Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость

• Название: Крепость
• Автор: Лотар-Гюнтер Буххайм
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997

---

Я так потрясен, что просто теряю дар речи. Казак же продолжает:

- В тот самый момент, когда этот господин доктор Рекце вошел в издательство, судьба Зуркампа была решена: «Помощь в заговоре против государства».

- А теперь он находится на Принц Альбрехтштрассе?

- Он был на Принц Альбрехтштрассе. Но оттуда попал уже в концлагерь Равенсбрюк….

- Где это?

- Где-то за Нойстрелицем. Дело действительно очень серьезное, т.к. туда попадают совсем уж в тяжелых случаях. Правда, его забрали не в сам концлагерь, а в гестаповскую тюрьму при этом лагере. В Равенсбрюке имеется отдел для гестапо.

Во время рассказа Казака, я встал и стал ходить по комнате кругами. Но после этих слов остановился в нерешительности и буквально рухнул на стул. Мысли роились в голове, словно потревоженные пчелы: ведь в течение последних нескольких месяцев, все выглядело так, словно Зуркампа должны были призвать на военную службу. Если бы только это произошло! В форме он был бы в большей безопасности.

- Теперь найти бы нам таких друзей, что имели бы связи наверху.… Словно издалека слышу голос Казака. Хотя и им придется здорово поломать голову.

Чувствую себя словно на сцене в какой-то пьесе: Сцена заговора. Это чувство исходит от Казака, от его тихого, почти шепчущего голоса, от нервных жестов его тонких ручек. От его лихорадочно горящих глаз. Но так же и от приглушенного света, едва ли освещающего углы комнаты.

- А где жена Зуркампа, Мираль?

- Она здесь, в Берлине. Я с ней связываюсь почти каждый день. Она делает что может. Бьет во все колокола.

Если бы это только помогло! Мелькает шальная мысль. Слишком много суеты тоже вредит. Будто догадавшись, о чем я думаю, Казак продолжает:

- Она делает все очень хитро, но старается надавить на все рычаги.

Эти слова звучат приятно.

- Даже Брекера втянули в это дело. Его называют «Ухо фюрера»…

Хм. «Ухо фюрера». Бахман говорила «Ухо Геринга». Казак выдерживает глубокомысленную паузу, а затем резко подается вперед и берет быка за рога:

- А ведь вы на хорошем счету у Дёница. Вы даже писали его портрет. И как раз сейчас нам нужен человек не состоящий в партии. Кто-нибудь из вермахта. Из высших кругов. Дёниц как раз то, что надо.

При этих словах я застываю на своем стуле, и лишь одна мысль свербит мозг: как это Казак себе представляет? Видя мою неподвижную фигуру, тот начинает так тараторить, словно хочет убедить меня во что бы то ни стало: – … мы не знаем никого наиболее подходящего, чем Дёниц. О Геринге речь вообще не идет. Дениц ведь солдат, а не политик. А как солдат он более нейтрален…. Вам нужно, вы просто обязаны попытаться! Внезапно в голосе Казака появляются странные нотки:

- В конце концов, Зуркамп был фронтовиком!

- Фронтовиком? В 1-й Мировой? – интересуюсь.

- Да! Командиром ударной группы!

- Зуркамп?!

- Да. Но он никогда этим не козырял.

В следующую долю секунды меня пронзает страшное отвращение к этому Казаку: к его падающим на лоб седым космам, отблескивающим очкам, к этому его странному вязанному пропеллеру, который он носит на шее вместо галстука. Казак смотрит на меня выпученными глазами. И, о чудо! Под этим его взглядом я почему-то быстро успокаиваюсь.

Казак ждет, а затем тихим, бесцветным голосом продолжает:

- Они могут в любой день закрыть наше издательство. Ведь для того, чтобы это сделать они и подстроили Зуркампу эту ловушку, а затем арестовали.

Произнеся это, он скользит по мне взглядом, а затем тихим, вкрадчивым голосом продолжает:

- Никак нельзя допустить, чтобы издательство умерло. С ним очень много связано. Зуркамп боролся за него изо всех сил, до последнего. Он никогда не простит нам нашей бездеятельности.

- Переиздание «Охотники в море» обязательно состоится. Это гарантировано, – говорю в ответ. – Перепечатка будет в Норвегии.

- С этим не поспоришь, произносит Казак, и в его голосе звучит неприкрытая мольба. – Нам нужна новая книга, а именно такая, под которой Дёниц вновь поставит свою подпись.

Эти его слова сбивают меня с толку: возмущает то, что о Зуркампе речь более не ведется. Но что я хочу? Ведь Казак теперь шеф издательства. Теперь ему надо думать так, как думал Зуркамп: издательство прежде всего. И это естественно, ведь если издательство более не будут считать военной необходимостью, а к этому все идет, его просто закроют.

- У меня есть задумка насчет этакого документального романа… – доносится, словно из далека, голос Казака.

Романа?! От меня? Я уже давно работаю над ним. Но не теперь же! Мне для этого нужна тишина и прикрытые тылы. Я словно онемел, хотя в голове бьется мысль: у меня есть наброски, даже частично готовый текст… Казак пристально смотрит на меня. Должно быть, в этом виноваты его очки, но взгляд, кажется, пронизывает меня насквозь.

Упав духом, произношу:

- Но я работаю над ним…. Казак тут же перебивает меня:

- Понимаю, на такую книгу надо время. Но даже и такая, «в верстке», могла бы нам помочь. Нам надо использовать все возможности.

Как это Казак все детально продумал в своей Потсдамской келье! Совушка в клетушке. Но за новой книгой мне нужно ехать во флотилию, к Старику – теперь уже в Брест. А если Масленок узнает, что мне надо в Брест, то наверняка зашлет меня куда-нибудь в другую сторону. В Нарвик или в Салоники, или в Ла Спецу. У нас даже в Пенанге есть флотилия!

Однако, прежде всего, мне надо окончательно обговорить с Масленком портрет Деница. И Казаку следует знать, что за задание я уже получил.

- Прежде всего, мне надо написать портрет командующего! – заявляю в открытую.

- Деница?!

- Да. Для Дома Германского искусства. Для следующей выставки.

- Ах, черт! – вырывается у Казака. – Вот именно! Напишите его портрет! Лучшего способа подойти к Денницу у вас не будет. Если вы добьетесь того, что он будет позировать вам лично…. Если при этом Дениц узнает как страдает фронтовик, солдат 1 Мировой войны – это будет шанс…. Вам обязательно надо попытаться это сделать!

Когда я вновь бреду по разрушенным улицам Берлина, голову свербит мысль о провокаторе по имени Рекце: намотать бы его кишки на лебедку! Яйца бы этой суке положить меж двух кирпичей и медленно сдавливать….

Ой-ой! Как же это я забыл об Ирме! Ноги несут меня к ней.

Ирма сидит очень прямо, положив ногу на ногу, на стуле в номере гостиницы и смеется. Красиво нарезаны ломтики закуски, бутылка вина и два стакана – все это живописно расположилось на кофейном столике. Проходит немного времени и в проем окна проникает ночная мгла. Раньше на улице горели фонари, светились рекламы, смеялись фары машин. Где весь этот свет? Бог знает!

Свет в комнате зажечь нельзя, т.к. светомаскировочная бумага состоит лишь из каких-то клочков. В темноте этой чужой комнаты все гораздо проще: Ирма Кинд, волшебница, внезапно обнажается и без всяких церемоний садится ко мне на колени и своим мелодичным «одноцветным» саксонским голоском начинает щебетать, как она любила все это делать раньше. Мы ложимся. Я – лошадь. Она садится на меня, я же должен спокойно лежать и слушать. Она так любит. Но я не могу более сдерживаться. Прочь одежду! А затем скорее погрузиться, вогнать в нее свой штопор, без всякого волнения, быстрые толчки во влажных горячих, как она выразилась, «опилках». Небольшие ласки, а затем вновь погружаюсь и несусь галопом по этим горячим «опилкам».

Внезапно за окном вспыхивает в небо длинный, острый луч прожектора. Глупцы! Они этим прожектором сами призовут на свои головы бомбардировщики! А почему те, наверху, не затемняют свои самолеты? Тоже могут получить добрую порцию шрапнели.

То тут то там стали раздаваться завывание сирен. Одна завыла совсем рядом и полдюжины откликнулись со всех сторон. Симфонический оркестр!

Ирма молчит. Из-за сирен я даже не слышу ее дыхания. И теперь окна комнаты напоминают мне окна суфлерской будки на театральной сцене. Я – зритель, сидящий перед театром марионеток. Бомбардировщики и зенитки лупят друг по другу без передышки. Наша комната то внезапно освещается, то вновь резко погружается в темноту. Ирма лежит на животе и голые ее ягодицы то вспыхивают белым светом, то исчезают во тьме. Отблескивают и исчезают. Мне приходит на ум: у косули это называется цветы.

Берлин. Третий день.

В правительственном квартале чувствую себя чужим: Лейпцигерштрассе, угол Вильгельмштрассе – вотчина Министерства Авиации Рейха. Здесь размещается министр авиации. Иду по Вильгельмштрассе дальше, в направлении Унтерденлинден, слева ее пересекает Фосштрассе. Угол Вильгельмштрассе и Фосштрассе ограничивают здание Рейхсканцелярии. Напротив Канцелярии расположена большая площадь Вильгельмплац с расположенной на ней гостиницей Кайзерхоф.

А вот, справа от Вильгельмштрассе, располагается здание Министерства пропаганды. Министерство Геббельса. Одной стороной оно примыкает к площади Вильгельмплац. Стоя перед зданием, вижу наискосок от меня Рейхсканцелярию, а прямо передо мной Министерство иностранных дел. И все здания совершенно целехоньки! Почти нет следов бомбежки. В это трудно поверить. Может быть, союзники сберегают этот квартал для себя? Что-то подобное уже произошло. А именно то, что на здания промышленного комплекса ИГ-Фарбен во Франкфурте-на-Майне, несмотря на их гигантские размеры не упала ни одна бомба!