Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

• Название: Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
• Автор: Андрей Гришин-Алмазов
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026129-2, 5-271-09944-Х, 5-9578-1243-9

По мнению большинства историков многие преобразования и реформы Петра Великого были начаты ещё во времена правления его старшего брата.

Новый роман современного писателя А. Гришина-Алмазова с полным основанием может быть отнесён к исторической эпопее.

В книге собрана целая галерея мест, событий и лиц XVII века; автор широко использует документальный материал, известные и малоизвестные факты, а также уникальные архивные находки, которые позволяют по-новому взглянуть на многие события.

---

Андрей пододвинулся ближе к Ивану Румянцеву:

   — Жаль, Иван, што ты согласился ту саблю привесть, а теперь усопшему не удобно и отказать. Я хорошего материалу дам Михаилу на кафтан, Настасье — на сарафан, уезжати будешь, заберёшь.

Румянцев закивал и, опустив глаза в пол, спросил:

— Брат твой сказал, пьёшь много последнее время, не сопьёшьси?

Водка выдавила слезу, и Андрей неожиданно для себя взял и всё рассказал Румянцеву и брату Семёну. И про царский указ, и про оставление Чигирина, и про медлительность Ромодановского — всё, что знал.

Затем пили втроём. Домой вернулись лишь под самое утро.

Снег выпал ещё в октябре и тут же растаял. Снова выпал и снова растаял, принеся неимоверную грязь, которая налипала слоями на сапоги и тащилась по деревянным и булыжным мостовым. А грязь, она не выбирает, чьи сапоги, холопа или боярина.

Наконец в ноябре снег лёг, и сразу ударили морозы. Измученной слабостью царевне Феодоре хватило небольшой простуды, чтобы вспыхнуть как пламя и сгореть, не проболев и двух дней. Она умерла тихо, ни на что не пожаловавшись, отошла в иной мир с ангельским ликом. Выплакав все слёзы — никогда более она не плакала после этого, — Наталья Кирилловна сама обмыла тельце дочери, сама обрядила её в самые лучшие одежды, не пожалев и золотых украс. И затем вместе с горсткой вельмож отнесла в Архангельский собор.

Царевич Пётр шёл рядом с матерью и сестрой Натальей, опустив голову. Он впервые, краем сознания понял, что такое смерть. Когда умер отец, он был слишком мал и ничего не почувствовал, не осознал и кого потерял, и чего лишился. А теперь он знал точно, что больше сестрёнку никогда не увидит, никогда не будет бегать с ней по дворцовым переходам.

Сырость, а затем и морозы снова свалили с болями в ногах царя Фёдора Алексеевича, и он не мог присутствовать на похоронах, этим воспользовалась вся царская семья и двор. Вдовой царице явно показывали, что она никому не нужна и до её детей никому нет дела.

Игумен Чудского монастыря отпел вновь усопшую, и царица с братьями и дюжиной вельмож, оставшимися верными, вернулась в свои покои к поминальному столу.

За стол сели в основном те, кто впоследствии составит ядро приверженцев малолетнего царя Петра. Кроме Нарышкиных здесь сидели думный дворянин Тихон Никитич Стрешнев, князья Иван и Борис Голицыны, Фёдор Юрьевич Ромодановский и его дядя Михаил Григорьевич Ромодановский, Яков и Григорий Долгоруковы, окольничий Борис Шереметев.

Они все были представителями знатных и многочисленных родов и, придя на похороны, в какой-то степени пошли против своих семей. Кто в тот день мог предположить, что все присутствующие впоследствии обретут боярство. Пока, облачённые в чёрный бархат, они только приглядывались друг к другу. Разговор за этим столом остался тайной за семью печатями.

Снег всё валил и валил, наметая огромные сугробы и заваливая дороги. Он так облепил ели, что ветвей почти не было видно. Все ждали Рождества. Ждали его и в поместье князей Воротынских. Старый боярин Иван Алексеевич был в хорошем настроении, что передалось его сыну Ивану, столь же доброму, как и его отец.

К вечеру начали готовиться к крестному ходу, тут Дуняша и закричала, сразу вспомнив родимую матушку. Бабки-повитухи под руки отвели её в баню, в открытую говоря одно и перешёптываясь меж собой:

— Где грешила, тама и разродитси.

Повитухи помогли Дуняше разоблачиться и уложили её на полок, в каком-то своём ритуале поглаживая живот. Причитания становились громче. Старый князь то забегал в баню, то вылетал вон. Сын Иван переживал вместе с отцом.

Роженица уже кричала во всю мощь своих лёгких. Ребёнок был огромен и, казалось, не спешил выходить. И наконец она разродилась и тут же в беспамятстве заснула, прям так, как была.

Князь Воротынский тем временем, радостный, смотрел на новорождённого сына, в уме уже назвав его Иваном. Их теперь было трое Иванов. Он, боярин князь Иван Алексеевич Воротынский, его старший сын, князь Иван Иванович Воротынский Больший и незаконно рождённый сын Иван Меньшой. Пускай боярином и князем ему не быть, но дворянство он ему добудет, поместьями наделит, а брат поможет продвигаться при дворе сердцем любимого государя Фёдора Алексеевича.

Князь отнёс ребёнка в дом, старший сын шёл сзади. Войдя в светлицу, старый князь подошёл к иконостасу:

   — Сынок мой, Ваня, кровиночка моя, клянись перед иконой Божьей Матери, што если со мною што случитси, то ты своему брату вместо меня будешь. А в назначенный срок станешь ему крестным отцом.

Старший сын истово перекрестился:

   — Клянусь спасением своей души, што всё содею для брата, што в моих силах будет.

В эту ночь Воротынские сделали большие вклады церквам, находившимся в их вотчинах. А народу всю ночь разбрасывалась мелкая монета от их щедрот. Недовольной осталась лишь старая княгиня, затаившая злобу и на мужа и на сына. Она даже не присутствовала на крестном ходе, оставшись с двумя шутихами дома. От неё даром не получил никто.

Зима 1679 года лютовала. Морозы всё крепчали, а если стужа спадала, валил снег. Дума собиралась три дня в неделю. Русское царство почивало среди снегов, как заколдованное.

Государь Фёдор Алексеевич проснулся рано. День хоть и прибавился, но было ещё темно. В углу горела лампада. Приподнявшись на локтях и придвинувшись ближе к углу, где был иконостас, Фёдор попробовал сотворить молитву:

   — Господи, Всеблаженный, дай мене с душевным спокойствием встретить всё, што принесёт наступающий день. Дай мене вполне предатьси воле Твоей Святой. На всякий час сего дня во всём наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душой и твёрдым убеждением, што на всё воля Твоя. Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мене забыти, што всё ниспослано Тобой. Научи мене прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая. Господи, Вседержитель, дай мене силу перенести утомление наступающего дня и усё события его. Руководи моею волею и научи мене молиться, верить, надеятьси, терпеть, прощать и любить. Аминь.

В молитве государь отходил от канонов, слова её каждый день складывались сами собой. Закончив молитву, Фёдор взял свечу со стола, зажёг её от лампады и вставил в подсвечник. Свет свечи разбудил постельничего:

   — Раненько ты сегодня, государь, раненько.

   — Тётка Татьяна и сестра Софья о чём-то поговорить со мною хотели, сказали, што придут ко мене с утрева.

   — Облачатьси будешь, государь?

   — Да, неси одёжу.

Языков поспешил к сундукам, в коих лежало царское одеяние.

Пока Языков доставал одежды, Фёдор подошёл к окну. Снег падал так медленно, словно каждая снежинка дремала на лету. Под окнами в темноте, в бликах неясного света факела он увидел карету. Только один человек мог поставить свою карету под царское окно, почти рядом с красным крыльцом — это дядюшка Иван Михайлович Милославский. Значит, он тоже будет присутствовать при разговоре, и разговор будет серьёзным, решили навалиться всем скопом. Ох, не к добру всё это.

Фёдор одевался медленно, он уже не спешил к родне и даже боялся предстоящего разговора.

Языков, увидев омрачившееся лицо государя, безуспешно пытался понять причину. Он прошёл в соседние покои и зажёг там свечи, затем, открыв потайной вход, впустил двух царевен и князя Милославского. Они присели к столу, ожидая выхода государя.

Фёдор появился, опираясь на посох, и, поздоровавшись с тёткой Татьяной, потом с князем Иваном и уже в последнюю очередь с сестрой Софьей, присел в красный угол.

   — Ну, с чем пожаловали, родичи мои достопочтенные. — Он поздоровался так, словно и не видел их ещё вчера вечером.

Татьяна Михайловна, скосившись на постельничего, молвила:

   — Разговор у нас семейный, сугубый.

Юный царь боялся остаться без поддержки:

   — Ничего, тётушка, Иван Максимович многонько доброго о нас последнее время узнал. Лишнее не помешает.

Царевна Татьяна Михайловна с презрением посмотрела на Языкова. Князь Иван Михайлович достал из-под полы шубы толстую книгу, положил её на стол и заговорил медленно:

   — Два века тому назад у государя Ивана Третьего был при дворе прорицатель Василий Немчин, коий пророчествовал, и вота смотри о чём. — Милославский раскрыл книгу и начал читать: — «Когда через полтора веку прерветси царствующий дом, коий проправит семь с половиной веков, начнутси смутные времена, и встанет брат на брата, и будет грабить сын отца, и крови будет немерено, аки испокон повелось, когда русские меж собою ратуют. И взойдёт новый царствующий дом. И трёх первых государей будут поминати аки хранителей устоев, издревле сложившихся. А четвёртый будет царь-кот, антихрист во плоти, коий будет пропадати за морем, и усё русское будет ему не любо, ни русский кафтан, ни русский обряд, ни русские жёнки».