Ф. Вишнивецкий - Тридцатая застава

• Название: Тридцатая застава
• Автор: Ф. Вишнивецкий
• Издательство: Проминь
• Жанр: О войне
• Год: 1974

«Тишина на заставе. Неслышно уходят и приходит наряды. Завтра воскресенье — можно будет повеселиться в клубе, а сейчас — зорче смотри, пограничник: в твоих руках — спокойствие Родины.

И никто на заставе не мог предположить, что случится завтра».

Так заканчивается первая книга повести «Тридцатая застава», рассказывающая о трудной, но благородной службе советских пограничников.

Вторая часть повествует о боевых действиях заставы в годы Великой Отечественной войны, о боях и походах, борьба воинов-пограничников с гитлеровской агентурой, о том, как застава, в результате стремительного наступления Советской Армии, снова вышла на старую границу.

Повесть написана на богатой фактическом материале. Один из авторов — Ф. Вишнивецкий — сам был участником событий, описанных в книге.

---

Снова зашумели в толпе, но угроз уже не было слышно. Сначала рядовые солдаты, а потом младшие командиры подходили к пограничникам и складывали оружие.

Лишь несколько младших командиров, как потом стало известно, скрылись в лесу.

Застава выходила на новые рубежи.

5

Всю ночь с шестнадцатого на семнадцатое сентября человек в рабочей одежде рыскал по левому берегу Збруча. Видел советские войска, которые двигались к границе. Очень обрадовался, что так легко удалось проскочить на правый берег, и тут же поразился: здесь тоже двигались красные части на машинах!

Потайными тропами человек помчался к Ольховому и на рассвете постучался к Софье Крукович: скорее найти шефа — тот все объяснит. Кличку разведчика Волк, проскочившего почти три года тому назад советскую границу, знал только Шмитц. Для Софьи Крукович он был известен под именем Гавриила Топольского, а в действительности являлся побочным сыном Якима Дахно. Практику опытного агента он в свое время прошел в польской двуйке, а потом продал свои услуги абверу.

— Пани Софья! Надо немедленно связаться с шефом!

— А где его искать? Об этом может знать только управляющий пан Дахно.

Захватив донесение Топольского, связная по крутому оврагу пробралась в поместье, к домику управляющего.

Дахно безмятежно спал, когда к нему постучала в тыльное окно Крукович. Где-то в саду беспорядочно хлопали выстрелы. «Жандармы балуются, наверно, уже прикончили вчерашних бунтовщиков», — зафиксировал в полусонном сознании привыкший ко всему бандит. Выглянув в окно, заметил военных у парадного входа в дом. Сначала подумал, что пришли немцы. Потом в посветлевшем воздухе заметил зеленые фуражки советских пограничников. «Черт знает что! Померещилось. Откуда они здесь могли появиться?»

Сомнения развеяла Софья:

— Беда, пан Дахно! В Ольховом полно русских. — Она видела во дворе нескольких пограничников, а с перепугу ей показалась целая армия. — Вот Гаврила передал для шефа…

Распихав по карманам пистолет, патроны, деньги, захватив небольшой чемоданчик с какими-то бумагами. Дахно выпрыгнул в окно и скрылся в саду. Он знал, где искать Шмитца, но решил пока подальше держаться от границы: встреча с чекистами его не устраивала. «Только бы пробиться к Черному лесу, а там найдутся нужные люди, и мы еще повоюем…»

А для заставы началась хлопотливая и опасная жизнь на новом месте. Как и предполагал Шумилов, к Днестру устремились сотни офицеров, чиновников, местных фашистов, готовых на любые сделки с кем угодно, только бы не попасть в руки НКВД.

Нелегко было пограничникам разобраться в этой сутолоке. Среди потока беглецов затерялись и те, кто не пожелал сложить оружие, и Гаврила Топольский с Якимом Дахно.

Прорыв

1

Двадцать девятая застава выступила на Днестр посте того, как Збруч перешла армейская дивизия. Почти весь день прошел на новом места спокойно. Бойцы и командиры знакомились с местностью, выбирали удобные позиции для нарядов. И только перед вечером на стыке с тридцатой заставой вдруг вспыхнула стрельба. Как потом выяснилось, небольшая группа офицеров и солдат интернированного полка, бежавших утром из Ольхового, укрылась у реки, чтобы с наступлением темноты прорваться в Румынию. На них и натолкнулся политрук двадцать девятой Лубенченко, разводивший на левом фланге наряды. Пограничники попытались спуститься к самой реке, но их встретил плотный огонь ручных пулеметов. Завязался бой, беглецы простреливали каждый метр пологого спуска к воде.

Байда в это время разговаривал с медиками, прибывшими по вызову из Збручска, чтобы помочь раненым во время фашистского налета польским солдатам и местным жителям. Среди прибывших была и практикантка Юлия Дубровина. Она специально попросилась в эту необычную поездку, чтобы познакомиться с условиями жизни на границе, ведь осталось меньше двух лет до окончания института, а тогда, может, на всю жизнь останется здесь с Николаем. Услышав перестрелку, девушка бросилась к Байде.

— Что же это, Антон Савельевич, неужели началась война?

— У нас на границе всегда война, — ответил Байда, — только необъявленная. Но вы не волнуйтесь, Николай защитит вас от всякого врага, — пошутил он и, захватив свободных от наряда пограничников, поспешил на помощь соседу. Но было поздно: отстреливаясь, беглецы в наступивших сумерках вброд прорвались на противоположный берег.

— И надо же! Не успели ознакомиться с границей— и сразу ЧП! — жаловался другу огорченный неудачей Лубенченко. — Теперь начнут прорабатывать… А как у вас? Слышал, что целый полк разоружили. Везет тебе, Антон.

— Напрасно сокрушаешься. Прорыв на стыке застав — наша общая беда, а не вина. Сам понимаешь, какая создалась обстановка. Поговаривают, что и польское правительство бежало в Румынию.

— Грош цена правительству, которое бросает в беде свою родину. А прорыв этих бандитов не могу простить себе. Ведь смогли же вы разоружить полк…

— Сами сложили оружие. Часть после бомбежки разбежалась по домам. Штабники немного проканителились. А вот приговоренных к расстрелу просто из жандармских рук вырвали. И знаешь, среди них и тот «друг-пшиятель», что записки через Збруч перебрасывал. Он и помог нам найти общий язык с солдатами… Да, тебе привет! Там Юлия очень волнуется…

— Брось сочинять!

— Серьезно говорю. Приехала с врачами из Збручска. Когда узнала, что ты здесь сражаешься, рвалась в бой, как Жанна д'Арк. Геройская у тебя девушка! — начал балагурить Антон.

— Ладно. Вот отчитаюсь за ЧП и загляну к тебе…

Вспоминая калейдоскопический поток мыслей своего друга, Лубенченко с грустью думал о Юлии, о своей трудной любви к ней. Хорошо запомнил последнюю встречу, когда она перешла на четвертый курс. «Главное для человека в жизни — работа. Вот закончу институт, тогда и о сердечных делах можно подумать…» — говорила девушка Николаю.

«Не так легко решить, что главное в нашей жизни. — думал Лубенченко, возвращаясь на заставу, — А любовь, семья, дети — не главное? Зачем же все это дается человеку? И может ли это помешать работе? Без душевного равновесия, без ощущения полноты счастья и работа будет валиться из рук…»

За последние три года ему не раз приходили в голову подобные мысли: для полноты счастья молодому человеку не хватало Юлии Дубровиной.

2

Собрание проводили в фишеровском парке, где до сих пор могли прогуливаться только хозяева да их гости, а крестьянские дети, словно воробьи, лишь украдкой подглядывали, как развлекаются паны. Недоля, брат и сестра Щепановские вместе с комсомольцами заставы накануне готовили лозунги, транспаранты.

— Надо, чтобы все было красиво, это же наш праздник! — блестя глазами, напоминала всем Ванда, повязанная красной косынкой.

И собрание действительно стало для жителей Ольхового настоящим праздником. С утра дорогу от местечка до фольварка украсили плакатами, транспарантами. Красные полотнища, прикрепленные к тополям, протянулись через дорогу. На трех языках — польском, украинском и русском — людей приветствовали лозунги: «Братский привет трудящимся Западной Украины!». «Да здравствует Красная Армия — наша освободительница!»

Празднично одетые ольховцы заполнили улицы, направляясь к саду. Агафья Семенина пришла со всей семьей.

— Он той, що в зеленому кашкеті, — то наш визволитель, — говорила сыну-подростку Мирославу и двум девочкам, указывая на старшину. Но дети видели много зеленых фуражек, и каждый пограничник был для них освободителем.

Байда и Кольцов стояли у распахнутых настежь ворот, приветствовали входящих. Старшие несмело пожимали руки командирам и удивлялись: странные паны офицеры, простому человеку руку подают, будто какому-нибудь начальству.

Байда поднялся на сбитый из нестроганых досок помост, и впервые в этом парке свободно прозвучало слово, призывающее людей к новой жизни, к объединению всех тружеников в братскую семью:

— Товарищи! Мы пришли к вам с братской помощью. На этих землях с древних времен живут такие же, как мы, украинцы. Пусть же навеки нерушимой останется наша семья! Будем в едином строю..

Дружный всплеск аплодисментов прервал его слова. Но только вокруг стихло, как раздался голос:

— То добже мувили, пан офицер. Вы пжишли вызволить своих братьев украинцев. А цо робиць нам, польскому люду? Под немца ходзить?

Спрашивал невысокий, опрятно, но бедно одетый человек. Во взгляде его темных, глубоко посаженных глаз проглядывала настороженность — то ли сомнение, то ли недоверие к словам политрука.

Пока Антон обдумывал ответ, на трибуну вышел Болеслав Щепановский и начал тихо, подыскивая нужные слова:

— Я вас понял, пан Дорожинский. Я тоже поляк, а вот эта женщина с детьми, — он указал на Агафью, — украинка. Она вступилась за польского солдата. И позапрошлой ночью мы вместе ожидали смерти. Кому нужна была наша смерть? Полякам? Украинцам?