Самим Али - Проданная замуж

• Название: Проданная замуж
• Автор: Самим Али
• Издательство: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»; ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”»,
• Жанр: Проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9910-1001-6

Девочка из пакистанской семьи, эмигрировавшей в Англию, в младенческом возрасте попала в детский дом, где была окружена любовью и заботой. Вернувшись в семью, она встретила со стороны близких холодность, побои, издевательства. И вся ее дальнейшая жизнь — это поиск любви, которую она вновь обрела, только став взрослой. Эта книга — исповедь, попытка понять себя и других людей, даже самых жестоких и подлых, попытка понять и простить.

---

Она вручила мне несколько бумажных тарелок.

— Пойди отнеси каждому по тарелке. Возьми еще пакет с вилками и тоже раздай их гостям.

Женщины сидели на полу. Я пошла по кругу, подсчитывая, сколько раздала тарелок и вилок. Мне не верилось, что в комнате находятся двадцать семь женщин и десять детей, ведь обычно мы с матерью с трудом в ней помещались.

В кухне на столешнице дымились чаши с рисом.

— Чего ждешь? Подавай гостям рис!

Следом пошли восхитительно пахнущие миски мясного карри и салата, от одного взгляда на которые у меня текли слюнки.

Подав гостям все необходимое, я вернулась в кухню и обнаружила, что мать и Ханиф едят. «Это хорошо», — подумала я, потому что у меня в желудке урчало.

— А теперь отнеси тарелки и всю эту еду мужчинам в другую комнату, — сказала Ханиф, указывая на еще одну гору мисок и тарелок.

Снова хождение туда-сюда и никакой надежды на чью-либо помощь. Когда я делала последнюю ходку в кухню, Тара поманила меня рукой.

— Принеси мне чего-нибудь поесть, — потребовала она. — Я умираю с голоду.

Я наполнила тарелку сестры и вернулась в кухню в ожидании новых указаний, но, к своему удивлению, услышала от Ханиф:

— Поешь быстренько чего-нибудь. Потом можешь убрать тарелки.

Я положила себе еды и осмотрелась в поисках чего-нибудь, на что можно было сесть. Ханиф и мать заняли единственные оставшиеся в кухне стулья, поэтому я устроилась на полу в уголке. Я щедро зачерпнула карри и замерла, положив его в рот: вкус был восхитительным. Возможно, оттого что готовила не я. Я уже не помнила, когда в последний раз ела чужую стряпню. Я с жадностью проглотила содержимое тарелки и тут же положила добавки.

Едва я успела доесть, как Ханиф вручила мне пакет и бумажные миски.

— А теперь убери тарелки, — сказала она, — и раздай эти маленькие мисочки для сладкого риса.

Я принялась собирать тарелки в гостиной.

— А сладкий рис будет? — поинтересовалась какая-то женщина.

— Сейчас принесу, — ответила я. — Но не могли бы вы, пожалуйста, подержать эти миски, пока я уберу тарелки?

Женщина с дружелюбной улыбкой взяла у меня мисочки. Я убрала грязную посуду и пошла в кухню за ложками и сладким рисом. Когда я вернулась, леди взяла у меня рис и поставила его на белую скатерть на полу. Потом она ласково погладила меня по щеке.

— Жаль, что мои дочери не такие трудолюбивые, как ты.

В кои-то веки я почувствовала, что мой труд ценят, и расплылась в радостной улыбке.

А в кухне мать с Ханиф стояли над кастрюлями и обсуждали, что делать с остатками.

— Хочешь сладкого риса? — спросила мать. Я кивнула. — Тогда возьми миску и поешь.

Я ела быстро, надеясь, что меня вскоре отпустят спать. Волнение и постоянная беготня по дому в течение дня истощили меня. Но нет.

— Когда закончишь, — сказала мать, — убери миски в обеих комнатах.

Как раз когда я доедала, Башир вышел в гостиную и сел на стул рядом с Тарой. Они смущенно посмотрели друг на друга. Вслед за женихом в комнату зашли остальные мужчины.

— Да благословит вас Аллах, — говорили они, по очереди подходя к невесте и поглаживая ее по голове, а потом прощались.

Как только мужчины ушли, женщины затянули монотонную песню. Единственными словами, которые мне удалось разобрать, были: «Наша дочь покидает нас. Наша дочь покидает нас сейчас». Где-то на середине песни Тара и Башир поднялись с места. Ханиф и мать обняли их и начали плакать. Казалось, что чем громче пели женщины, тем громче плакали мать и Ханиф. Они стали всхлипывать особенно громко, когда Тара направилась к выходу.

Ханиф вывела Тару во двор, и все пошли за ними. Мы с Меной стояли у ворот и наблюдали, как гости преодолевают пятьдесят ярдов[16] до квартиры Башира. Женщины остались у ворот дома жениха, а Ханиф провела молодоженов внутрь и заперла двери. Мы с Меной побежали обратно в дом.

— Она теперь будет там жить? — спросила Мена по пути в спальню.

— Не знаю. — Я пожала плечами. Честно говоря, мне было все равно, я ужасно устала. Кроме того, для меня это означало, что одним командиром в доме будет меньше.

— Я самая старшая, так что ее кровать переходит мне, — зевая, шутливо сказала Мена и свернулась калачиком на кровати Тары.

Я не возражала. Мне досталась кровать у окна, и я могла, как только захочу, приоткрыть занавеску и читать при свете, падающем с улицы.

9

После переезда Тары папа иногда оставался ночевать у нас, ютясь в комнате Сайбера, хотя Сайбер терпеть этого не мог. Папа никогда не упоминал ни о детском доме, ни о своих посещениях, ни о конфетах в карманах, вообще ни о чем таком. Как будто того промежутка времени просто не существовало. Однако папа всегда ласково гладил меня по голове, и это так много значило, ведь в моей семье никто не прикасался ко мне, разве что ударив. Я знала, что ему не все равно, знала, что он забрал бы меня с собой, если бы мог. Я представляла, что он работает где-то далеко и там нельзя находиться детям. Я представляла, что он частный детектив под прикрытием, распутывает тайны, ловит плохих парней — вот чем занимается мой отец. Поскольку мне все равно никто ничего не рассказывал, а задавать вопросы меня давно отучили, не было причин думать иначе. Мать сказала, что нам нельзя ходить с отцом на прогулки, потому что у него очень переменчивое настроение. Хотя я ни разу не видела, чтобы папа выходил из себя, мать так нас запугала, что мы не смели ослушаться. Иногда отец говорил, что мать позволяет нам погулять с ним, но это оказывалось ложью.

* * *

В конце осени 1980 года нам в школе прочитали лекцию о насилии в семье и объяснили, что, если с кем-то плохо обращаются дома, мы должны сообщить об этом одному из своих учителей. Поначалу я не решалась сделать это, однако неделю спустя — после того как меня побили за недостаточно хорошо выстиранные рубашки Манца — я решила рассказать о своих проблемах нашему классному руководителю, мистеру Притчарду.

Сделать это было непросто. Не только потому, что мне сложно было описать с помощью слов то, что делали со мной дома. Ведь я вдобавок ко всему не могла выговорить этих слов — настолько сильным было заикание. Наконец под сочувственным взглядом классного руководителя мне удалось выдавить:

— Позавчера меня избила дома мать, она и раньше меня била, и я хочу, чтобы это прекратилось.

Я расплакалась, когда сказала это, а учитель ласково погладил меня по руке и дал мне бумажный носовой платок, чтобы я могла вытереть слезы.

— Я поговорю с кем-нибудь, Самим, и мы позаботимся, чтобы это больше не повторилось.

Всю дорогу домой я испытывала смешанное чувство: воодушевления — скоро все изменится и страха — что будет, когда мать узнает? Конечно, я понятия не имела, каким образом можно это прекратить, а потому не знала, чего ожидать дальше.

Несколько дней спустя, когда мы пришли из школы, в доме оказался незнакомый человек. Мы с Меной посмотрели на него и на мать, и, почувствовав что-то, Мена тут же сбежала на второй этаж. Она не хотела видеть, что произойдет дальше.

— Привет, Самим, не волнуйся, я из социальной службы, — сказал незнакомец и представился. — Меня послали проверить, правду ли ты сказала учителю. Я поговорил с твоей матерью.

Я бросила взгляд на мать, и внутри у меня все сжалось в предчувствии вспышки гнева. По тому, как мать на меня смотрела, я поняла, что она в ярости.

Она заговорила на пенджаби:

— Что ты ему сказала? — Мать сопровождала слова хрипом и свистом, делая вид, будто у нее начался приступ астмы.

Социальный работник спросил меня:

— С тобой все в порядке?

Мать тут же прокашляла:

— Скажи «да», или я тебя прибью.

Я послушалась.

— Зачем ты сказала учителю, что мать бьет тебя? — спросил социальный работник.

Я пожала плечами.

— Твоя мать очень больна и очень сожалеет, что толкнула тебя на днях.

Мать по-английски добавила:

— Простите, простите. — И расплакалась. — Иди наверх, кутее.

Меня не нужно было уговаривать держаться от матери подальше, и я ушла.

Наверху меня ждала Мена.

— Что происходит? Кто этот человек? О чем он говорил с матерью? Что она тебе сказала?

— Тс-с, — шикнула я на сестру, пытаясь услышать, о чем говорят на первом этаже.

Дверь была закрыта, и мне не удалось разобрать слов, но социальный работник вскоре ушел.

— Самим! Самим! — позвала меня мать.

— Иду! — крикнула я в ответ, но продолжала стоять у двери спальни, дрожа всем телом. Мне не хотелось спускаться, я знала, что будет дальше.

— Ты должна идти, пожалуйста, иначе она не на шутку разозлится и еще сильнее тебя побьет, — взмолилась Мена. — Если ты не спустишься, она, наверное, убьет тебя.

Я поплелась вниз. Мать сидела на канапе. Я остановилась у подножия лестницы, на противоположной стороне комнаты, и схватилась руками за поручни, не намереваясь подходить к матери.