Йонас Авижюс - Дягимай

• Название: Дягимай
• Автор: Йонас Авижюс
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Роман известного литовского прозаика, лауреата Ленинской премии Йонаса Авижюса посвящен современной литовской деревне. В нем на фоне событий, происходящих в деревне Дягимай, рассматриваются сложные задачи современности, уклад жизни литовского села, проблемы и перспективы его развития. Основное внимание автор уделяет духовному миру своих героев. В 1982 году роман «Дягимай» удостоился приза Общества книголюбов и Госкомитета по делам печати и полиграфии Литовской ССР как самая популярная книга года.

---

— Ваше подворье, — слышит он, будто спросонок, голос Габриеле.

— Прощайте, — бросает Унте, опомнившись. — Будьте здоровы!

— И вы… будьте. — Габриеле протягивает руку: — Было очень приятно.

— Извините, моя рука… — Унте растопыривает длинные, измазанные мазутом пальцы.

— Ничего, ничего, — частит она, сжимая своими белыми пухленькими пальчиками его пятерню.

— Раз ничего, то ничего, — Унте лениво пожимает плечами и сворачивает на подворье.

— Надеюсь, не последний раз…

— Гм… — хмыкает он. И уходит, даже не взглянув на председательшу, провожающую его взглядом до тех пор, пока он не скрывается за углом избы.

Унте останавливается возле веранды, запрокидывает голову и долго смотрит в синеву, кое-где запятнанную карликовыми белыми тучками. Обрывки мыслей, смесь каких-то картин и предметов отрывают его от земли и на невидимых крыльях уносят куда-то ввысь, в желанную и недосягаемую даль.

«Дети еще, видно, не вернулись из школы… Салюте на ферме… Борщ и мясо на плите… Поесть и скорее в кровать, потому что пополудни снова на трактор. И так до завтрашнего дня… до позднего завтрака завтрашнего дня». Ноги еще касаются земли, а мысли уже воспарили над ней. Унте жмурится, мотает головой, как пьяный: что это — не белые карликовые тучки в небесной сини, а сверкающий, переливающийся всеми цветами радуги прибой в бесконечном морском просторе. Какое диво! Какое диво! Не нужны тебе ни билет, ни виза, все видишь: и бурное волненье океана, и затерявшиеся там острова, и корабли, которые, может, через час-другой навеки поглотит пучина…

Где-то в сарае остервенело кудахчет курица. Весь мир должен знать о том, что она снесла яичко. По соседству не унимается другая. Без устали поет кочет, крякают утки, облепив колодец. Салюте с утра забыла открыть воротца, чтобы пернатые могли добраться до пруда, а Унте такая мысль и в голову не приходит. Он все еще парит над морем-океаном, наконец покидает его пределы и переносится в тайгу, над которой такое же синее небо, усеянное белыми тучами. А из тайги в мгновенье ока перелетает на епушотасские равнины, занесенные свежим, только что выпавшим снегом и освещенные лучами заходящего солнца так, что глазам больно. Унте прищуривается, выскальзывает со двора, видит следы машин на ленте асфальта и нескольких женщин, минутой назад вышедших из стоящего автобуса.

VI

Одна из них — Салюте, а другая… Другую он сразу и не узнал: Юргита! Жаркая волна захлестнула грудь, под меховой шапкой на лбу проступили капли пота. Он вдруг устыдился своих валенок, своего старомодного зимнего пальто — ни дать ни взять захребетник деревенский!

— Гостью привезла, — с гордостью сказала Салюте.

— А я собрался было к Бутгинасу, — Унте покраснел, поняв, что спорол глупость. — Но теперь… поскольку Юргита приехала…

— Не вовремя? Да?

— Что вы? Что вы?

— Ну уж теперь все равно не выгоните, — Юргита улыбнулась. На ней была белая меховая шапочка, делавшая черты ее лица еще мельче, но подчеркивавшая черноту глаз. — Тем более, что приехала-то я неспроста, по серьезному делу, касающемуся нас обоих.

Унте ничего не понял — только повел бровью и снова ляпнул ни к селу ни к городу:

— Очень удобно, когда автобусы останавливаются у самого двора. В снег ли, в дождь ли…

Салюте схватила желтевший на снегу тяжелый саквояж.

— Оставь! Унте возьмет, — промолвила Юргита.

Унте обернулся и чуть ли не силой вырвал из жениных рук ношу.

— Да мне не тяжело… до дома-то всего два шага… Не такие тяжести таскала… — защищалась Салюте, не отдавая саквояж.

Унте покраснел как рак.

— Чего это ты накупила столько, — грубо перебил он жену, боясь, чтобы та не принялась рассказывать, сколько потратила денег.

Открывая дверь в прихожую и приглашая гостью войти, Салюте похвасталась перед Унте, что гостила у Юргиты и до тех пор не отпустит ее домой, пока не ублажит своими угощениями.

Вошел старый Гиринис. В одной рубахе, как юноша, меховая шапка в соломинках, он только что из хлева — скотину кормил.

— Здравствуй, невестка, — радушно встретил он Юргиту, прижимая ее к груди. — А Даниелюс что?.. Опять не мог?..

Юргита хотела сказать правду («На охоту уехал»), но не стала огорчать свекра.

— Доклад готовит. Совещание скоро, — соврала она. — Секретари, отец, люди подневольные.

— Что верно, то верно, подневольные, — согласился старый Гиринис и горько усмехнулся. — Теперь все казенное.

— А где Юстина? — спросила Юргита, уводя свекра от опасной темы.

— На ферме. Ведь и Юстина казенная. Воскресенье не воскресенье, возится со своими коровами неизвестно за какие грехи… Просто жаль смотреть на нее. Но что это мы тебе своими бедами голову морочим? Ведь в гости приехала!.. Салюте, голубка, сбегай в чулан за пивком!

— Нашел, видите ли, с кем пиво пить! — прыснула Салюте.

— А что? Такое вкусное, как отцовское, и я не прочь… — сказала Юргита.

— Ну, что я говорил? — старый Гиринис весь сиял. — Какие это гости, если на столе кувшина нет?

— Председатель обещал представить Юстину к высокой награде, — насмешливо выпалил Унте, когда Салюте шмыгнула в чулан. — Но Героя она не получит, потому что две звездочки одному колхозу не дадут… Тем более что у одной доярки, Бутгинене, уже есть.

— В бирюльки играют, как дети, право слово, — заметил старый Гиринис. — Лучше бы Юстине сменщицу дали, может, так бы не уставала.

— А где ж ее взять? — отозвалась Салюте, вернувшаяся с пенящимся горьковато-сладким пивом. — В колхозе людей не хватает, не только коровницы, но и мы, свинарки, света белого не видим.

— Такие заботы мучают не только Дягимай, — поддержала золовку молчавшая до тех пор Юргита. — По всей стране не хватает рабочей силы… В деревне и в городе, в колхозах и на фабриках.

Старый Гиринис нервно мотнул головой.

— И будет не хватать, пока люди не научатся работать, — не выдержал он. — Пока не будут себя уважать и других. Потому-то и товар никудышный, да и производят его меньше. А эта ваша материальная заинтересованность только предлог для начальников… Чтобы оправдаться. Настоящих причин они-то не хотят видеть. К примеру, наш колхоз. У людей не сотни рублей — тысячи на книжках. Стало быть, заработок у каждого приличный. В городе, конечно, хуже; живя на асфальте, на жалованье далеко не уедешь, не разбежишься, как говорят. Но и там никто голым не ходит, с голоду не пухнет. Живут люди-человеки… Есть у них на что и одежу справить себе, и поесть, и, коли позарез нужно, машину купить. Нет, дети мои, не здесь собака зарыта, дело не в том, что одни работают каждый день, не ведая, что такое выходной, а другие баклуши бьют. Нет! Порядка не хватает — вот что! Дисциплины! Уж больно много всяких чинодралов развелось! Начальничек над начальничком, контора над конторой, поди угадай, куда сперва пойти, куда потом, ежели у тебя какое-нибудь дело. Намедни и сам Даниелюс возмущался… рассказывал, как одна вдова двадцать справок собрала, чтобы своим малолетним детям пенсию выхлопотать. Вы это называете бюрократизмом, а я так думаю: проверка за проверкой не от хорошей жизни — от недоверия к человеку, от страха, вдруг власть обманут. И что же?.. Все равно обманывают, сколько там проверок ни учиняй! А когда нужно призвать виновного к ответу, вот тут и начинается: виновников вроде бы и нет, закон запутался среди прорвы ответчиков, каждый посылает к другому, и в конце концов всю кашу должен расхлебывать самый меньший. Всех этих щелкоперов, всех этих переписчиков, переливателей из пустого в порожнее, всех этих выдавальщиков справок и бумажек надо к работе, к делу приставить! А ведь сколько их, этих канцелярских крыс, во всем нашем необъятном отечестве небось миллионы… и все они только и делают, что наши закрома опустошают. Пусть же производят то, что нужно, пусть человеку пользу приносят, дармоеды. Тогда бы никто не жаловался на нехватку рабочих рук… И каждый мог бы по-людски отдохнуть, да и прилавки в магазинах ломились бы от всякой всячины… Эх, да что тут говорить, это и малому дитяти ясно. Почему же те, у кого башка на плечах, те, кто должен заниматься этим, не желают понять…

— Может, и понимают, да боятся мозгами пошевелить, — сказал Унте, наливая всем пива. — Невыгодно, а главное — опасно, еще, не приведи господь, обмишулишься, на смех тебя поднимут вместе со всеми твоими новинками… такое, отец, уже не раз случалось. Поэтому те, что побашковитей, считают так: лучше сидеть в своем кресле и не рыпаться, послушно пережевывать старые истины, забыв главную из них: жизнь не стоит на месте.

— Скажи, какой нашелся! А ты новые истины пережевывал бы, посади тебя в такое кресло? — вмешалась Салюте, направляясь в кухню с пустым ведром. — Легко учить других… Это дело нехитрое…