Борис Левин - Юноша

• Название: Юноша
• Автор: Борис Левин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Герои романа Бориса Левина (1899–1940) «Юноша» — Миша Колче, Нина, Александр Праскухин — встречаются и действуют в Москве в начале тридцатых годов, но значительное место в романе занимает изображение маленького провинциального городка в дни Октябрьской революции. В этом городке проходят детство и ранняя юность героев романа, здесь истоки их судеб, отсюда уходят они в большую жизнь.

В книге сохранено стилевое своеобразие автора.

---

— Это неверно, — сказал Праскухин. — Мне через три года сорок, и я…

Но он не закончил своей мысли, заметив ироническую улыбку на полуоткрытых Мишиных губах, и сурово спросил:

— А что вы будете делать в Москве?

— Учиться. Полагаю специализироваться в области математики и физики, — заявил важно Миша. — Потом я и художник…

И то, что Миша художник, и то, что «полагает специализироваться», показалось Праскухину ненастоящим, его раздражал нахальный и слишком самоуверенный Мишин тон.

— Да, но вы ведь и комсомолец, — напомнил он, подчеркивая, что Миша забыл самое главное.

— Ну что ж, — соврал Миша. — Прикреплюсь к заводской ячейке, вот и все. — Он вскочил со стула, подошел к книжной полке и, пробежав по корешкам, сказал: — Как мало у вас книг по естествознанию и философии!

Праскухин ничего не ответил. Книг по философии и естествознанию действительно мало на полке. Но выслушивать это от Миши было неприятно. И не объяснять же этому пареньку, что и тех книг, которые стоят на полке, он тоже не успевает прочесть, потому что каждый день возвращается с работы в двенадцать часов ночи, а то и позже.

Позвонил телефон, и снизу сообщили, что приехала машина за товарищем Праскухиным. Александр Викторович надел пальто, молча вышел. Когда шел по коридору и спускался по лестнице, он еще думал о Мише и жалел, что у Елены такой сын, но, выйдя на улицу и садясь в машину рядом с шофером, Праскухин забыл о племяннике.

Его удивило, что сегодня за ним приехал новый шофер.

— А где Шура? — спросил он.

— Она больше ездить не будет, — ответил шофер. — Ей остался последний год в институте, и больше ездить не будет.

— А вы тоже учитесь?

— А то как же!.. Но я только на третьем курсе. Еще до весны придется поездить.

— Где же это вы все учитесь?

— Я в МИИТе, Шура…

Александр Праскухин не слушал. На его памяти за последние три года меняется уже пятый шофер, и все они учатся. А вот он… «Реализация накопленного капитала», — вспомнил Мишины слова… «Реализовать-то у вас уж и нечего, товарищ Праскухин… Вот извольте ехать в Литву. В тысяча девятьсот одиннадцатый год…»

Перед уходом из Центросоюза, когда заведующий личным столом вручил ему билет и плацкарту на поезд в Ковно, Праскухин попросил, чтобы тот ему дал письменную справку, сколько за последние три года сменилось шоферов, которые ездили с ним, и где они сейчас работают.

— Это мне нужно… Сделайте это сейчас, — попросил он. — В справке должны быть указаны только те шоферы, которые меня возили. Только меня, — повторил он.

Ему дали эту справку.

Иван Мохнатов выбыл из Центросоюза такого-то. Сейчас работает инженером-механиком на заводе имени Дзержинского… Так… Александр Деньков выбыл такого-то. Сейчас работает в Ленинграде в Радиевом институте… Так, так… Егор Лепехин убыл такого-то, сейчас экономистом в Госплане… Прекрасно… Александра Урюкова освобождена от работы со вчерашнего дня, ввиду личного заявления. Учится последний год в Институте путей сообщения…

— Оч-чень хорошо… — сказал Праскухин, аккуратненько сложил справку, спрятал ее в бумажник.

Он пришел в ЦК, в тот отдел, где десять дней тому назад просился, чтоб его послали на партийную работу.

— Ты еще не уехал? — спросили у него.

— Я сегодня еду, — ответил он озабоченно. — Но вот что я хотел тебе сказать. — Он вынул справку и подробно рассказал о четырех шоферах, которые его возили в течение трех лет.

«Все эти шоферы пооканчивали высшие учебные заведения, а он просит такую мелочь, как послать его на партийную работу. Он с двадцать третьего года…»

— Это ловко, — перебил его мысли товарищ, которому он показал справку. — Это ловко, — повторил он, возвращая ему бумажку. — Говоришь, и пятый учится?

— Ну да, — ответил Праскухин.

— Это ловко, — еще раз сказал товарищ, закурил. — Ты слышал? — спросил он у сидящего напротив работника.

— Я слышал, — ответил тот с таким выражением, что, мол, его-то трудно удивить такими делами. И в свою очередь рассказал, как этим летом он был на переподготовке и командиром полка той части, куда он был призван, оказался бывший вестовой штаба, где он когда-то был комиссаром.

— Командир полка в мирное время — это не в гражданской войне. Это надо кончить Военную академию. Вот что это, — закончил он и тоже закурил.

— А вот я вам расскажу: у нас была домашняя работница, — вмешался в разговор и третий, который пришел сюда за каким-то делом и до сих пор сидел молча в стороне, — так эта домашняя работница сейчас работает сотрудником в институте у академика Иоффе…

— Хватит, товарищи! Надо работать…

Праскухин ушел, и у всех было такое впечатление, что он просто зашел сюда случайно, чтобы попрощаться перед отъездом. И у него самого было такое же впечатление.

Миша был недоволен своим разговором с дядей. Он думал, что был слишком болтлив и мало солиден и совсем не такой, каким хотел показаться Александру Праскухину. Он съездил на вокзал, привез на извозчике чемодан, одеяло и подушку, холсты и мольберт.

Миша спал на диване, когда вернулся Праскухин. В комнате пахло яблоками и красками. Праскухин разбудил его, сказал холодно:

— Я уезжаю, Миша. До свиданья. Будьте здоровы.

И только когда захлопнулась дверь и в коридоре стихли шаги Александра Викторовича, Мише стало невыразимо жаль, что он не успел с Праскухиным поговорить как следует и что тот его не понял. Хотел вскочить, догнать его, крикнуть: «Дядя!» — и все ему рассказать, и все ему объяснить. Миша ярко вспомнил весь этот нелепый утренний разговор с Александром Праскухиным и замычал от досады. И это «дзэт из дзэ квешен», и эта декламация Маяковского, и эта «реализация накопленного капитала»… Зачем это надо было? Как это все неумно!.. И вспомнил, что он сказал про яблоки: «сентябрьская медь и осенняя прохлада…»

— Ой, как это надуманно и плохо!.. — простонал Миша.

И вспомнил, что он сказал про маму и папу: «старики». Как это пошло!

Ему было мучительно стыдно за весь давешний утренний разговор с Александром Праскухиным.

Огорченный и усталый с дороги, Миша, не раздеваясь, заснул на диване.

У Миши было письмо от Яхонтова к профессору живописи Владимиру Германовичу Владыкину. Прежде чем пойти к профессору, Миша распечатал письмо, — вдруг там что-нибудь унизительное: «Подающий надежды… Мой ученик… Способный паренек…» Миша терпеть не мог этого жалостного бормотания. Письмо оказалось коротеньким, вполне достойным и без знаков препинания.

«Дорогой Владимир Германович… познакомьтесь с тов. Колче посмотрите его работы и вы увидите что это очень талантливый художник а самое главное ни на кого не похожий до свидания буду в Москве обязательно увидимся и еще поспорим…»

«С таким письмом не совестно», — и Миша тщательно заклеил конверт.

Профессор Владыкин жил на самой шумной улице — на Мясницкой. На десятом этаже. Лифт не работал. Миша насчитал триста пятьдесят девять ступенек. Он передохнул, поправил галстук и позвонил. Дверь открыла женщина, с первого взгляда чем-то напоминавшая Аделаиду. Она удивленно посмотрела на Мишу и серьезно, по-ребячьи, кивнула каштановой головой.

— Здравствуйте!

Она так тихо и робко уронила это «здравствуйте», что Миша смутился и, не глядя на нее, спросил как можно солидней:

— Товарищ Владыкин дома?

— Володя, к тебе! — крикнула она полным, свежим голосом и скрылась.

В высоких американских зашнурованных ботинках кирпичного цвета (трофей интервенции; таким ботинкам сносу нет, — кто воевал на колчаковском фронте, тот помнит эти ботинки, да и на деникинском они попадались, но реже; зато на деникинском хороши были английские кожаные безрукавки: мягкие, теплые — на фланельке, с шоколадными пуговицами) и в длинной рубахе с воротником, подпирающим подбородок, вышел молодой буролицый профессор Владыкин.

— Вы ко мне? Заходите, товарищ, — сказал он озабоченно.

Миша вошел в комнату. Профессор сел в кожаное кресло, заложил ногу на ногу и, издав горлом звук, будто собирался отхаркнуться, разорвал конверт. Прочел письмо, приветливо посмотрел на Мишу.

— Вы будете Колче? Очень приятно.

Когда он произнес: «Вы будете Колче?», Миша, сам не зная зачем, слегка приподнялся со стула. Потом он с досадой вспомнил об этом: что-то тут было заискивающее.

Владыкин сказал, что с удовольствием посмотрит Мишины картины, но когда это сделает — не знает. Во всяком случае не сегодня и не завтра.

— Посудите сами… — вздохнул молодой профессор, достал записную книжку, и Мише стало известно, что это чрезвычайно занятой человек.

Он преподает в высшей школе живописи и на рабфаке; кроме того, он член редколлегии теоретического журнала «За революционную живопись», кроме того, он член секретариата Общества пролетарских художников; кроме того — общественная работа на заводе; кроме того, он бригадир очень важной юбилейной комиссии, где еще до сих пор ничего не сделано, и, кроме того — ведь самому-то тоже нужно когда-нибудь писать? У него третий месяц пылится загрунтованный холст.