Кирилл Левин - Война

• Название: Война
• Автор: Кирилл Левин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1939

Повести и рассказы советских писателей, собранные в этой книге, рассказывают о трагических событиях Первой мировой войны, стремятся показать подлинное лицо ее участников и дать реалистическую зарисовку империалистической бойни 1914–1918 годов.

---

Издали все слышнее шум. И вот конец коридора — помещение первой роты. Может быть, смерть. Поручик Архангельский вошел, и шум оборвался на полузвуке, забился под нары, в углы — и стих.

— Братцы мои, я тут у вас, кажется, портсигар оставил. Не видели, братцы?

Двести глаз смотрели на офицера. Из чьего-то грязного кармана вылез портсигар. Чья-то рука молчаливо подала.

Поручик Архангельский взял портсигар, раскрыл, вынул папиросу, вложил портсигар в карман. Чиркнул зажигалку, закурил и, покуривая, прошел через помещение первой роты на улицу. И, пока ехал до вокзала, все курил одну и ту же давно потухшую папиросу. И в поезде не выпустил из крепко сцепленных зубов изжеванного ненужного окурка.

IX

Наташа с трудом разбирала корявые буквы:

Письмо от Солдат Русских Воинов. Всенижайшей почтения ото всех Русских Воинов Госпоже Наталье Владимировне Макшеевой.

А еще Госпоже Наталье Владимировне Левый просил всенижайший почтения ото всех Русских Воинов и жених ваш чудо-богатырь Андрей Толмачев убит, в чем поклон вам посылает.

А еще Госпоже Наталье Владимировне цыгарку от письма. Левый не докурил, а я адрес разобрал, в чем и расписуюсь и цыгарку при сем прилагаю с всенижайшим почтением.

Илья Замиракин.

Наташа аккуратно подобрала с полу вывалившуюся цыгарку, раскрутила: адрес ясен, а на другой стороне — «лая», «ша», «лю» — нечленораздельно, как предсмертный крик.

А может быть, прав отец, и все на свете ясно: Андрей убит. Наташа жива. Поручик Архангельский…

Наташа завернула цыгарку в письмо, положила в стол и отчетливыми шагами ходила по комнате — от окна к кровати, от кровати к окну. За обедом отцу отвечала точно и отчеканенно: «Да. Нет. Да. Нет». Как пулемет.

Преподаватель истории все две недели — как в далеком прошлом. В город не ездит. Бросил дела. И валерьянки нет — разбил. Купить новую склянку не хочется.

— Ты здорова, Наташа?

— Да.

— Но с тобой что-то странное.

— Нет.

— Я тебя не понимаю сегодня. Что-нибудь случилось?

— Нет.

Преподаватель истории после обеда сел за стол — вырезывать из газет факты. Взял ножницы — и выронил. Была бы валерьянка — тогда бы не дрожали так руки. Неужели он такой старый?

— Папа, тебе нужно принять валерьянки.

— Нет. Я пойду лягу.

Наташа вышла в сад, где ждал уже ее поручик Архангельский.

— Наталья Владимировна, я к вам. Я не могу больше, Наталья Владимировна… Я…

— Завтра в семь часов утра на берегу, у сосен — знаете?

И, отдернув руку, Наташа взлетела на террасу, по лестнице, наверх, оставив поручика Архангельского одного в темнеющем саду.

X

Поручик Архангельский шел по пляжу, направляясь к назначенному месту свидания. Навстречу ему — солдат. Проходя мимо офицера, солдат поглядел на него пристально, и рука его не поднялась к козырьку.

Поручик остановился.

— Эй ты, раззява! Ротозей!

Солдат тоже остановился. Рука поручика потянулась к кобуре. Кобуры не было у пояса. Револьвер и даже шашку он оставил дома.

Солдат вдруг подскочил к поручику, сорвал с его плеч погоны и кинул их в лицо офицеру.

— Погоди малость! Уберем вас, сволочей!

Он был гораздо сильней поручика.

И вот поручик Архангельский остался один на пляже. Он не поднял сорванных с плеч погон. Это конец. Гипноз кончился. Вся сила ушла от поручика вместе с погонами. Так он стоял на пляже и глядел вперед, в открывшуюся перед ним пустоту.

Поручик Архангельский взглянул на часы. До встречи с Наташей оставалось еще полчаса. Он двинулся быстро по пляжу назад, в пансион, где он остановился и где оставил револьвер и шашку. Да. Даже на любовное свидание нельзя ходить без оружия.

Через двадцать минут он был уже на условленном месте у сосен. Он оглянулся: Наташи не было видно еще. Тогда поручик Архангельский вытянул из кобуры револьвер, приложил дуло к виску, спустил курок и упал лицом в песок, откинув руку с револьвером. Револьвер выпал из обессиленных пальцев.

Так застала его Наташа. Она наклонилась к нему. Мертв. Андрей — труп. Поручик Архангельский — тоже труп. Кто убил его?

Наташа разогнулась. Все вокруг было такое, как всегда: солнце, море и песок. И все это было не для нее.

Кто убил поручика?

И Наташе стало ясно все: не так, как ее отцу, а по-настоящему ясно…

1921

Михаил Зощенко

Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова

Предисловие[43]

Я такой человек, что все могу… Хочешь — могу землишку обработать по слову последней техники, хочешь — каким ни на есть рукомеслом займусь, — все у меня в руках кипит и вертится.

А что до отвлеченных предметов, — там, может быть, рассказ рассказать или какое-нибудь тоненькое дельце выяснить, — пожалуйста: это для меня очень даже просто и великолепно.

Я даже, запомнил, людей лечил.

Мельник такой жил-был. Болезнь у него, можете себе представить — жаба-болезнь. Мельника того я лечил. А как лечил? Я, может быть, на него только и глянул. Глянул и говорю: да, говорю, болезнь у тебя жаба, но ты не горюй и не пугайся, — болезнь эта не опасная, и даже прямо тебе скажу — детская болезнь.

И что же? Стал мой мельник с тех пор круглеть и розоветь, да только в дальнейшей жизни вышел ему перетык и прискорбный случай…

А на меня многие очень удивлялись. Инструктор Рыло, это еще в городской милиции, тоже очень даже удивлялся. Бывало, придет ко мне, ну, как к своему задушевному приятелю:

— Ну, что, — скажет, — Назар Ильич, товарищ Синебрюхов, не богат ли будешь печеным хлебцем?

Хлебца, например, я ему дам, а он сядет, запомнил, к столу, пожует-покушает, ручками этак вот раскинет;

— Да, — скажет, — погляжу я на тебя, господин Синебрюхов, и слов у меня нет. Дрожь прямо берет, какой ты есть человек. Ты, говорит, наверное, даже державой управлять можешь.

Хе-хе, хороший был человек инструктор Рыло, мягкий.

А то начнет, знаете ли, просить: расскажи ему что-нибудь такое из жизни. Ну, я и рассказываю.

Только, безусловно, насчет державы я никогда и не задавался: образование у меня, прямо скажу, не какое, а домашнее. Ну, а в мужицкой жизни я вполне драгоценный человек. В мужицкой жизни я очень полезный и развитой.

Крестьянские эти дела-делишки я ух как понимаю. Мне только и нужно раз взглянуть, как и что.

Да только ход развития моей жизни не такой.

Вот теперь, где бы мне пожить в полное свое удовольствие, я крохобором хожу по разным гиблым местам, будто преподобная Мария египетская.

Да только я не очень горюю. Я вот теперь дома побывал и нет — не увлекаюсь больше мужицкой жизнью.

Что ж там? Бедность, блекота и слабое развитие техники.

Скажем вот про сапоги.

Были у меня сапоги, не отпираюсь, и штаны, очень даже великолепные были штаны. И, можете себе представить, сгинули они — аминь — во веки-веков в собственном моем домишке.

А сапоги эти я двенадцать лет носил, прямо скажу, в руках. Чуть какая мокрень или непогода — разуюсь и хлюпаю по грязи… Берегу.

И вот сгинули…

А мне теперь что? Мне теперь в смысле сапог — труба.

В германскую кампанию выдали мне сапоги штиблетами — блекота. Смотреть на них грустно. А теперь, скажем, жди. Ну, спасибо, война, может, произойдет — выдадут. Да только нет, годы мои вышли, и дело мое на этот счет гиблое.

А все, безусловно, бедность и слабое развитие техники.

Ну, а рассказы мои, безусловно, из жизни и все воистинная есть правда.

1921 г.

Великосветская история

Фамилия у меня малоинтересная — это верно: Синебрюхов, Назар Ильич.

Ну, да обо мне речь никакая, — очень я даже посторонний человек в жизни. Но только случилось со мной великосветское приключение, и пошла оттого моя жизнь в разные стороны, все равно как вода, скажем, в руке — через пальцы, да и нет ее.

Принял я и тюрьму, и ужас смертный, и всякую гнусь… И все через эту великосветскую историю.

А был у меня задушевный приятель. Ужасно образованный человек, прямо скажу — одаренный качествами. Ездил он по разным иностранным державам в чине камендинера, понимал он даже, может, по-французскому и виски иностранные пил, а был такой же, как и не я, все равно — рядовой гвардеец пехотного полка.

На германском фронте в землянках, бывало, удивительные даже рассказывал происшествия и исторические всякие там вещички.

Принял я от него немало. Спасибо! Многое через него узнал и дошел до такой точки, что случилась со мной гнусь всякая, а сердцем я и посейчас бодрюсь.