Кирилл Левин - Война

• Название: Война
• Автор: Кирилл Левин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1939

Повести и рассказы советских писателей, собранные в этой книге, рассказывают о трагических событиях Первой мировой войны, стремятся показать подлинное лицо ее участников и дать реалистическую зарисовку империалистической бойни 1914–1918 годов.

---

Семнадцатого Игнат вышел на работу в плюшевом жилете, который раньше надевал только по праздникам, и одно это должно было уже обратить на него внимание. Лицо его также бросалось в глаза. Оно было торжественное и с надрывом, как у тоскующих, загулявших бородачей, перед тем как им разойтись на весь размах.

Еще хуже, что он не мог обойтись без прощаний: в обед он заблаговременно попрощался с Никитой, своим однодеревенцем, которому изложил свое завещание и поклонился в ноги, а потом с Каролиной и Гуго, очень удивленными его внезапным визитом, во время которого он успел выложить перед Гуго подарок — безопасную бритву, пожать его руку, погладить Фрица, посмотреть на Каролину и быстро уйти, вогнав их в слезы, но никому ничего не объяснив.

Костя со страхом следил за его подвигами, о которых узнавал из третьих рук, — до такой степени дело пошло вширь. Он ругал себя за то, что связался с человеком, обставлявшим свой побег так торжественно, и считал дело погибшим. Не лучше ли было с утра сказать Игнату, что побег не состоится?

Семнадцатого Игнат, остановившись перед Костей, вынул из жилета часы, открыл крышку и с значительным видом поднял циферблат к его лицу. Стрелки показывали время на несколько часов назад.

— В чем дело? — спросил Костя, не понимая.

— Я их остановил… — ответил Игнат и замолчал, считая, что сказал достаточно и Костя сам догадается.

Но Костя не догадался.

— Для чего?

— Мои стоят, твои ходят, — неужели не понимаешь?

Костя смутился. Он слышал когда-то, что действительно двое часов, остановившиеся и идущие, могут заменить компас, если только знать, как ими пользоваться, но подробностей он не знал.

— Это очень трудно… — сказал он уклончиво. — Толку не добьешься, а только запутаешься…

— Значит, не можешь? — спросил Игнат, очень удивленный.

— Не берусь… — решительно ответил Костя.

— Как же так? — не понимал Игнат. — На фронте наши разведчики так делали. Я на тебя надеялся…

Костя промолчал. Случай с часами сильно уронил его в мнении Игната, зато и сам он сильно разочаровался в Игнате после его земных поклонов. Он хотел сказать, что побег откладывается, но не решился.

Семнадцатого к работнице Ригер приехал с фронта муж — седой тыловой ландштурмист. С утра он сводил счеты с Бертой и другими, кто обижал его жену в его отсутствие. В работничьем доме стоял крик: вопил по-фронтовому Ригер, Берта защищалась и визгом, и возгласами, и специальным грудным смехом, Винтер хохотал как посторонний зритель и подзуживал спорящих. К полудню Ригер почистился и пошел в город регистрироваться в гарнизонном бюро.

У Альфонса с обеда молотили. Альфонс послал Пауля наверх сбрасывать снопы, а сам с часами в руках считал, сколько снопов в среднем проходит в минуту, — темп не удовлетворял его. Его раздражал также Костя, придумавший себе облегчение: чтобы не поднимать с земли полных мешков, он предпочитал пробегаться дважды с более легким грузом.

Альфонс начал ему что-то говорить, хотел переставить людей у машины, но неожиданно был позван Мартой в дом. Марта заглянула в сарай и показала с порога конверт:

— От Адальберта…

— Сейчас… — отозвался Альфонс недовольно и продолжал распоряжаться, но, странная вещь, чуть не впервые за два года никто не мог понять, чего он хочет. Он шевелил губами, он показывал рукой, кому куда стать, он смотрел на людей умоляюще, но может быть потому, что ничего, кроме хрипа, из его глотки не выходило, все делалось не так, как он хотел, и, сбившись с тона, он перестал хрипеть и ушел.

В его отсутствие Никита стал задавать в барабан с прохладой, чтобы дать вздохнуть Косте. Альфонс вернулся не скоро; он вышел из дома с обвисшим лицом, постоял во дворе, прислушался к звуку молотилки — барабан скрежетал впустую, но стоило ему подойти к сараю, и он опять стал давиться полной дачей: разница была очевидна, он мог бы что-нибудь сказать, но промолчал. Он снова вынул часы, чтобы проследить темп, и, не досчитав, бросил. Казалось, он не хотел ни ссориться, ни говорить.

— Продолжайте, продолжайте… — устало сказал он и прислонился к стенке снопов.

Костя, которому он перед уходом начал что-то говорить насчет его манеры носить мешки, ожидал от него продолжения и взглянул на него с вопросом, но даже и Костю на этот раз Альфонс решил одобрить, чтобы отвязаться от него.

— Я понимаю вас, Костя, — сказал он, тяжело двигая языком, — отнести два раза по полмешка, — это то же самое, что отнести один раз целый мешок. Это — тоже система. Таблица умножения за вас, Костя…

И, не кончив, он прислонился к снопам и закрыл глаза. Ноги не держали его. Рукой он шарил около воротника. У него начался припадок удушья. Пауль побежал в дом за Мартой, которая явилась сейчас же с искаженным тревогой лицом.

— Тебе надо прилечь. Идем со мной.

— Пустяки… — сопротивлялся Альфонс. — Мне надо быть здесь.

Гурген сделал жест, чтобы остановить мотор, но Альфонс знаком велел продолжать работу. Припадок у него прошел, но лицо было красно, и ворот растерзан.

— Тебе нельзя дышать этим воздухом, — настаивала Марта. — Идем.

Оба стояли сбоку машины, мешая пленным работать, подгребальщики задевали их граблями, и словно почувствовав себя лишними, они вышли наружу и под руку двинулись к дому.

Молотилка скрежетала им вслед.

В вечерний перерыв, когда Игнат, в плюшевом жилете и чистой рубахе, лежал на снопах, было самое время объявить ему, что побег не может состояться и как раз из-за жилета, который ему хочется унести с собой, и из-за рубахи, так некстати чистой. Но, когда он увидел светлое и прощальное выражение, с каким Игнат смотрел вокруг, он отошел от него, ничего не сказав. Люди с таким выражением уже неспособны ни на какие отсрочки. Он чувствовал себя на поводу у Игната, и ему оставалось только ждать вечера.

Из города вернулся ландштурмист Ригер. Он был пьян и шел по прямой, улыбаясь встречным. В городе, проходя мимо редакции газеты, он видел плакат с последними известиями. Он помахал пленным рукой и ласково объявил:

— Руссише оффензиве ист дурхгеброхен. Руссланд вюншт фриден…[42]

Никто не понял его, и только Костя переспросил:

— Оффензива? Какая оффензива?

Ригер пожал плечами. Он сам не очень твердо знал, где происходило дело. Он посмотрел вверх, словно восстанавливая в памяти слова на плакате, и еще ласковее повторил:

— Руссише оффензиве ист дурхгеброхен…

Затем он взял под козырек и проследовал к себе.

В перерыв, выдавая пленным по ломтю хлеба с творогом, Марта в раздумьи сказала Косте:

— Вы берете хлеб с таким видом, точно вы несчастнейший человек в свете, и, конечно, думаете, как от нас убежать… Между тем вы совсем не так несчастны.

Костя насторожился: не было ли странно, что она заговорила о побеге именно сегодня? Не очевидно ли, что последняя курица во дворе Вейнерта уже осведомлена об этом предприятии?

Но оказалось, что предисловие понадобилось Марте, чтобы перейти к вещам, более для нее интересным.

— Есть люди, которым приходится гораздо хуже. Наш Адальберт, — вы его застали, когда приехали к нам, — он сейчас в окопах. И вот что он пишет: «Французы от нас не дальше, чем от крыльца до большой липы. Они работают огнеметами…»

Она посмотрела на огромную липу сейчас же за оградой и улыбнулась искаженной улыбкой.

— Так было четыре дня назад. Кто знает, где он сейчас? Огнеметы — ужасная вещь…

Она еще раз взглянула на липу, задумалась и потеряла интерес к разговору с Костей. Костя подождал и повернулся к выходу. В другое время он посочувствовал бы Марте, сейчас он был доволен. Болезнь Альфонса, письмо Адальберта, пьяный Ригер и прочие необыкновенные вещи, случившиеся за день, — все это были плюсы, облегчавшие побег и уравновешивавшие минусы от неосторожного поведения Игната.

Конвойный ужинал в этот вечер в другом хозяйстве, через много дворов от Альфонса, и это также было огромным плюсом. Пленных в казарму должен был вести кто-нибудь из работников — Корль или Пауль. Зато очень большим минусом была погода: вечер, как и день, был жаркий, безветренный. В такую погоду люди не торопятся уходить с полей, а часовые не прячутся в караулки и не подымают у шинелей воротников.

В семь пятнадцать Костя сказал Игнату, что бежать в такую погоду бессмысленно. Игнат взглянул на него с негодованием и твердо ответил:

— Если ты трусишь, я и один уйду…

И Костя и обиделся и обрадовался в одно время.

В семь тридцать сели за стол. Все обстояло как всегда, и только необычная ласковость во взглядах товарищей угнетала Костю, напоминая, что побег без полной тайны — треснувшее дело. Даже Гурген смотрел светлее обыкновенного и, по-видимому, сочувствовал без фальши. Откуда-то не в очередь появился на столе большой японский огурец, нарезанный и с уксусом, — дар стряпки пленным, и это событие, до тех пор не случавшееся, свидетельствовало, что и стряпка через Никиту была посвящена в дело.