Валентин Иванов - Желтый металл. Девять этюдов

• Название: Желтый металл. Девять этюдов
• Автор: Валентин Иванов
• Издательство: Орион
• Жанр: Природа и животные
• Год: 2015

В сборник вошел детективный роман, посвященный жизни милиции, и рассказы об охоте.

---

В марте фельетон «обсуждался» в издательстве «Молодая гвардия». 10 апреля вопрос был рассмотрен на заседании Бюро ЦК ВЛКСМ («Молодая гвардия» была комсомольским издательством), которое определило, что в романе «грубо искажается наша советская действительность. Касаясь вопросов национальной политики, автор допускает националистические высказывания о некоторых народах нашей страны. Роман изобилует вульгарными, пошлыми, циничными выражениями». Бюро постановило изъять книгу из книготорговой сети, снять с работы непосредственного редактора «Желтого металла» Г. Пру-сову, а ее непосредственных начальников наказать строгими выговорами. Г. Прусову и И. Васильева заставили писать объяснительные записки на имя заместителя заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС А. В. Романова (в том же году он стал начальником Главлита и проработал на этом посту тридцать лет).

15 апреля А. Романов вместе с одним из инструкторов отдела С. Аветисяном подготовил записку, в которой выразил удовлетворение решением Бюро ЦК ВЛКСМ и отдельно выразил обеспокоенность, что «многие высказывания в этом романе носят шовинистический, клеветнический характер и легко могут быть использованы за рубежом для антисоветских выпадов», а потому он не только поддержал изъятие книги из продажи, но и порекомендовал перевести ее в «закрытый фонд» в библиотеках. Официально решение об изъятии было оформлено как постановление Главлита.

Сам Валентин Дмитриевич о запрете «Желтого металла» вспоминал так (посмертно изданный сборник воспоминаний «Златая цепь времен»):

«Желтый металл» всячески бранила наша критика. Сам я считаю, что бранили не за то, за что можно было бы. Дело в том, что в «Металле» есть излишняя жесткость и жестокость: следствие того, что он слишком документален, слишком точен, слишком близок к фактам. Мне следовало бы глубже заглянуть в души людей, я же в отношении некоторых «героев» шел рядом со следователем и прокурором. Вот видите какой парадокс получается: чрезмерная точность оказывается неточностью.

Идейную подоплеку «Желтого металла» лучше всего раскрыл Николай Митрохин («Новое литературное обозрение», № 80, 2006):

Произведение В. Иванова было чудом прорвавшимся в советскую печать голосом другой России, сохранявшейся в довоенный и медленно угасавшей в послевоенный период:

России кулаческой и частнособственнической, не имевшей с конца 1920-х годов защитников на «литературном фронте»;

России «хозяев», ненавидевшей коммунистов и евреев и искренне желавшей работать на себя;

России пригородов, кормившей города выращенными на приусадебном подворье бычками;

России, много лет уничтожавшейся Сталиным и добитой хрущевским указом от 20 августа 1958 года;

России артелей по выпуску ширпотреба, дававших возможность выживать и дискриминируемым евреям, и сбежавшим в города от раскулачивания работящим крестьянам, но закрытых постановлением ЦК КПСС и Совмина СССР от 20 ИЮНЯ 1960 года «О промысловой кооперации».

Эта Россия патриархальной трудовой этики — купеческой, старообрядческой, еврейской, татарской, — хорошо помнящая и дореволюционные времена, и НЭП, окончательно вымерла, потеряв способность к воспроизводству, примерно через десять лет после выхода и запрещения романа Иванова — к середине 1960-х.

Книга В. Иванова является аргументом в пользу того, что в середине 1950-х годов еще сохранялась возможность «декоммунизации» страны и оживления экономики за счет частного предпринимательства, заблокированная шагами Хрущева и его окружения по «возвращению к ленинским нормам» и строительству коммунизма к 1980 году

«ЖЕЛТЫЙ МЕТАЛЛ» дополнительная информация

В тексте романа названия некоторых населенных пунктов «зашифрованы»:

3-к — Зеленодольск,

К — Коканд,

Котлов — Казань,

Н-к — Новороссийск,

С-и — Сочи.

ДЕВЯТЬ ЭТЮДОВ ОХОТНИЧЬИ РАССКАЗЫ Этюд первый НОЧЬЮ

Под деревней чистый озерный плес лежал километра на полтора. Дальше стояли высокие стены камыша. Обманчиво сплошные, они казались берегом. Только казались — за ними были немереные просторы, несчитанные мелкие плесы, из которых самые большие носили названия озер, хотя их разделяли не твердые берега, а камышовые крепи. Там я провел весь пасмурный день и хмурый вечер.

Когда я выплыл из камышей на большой плес, была уже совсем ночь. Октябрьская ночь, на небе ни звездочки. Как-то сразу сделалось так темно, что я не видел и воды. Я кое-как различал нос моей плоскодонки, да и то смутно — не острый нос, а пятно.

Но я твердо знал, где берег, и греб, как всегда, перекидывая весло по очереди за каждый борт: справа, слева, справа, слева. Когда мне надоело, я для разнообразия делал по два взмаха с каждой стороны, отталкиваясь от невидимой мягкой воды.

Днем дул свежий ветер, и, когда я плыл через озеро, он очень помог мне добраться до камышовых зарослей. Я знал, что вечером ветер спадет и не помешает мне вернуться. Сейчас, ночью, ветра не было. В камышах еще чуть-чуть шевелились почти беззвучные султаны, а на открытой воде движения воздуха не стало совсем. Мне нужен был бы слабенький ветер, как ориентир, чтоб грести на него. Я ничего не видел как слепой.

Потом я заметил желтую точку. Она ничего не освещала. Близка она или далека, я не знал. Тихая маленькая точка в сплошной темноте, которую не с чем сопоставить.

Это могло быть только окно сельсовета. Я старался плыть, оставляя его левее, так как сельсовет был ближе к левой околице вытянутой по озеру деревни, а мне был нужен правый край. Других огней я не видел, и это так и должно было быть: деревня спала.

Мне мешала вода — та, которая просачивалась снизу и копилась у меня под ногами. Лодка текла — я расшатал ее утром, когда проталкивался через особенно упрямую камышовую крепь. Весь день, раза три-четыре в час, мне приходилось выплескивать воду. Течь мне не мешала, сидя в лодке, я потихоньку отливал воду. Черпака не было, и я делал это кружкой. А сейчас мне надоело это глупое занятие. На мне были резиновые сапоги, и я не чувствовал, сколько воды уже набралось. Когда я опускал руку ниже скамейки и ощущал, что воды уже много, я переставал грести и вычерпывал воду. Вода была холодная, и пальцы цепенели. Из-за этого я один раз выронил в воду весло и нащупал его в темноте лишь по счастливой случайности.

Лодка шла плохо. В этой части озера раза два в год, через лето, разрасталась водоросль, названия которой никто не знал. Она держалась за дно на глубине трех-четырех метров, поднимая почти на поверхность частые веточки с мелкими листочками. Сейчас я их не мог видеть, но они давали о себе знать. Я греб, а травянистый ковер тянул лодку назад. Это меня раздражало. Осиновая плоскодонка легка, и инерция ее движения совсем невелика.

Как долго я плыву? Желтая точка на берегу, вернее, там, где должен быть берег, оставалась на месте. Сколько времени длится ночь? Мне казалось — очень долго, очень давно. В этой законченно-совершенной тишине осенней ночи не было никого, кроме меня. И мне хотелось спать.

Не знаю, в который раз я вычерпывал воду,- теперь я занимался этим кое-как, по обязанности. Когда, я поднял голову, огня на берегу уже не было. В сельсовете потушили лампу, и только.

Я греб. И думал о том, куда же я плыву. Нельзя идти по прямой линии с закрытыми глазами и нельзя плыть прямо, не видя. Я слышал, как капли воды падают с весла в лодку, когда я перебрасываю его с борта на борт. Я думал, что начинаю описывать кривую, бесконечную кривую, и замкну ее в круг, и так до самого утра, до рассвета. Я думал, что нельзя засыпать, потому что нужно выплескивать воду. Если я не буду этого делать, то лодка утонет. И я вместе с ней.

Но главное, самое главное — мне все надоело. Я заставлял себя грести. Чтоб хоть как-то развлечься, я делал сильные движения, но не спеша, четко, стараясь отталкиваться одинаково справа и слева, особенно слева. Откачивать воду я больше не хотел. Я шевелил ногами, чтобы узнать, как много уже накопилось воды. Это меня развлекало, как отговорка. Я отлично знал, что обманываю себя. Нельзя вслепую определить уровень воды в лодке ногами в тяжелых резиновых сапогах, под которыми шерстяные чулки и портянки. Попросту, я не хотел заставить себя перестать грести и начал черпать воду. Мне была противна мысль — взять кружку и плескать невидимую воду в невидимое озеро. Мне не хотелось останавливаться.