Дмитрий Притула - Поворот ключа

• Название: Поворот ключа
• Автор: Дмитрий Притула
• Издательство: Советский писатель. Ленинградское отделение
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1980

Герой приезжает проститься с родителями, он тяжело болен… Пожилой человек сделал деревянные часы, которые никогда не остановятся… Пятидесятилетний мужчина внезапно исчезает на семь дней. В городе Фонареве шумная свадьба — веселье для всего города…

Повесть охватывает всего два дня, но и за это время происходит немало событий… Здесь мешаются подробности быта с фантастикой, быт стремится прорваться к бытию, а фантастический элемент стать повседневностью. В какой мере это удается автору? Остановятся ли часы? Будет ли главный герой в ладу с самим собой? Что есть любовь и что есть время? Вопросы поставлены.

---

— Ну, так где же? Наврал? — нетерпеливо спрашивала она.

— Сейчас, сейчас, — говорил он, а она сидела на столе и болтала худыми ногами, и тогда он, резко выпрямившись, сказал отчаянно: «Нет, никак не найти», встал перед ней и провел влажной рукой по ее долгой шее. Запрокинув бледное лицо, она опиралась на руки. Наклонившись, пересохшими губами он ткнулся в ее щеку, стоять было неудобно, и Казанцев хотел рукой опереться о стол, и рука его коснулась острого ее колена и замерла на нем, он ощущал под рукой сухую теплую кожу ее бедра, такую тонкую, что под ней чувствовалась пульсация крови. Она сжала его ладонь коленями и отпустила и снова сжала, и тогда он, чтобы освободить ее руки от тяжести тела, убрал их — удар судьбы, единственное мгновение, звезда в тумане — не в силах справиться с тяжестью ее и своего тела, поддерживая за спину, он опустил ее на стол и медленно, оцепенело падал куда-то вниз вместе с ее телом, почти уже неотделимый от нее — и вдруг в гул толчков собственной крови ворвался грохот, обвал — и чертыхание, громовая ругань, позор и грязь сердца, и Казанцев понял, что в сарае рядом соседка Фрося искала бидон для керосина и, потянувшись за ним, задела поленницу дров, все рухнуло, и по дровам загрохотал бидон. Стыд, не испитый до конца, жжет всего сильнее; малость ли какая — скрежет ржавого засова, падающий бидон — прочерки в судьбе, время, униженное бытом; наконец, насмешка судьбы — его мать, наполняющая керосином бидоны жителей города, не наполнила бидон соседки Фроси.

Потом они учились в одном городе — она в библиотечном институте, он в кораблестроительном, но не встречались: либо не было потребности встречаться, либо мешала тайна стыда. А всего-то вернее, просто-напросто кончилась юность.

Сейчас Казанцев жалел, что согласился навестить Лену. Он давно забыл о той юной влюбленности и только сейчас, подходя к Лениному дому, чувствовал волнение, вернее, это было не волнение даже, но боязнь попасть в двусмысленное положение.

— Мы ведь не будем долго сидеть? — спросил он.

— Мы будем сидеть ровно столько, сколько нужно, Володя.

— Не звали ведь. Вроде навязываемся.

— Мы уйдем за минуту до того, как Лена почувствует, что мы ей надоели.

— Вам следовало учить меня не английскому языку, а хорошим манерам.

— Я и учила тебя хорошим манерам, но, верно, я никудышный учитель.

Они поднялись во второй этаж. Раиса Григорьевна нажала кнопку звонка.

В дверях стояла молодая женщина.

— Это мы, Леночка, — сказала улыбаясь Раиса Григорьевна. Они даже расцеловались, вернее, прижались щеками. — В дом нас пустишь?

— Ой, Раиса Григорьевна, проходите. Здравствуй, Володя, — очень просто поздоровалась она.

Он не узнал в этой полной женщине худенькую шуструю десятиклассницу Лену Максимову. Ноги ее потяжелели, она как бы осела, лицо округлилось, и исчезла подвижность его, отчего оно казалось застывшим, каштановые волосы она перекрасила в белый цвет. Это была чужая незнакомая женщина, и, когда она отворила дверь, Казанцев подумал, что они ошиблись квартирой, но потом мелькнуло в лице что-то знакомое, расплывчатое, как выплывают знакомые черты при проявлении фотопленки, может быть, это старшая сестра их прежней Леночки, и лишь глаза — вишневые глаза, но только не светло-вишневые, а уж потемневшие от времени, — были глазами Лены. Таких глаз ни у кого больше не могло быть. Это, конечно, она.

— Здравствуй, Лена.

— Проходите, пожалуйста.

Лена повела их в комнату. Шла она устало, тяжеловато. Чувствуя на себе взгляд Казанцева, она поправила волосы на затылке. Казанцев понимал, что его приход стесняет ее. А сам он не в том добродушном состоянии, чтоб удачной шуткой, находчивостью снять неловкость.

— Угощай гостей, Леночка, — сказала Раиса Григорьевна. — Вот торт с орехами. Будем чаевничать.

— Как ваша Галочка? — спросила Лена. Казанцев понял, что она уже смирилась с их приходом.

— Неплохо. Даже хорошо. Она ведь в прошлом году педагогический институт закончила, — сказала Раиса Григорьевна Казанцеву. Следовало понимать, что Лена это знает. — Работой довольна. Я хотела взять ее к себе в школу, чтоб ей полегче было. Но она отказалась. Хорошо хоть уговорила не уезжать далеко. Она в Успенском, иногда приезжает на воскресенье, и то спасибо. Я, по правде говоря, не верила в ее педагогические способности. Но вот же — ей нравится в школе.

Казанцев понимал, что Раиса Григорьевна, всю жизнь занятая детьми, не привыкла, что кто-то интересуется ее собственными делами, и сейчас рассказывала о дочери лишь для того, чтоб они, ее бывшие ученики, много лет не видевшие друг друга и не называющие друг друга на вы лишь потому, что неловко перед ней, привыкли, присмотрелись друг к другу.

— А где она сейчас? — спросила Лена.

— Взяла свой класс — у нее пятый — и поехала по Волге, по местам боевой славы. Прислала открытку из Волгограда. Я как-то приехала к ней в Успенское и удивилась: ее пятиклассники так и вьются возле нее, вроде бы души в ней не чают. А сама-то еще девчонка, год в школе. Я даже позавидовала грешным делом — возле меня всю жизнь были ученики, но вот особого обожания я, честно говоря, не замечала.

— Нет, наш класс любил вас, Раиса Григорьевна, — сказала Лена, она словно бы вновь почувствовала себя школьницей и по-детски встряхнула головой и улыбнулась. И чудо из чудес — улыбка смыла печаль и слой за слоем начала снимать отложения прошедшего времени, вот разгладились и морщины у углов рта и на лбу, лицо стало незаметно как-то худеть и вытягиваться, исчезла тяжесть подбородка, и жизнь Лены в несколько мгновений прошла перед глазами Казанцева, но только в обратном течении: вот неподвижная маска печали, вот радость и даже счастье, вот ожидание этой радости и счастья — вот, вот она, прежняя Леночка Максимова, порывистая и угловатая.

В ответ на ее улыбку Казанцев тоже улыбнулся, ему стало легче и веселее оттого, что он узнал прежнюю Лену, и он понимал, что и она видит его жизнь в обратном течении.

И только лицо Раисы Григорьевны не было подточено временем — окруженная всю жизнь юными надеждами, она одна из всех не знала разочарований прошедшей юности, одна из всех была всегда юна.

Потом они пили чай и, уже полностью привыкнув к вернувшейся на короткое время юности, рассказывали Казанцеву новости о жизни одноклассников: Слава Лушин получил двухкомнатную квартиру, Юра Мельник, он в Киеве живет, защитил диссертацию, Владик Аверин стал самодовольным чиновником и не узнает своих, а Веня Смелкин инфаркт перенес, кто бы мог подумать — Веня, сильный, быстрый, был капитаном городской футбольной команды — да, конечно, какие мы уже немолодые, если так-то разобраться, какие немолодые. И, странное дело, они считали Раису Григорьевну одноклассницей, забывая, что потери переносятся ею гораздо тяжелее, потому хотя бы, что их у нее много больше, что кроме их выпуска у нее было еще одиннадцать.

— Ну, что же, дети мои, — сказала Раиса Григорьевна, — почаевничали, пора и честь знать. Проводите меня до автобуса. А потом, Леночка, Володя проводит тебя — нам с ним в разные стороны. Володя, не забудь проводить Лену.

— Не забуду.

— Братцы, чуть не забыла. Есть возможность встретиться и завтра.

— Это хорошо бы, — сказал Казанцев.

— Моя ученица, бывшая, конечно, завтра замуж выходит. Постой, Володя, да это же в твоем дворе. У тебя шестнадцатый дом? А у нее четырнадцатый. Танечка Михалева. Знаешь ли ты о свадьбе?

— Не только знаю, но даже зван. Хотя невесту ни разу не видел.

— И ты пойдешь?

— А как Лена?

— Ну, Лену я возьму на себя.

— Тогда вопросы излишни. Как же я без Лены, — пошутил Казанцев.

— Ну как, Лена? — спросила Раиса Григорьевна.

— Да я не знаю никого. Чужая свадьба. Неловко как-то.

— Раз я зову, значит, ловко, — рассердилась Раиса Григорьевна. — Иначе не звала бы. Да ты и знаешь всех. Если не всех, то половину наверняка. У тебя же работа такая. Ты как и прежде, в городской библиотеке?

— Да. Все там.

— А почему я тебя не видела? Несколько раз заходила, а тебя нет.

— Я теперь в другом отделе.

— Как это?

— Очень просто. Раньше я заведовала отделом обслуживания, ну, это абонемент, читальный зал, а теперь перешла в отдел комплектования. Это вам скучно, Раиса Григорьевна.

— Нет, мне не скучно. А почему ты перешла?

— Устала.

— От кого это устала? — не поняла Раиса Григорьевна. — От читателей?

— Да, от читателей. Именно от читателей.

— Но это же твоя работа, Лена.

— Значит, я устала от работы.

— И надолго ты ушла?

— Не знаю. Там видно будет.

— Не надо бы тебе совсем уходить, — попросила Раиса Григорьевна.

— Комплектование — это тоже библиотечное дело.

— Конечно. И все-таки. Так я в половине четвертого зайду за тобой, хорошо? Начало в четыре.