Иван Полуянов - Седьмой патрон

• Название: Седьмой патрон
• Автор: Иван Полуянов
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

---

После смены

При разгрузке удалось наконец воочию убедиться, какие сокровища скрывала баржа — обшарпанная наша шаланда с сигналами на мачте:

«НЕ ПРИСТАВАТЬ! НЕ ЧАЛИТЬСЯ!»

Собственно, эти предупреждения, как бы ни были грозны, ничего особенного не значили, настолько они примелькались на Двине, носившей в то лето десятки, если не сотни судов со снарядами и взрывчаткой…

Бруски золота в ящиках. Опять ящики, окованные стальными полосами, и тоже с желтым металлом. Замшевые мешочки с монетами, ради удобства транспортировки, упакованные в брезентовые кули с сургучными нашлепками, свинцовыми пломбами на шнурках. Снова увесистые тюки, ящики, кули и снова орленые сургучные печати.

Прежде всего осмотрели ящик, разбитый Петрухой. Червонцы, гульдены, франки. Еще и еще скользкие тяжелые кружочки с вычеканенными силуэтами императоров, королей…

Приемку вел старик, видимо, прежний еще банковский служащий, ныне государственный контролер. Где такого и откопали! Мандат он предъявил московский, со штампом в углу: «Рабочее и Крестьянское Правительство». Пломбы, разве что на зуб не пробовал, измучился и всех замучил придирками и брюзжаньем. Рыжий, толстый. Огромными очками, крючковатым носом он напоминал филина и поминутно поучал матросов:

— Перед вами государственное достояние, будьте аккуратны!

Легко говорить, сидя за столом, но попробуй-ка на своем горбу перетаскать такую прорву груза! С ног валились матросы.

Как водится, один тюк — в тюках большей частью размещалась иностранная валюта и акции — затерялся. Старого служаку едва не хватил удар, когда пропажу обнаружили под столом, где я вел свою бухгалтерию.

— Это же дороже золота! — плачущим голосом взвыл филин, очки подпрыгивали на его носу. — Любой банк мира каждую из этих бумажек оторвет с лапочками и выдаст под нее какое угодно обеспечение.

Итог я подбивал на конторских счетах. К завершению перевалки золотого груза с баржи в трюм парохода так устал, что спина переламывалась.

— Поздравляю, милостивый государь, — торжественно провозгласил старик, протягивая мне сухую дрожащую ладошку.

— С чем? — я отвел глаза.

Был я пуст. Напусто пуст. Ни прежней грусти, что все кончилось, ни облегчения — все-таки кончилось.

С баржи золото перегрузили в трюмы парохода, на этот пароход перешел и я. Теперь за груз отвечала крепкая воинская команда во главе с моим старым приятелем Димой Красильниковым. До командира уже дослужился Дима. А я сдал содержимое баржи и остался вроде бы в стороне.

Мама — в Архангельске. Отец — в госпитале. Заботу о Вирке взял на себя дядя Костя. Кому я теперь особенно нужен?

Плыли в иллюминаторе зеленые леса, алебастровые кручи правого берега, стонали чайки.

Сдал ли ты свой пост, Серега? Я лежал с открытыми глазами и думал, думал, и чудились облака, как паруса, подхватившие землю в небывалый полет, чудилось дуло нагана…

Продолжением берегов, их зеленого и белого, возник утром город. Белый и зеленый. От садов древний Устюг зеленый, от церквей и монастырей белый и золотой.

Ошибался Якунька: шестой патрон не последний, в нагане семь патронов.

Где он, седьмой — роковой?

У меня есть маузер и кортик. Дима выловил его из воды, ныряя возле пирса.

Запершись в каюте, я достал маузер и принялся набивать патронами обоймы. Давно собирался.

На судах зажгли огни, когда вернулся Красильников.

— Хоронили комиссара, — объяснил он, — был убит в бою у Двинского Березника. Возле могилы пришлось охрану поставить. По Устюгу пущен слух, дескать, захоронены какие-то большие ценности, которые вывезены из Архангельска. Так-то вот, намотаем на ус, а?

«Не Штауб мутит?» — кольнула меня догадка.

Помяв ладонью подбородок, Красильников неожиданно улыбнулся:

— Один знакомый на борт просится…

«Мнешься ты чего-то, Дима, — подумал я. — Что еще за знакомый?»

— Глянем, не пришел ли? — увлек он меня к противоположному борту. — Точно, тут!

Я скользнул рассеянным взглядом по причалу. Никого на пристани, место глухое, пустынное.

Лишь какой-то кургузый солдатик слоняется. Гимнастерка, шаровары, шинеленка на руке…

— Эй, чего надо? — окликнул я.

Помню, еще и фыркнул: больно велик показался у солдатика его картуз.

Громыхая сапожищами, солдатик подбежал, задрал вверх голову. Свет из иллюминатора упал на его лицо — и у меня «на раскрытых устах слово замерло».

— Виринея! — ахнул я и, сломя голову, ринулся вниз по трапу на причал.

За мной поспешил Красильников.

Черное море

В появлении Виринеи на устюгском причале нельзя было не заподозрить самого худшего. Сиделкой в госпитале оставалась.

— Ради бога, что с папой? — тряс я ее за плечи.

За Виринею вступился подоспевший Дима: схватил меня за руки.

— Ты что? Что набросился? Экий, право, коршун…

— Всегда он такой, — лепетала Вирка. — И рта не дает открыть. Вы бы на него повлияли, товарищ Красильников.

Дима хмуро мял подбородок — новая привычка появилась.

— Что с отцом? — снова спрашивал я.

— Жив. Привет передает… А в госпитале мне скучно стало. В армию записалась. Назначение имею. Вот Дмитрий Афанасьевич видели…

Строптиво сжала губы. Молчание затягивалось.

— Да в каком ты виде? — опомнился я. — Гляди, Дима: остриглась! И штаны… Рехнулась девка!

Но с завистью отметил, что гимнастерка, шаровары ей идут, не то что мне солдатская одежка, наследство Яна: везде складки да пузыри. А вот у Вирки талия туго перехвачена ремнем, на боку — кобура револьвера.

— Я тебе что-то привезла.

Голосок стал ласковый — чистый шелк.

Виринея привычно расстегнула кобуру и вынула бумажный сверток.

— Вместе с приветом от дяди Кости… Вместе с приветом, Сережа!

Я глазами хлопал. В пустой кобуре — сверток. Вся Вирка тут.

— Кобура, я извиняюсь, товарищ Красильников, чтобы по дороге никто не цеплялся. Как по ней хлопну: «При исполнении!» — то живо мне уступали. Ага, ага! Иначе разве бы я чего добилась? Военное положение… Да-а! — Она развернула сверток и, держа на ладони, протянула радушно. — Угощайтесь, товарищ Красильников, прошу. Домашние, с капустой, с лучком. Сама пекла. Бери, Сережа, бери…

Тем же вечером «Братья Варакины» отбыли из Устюга и влились в караван судов, следовавших вверх по реке.

В Вологде нас ждали.

9 августа Вологодский губернский военкомат получил предписание: «…немедленно распорядиться приготовить два крепких вагона на тормозах для хранения эвакуированных из Архангельска ценностей народного государственного банка и один вагон, по возможности классный, для чинов охраны, кроме того, подготовить шесть стрелков из латышей в помощь котласской охране для сопровождения означенных ценностей в Москву».

Архангельское золото поступило куда надо. По назначению. Председатель Архангельского губисполкома Степан Попов докладывал В. И. Ленину и Я. М. Свердлову осенью 1918 года:

«…более дорогие ценности Народного банка как-то: золото и процентные бумаги на сумму около 60 миллионов рублей, были отправлены в Москву… Взрывчатые вещества и снаряды в количестве до 1 000 000 пудов также были вывезены вверх по Двине заблаговременно».

В донесении золото, как видим, приравнено к боевым грузам.

Ценность спасенных миллионов умножалась еще и тем, что, возможно, это было самое крупное пополнение государственной казны, имевшейся тогда у Республики Советов, зажатой огненным кольцом фронтов.

2 августа пал Архангельск.

2 августа — и также при содействии иностранных войск, белочехов, — была захвачена Казань, где хранился золотой запас России. Он достался адмиралу Колчаку.

Что это — простое совпадение? Или еще одна деталь обширного заговора контрреволюции?

Колчак, объявленный белогвардейцами Верховным правителем России, не скупился в тратах и, как известно, всего за год промотал одиннадцать с половиной тысяч пудов золота. Всего у него было восемьдесят тысяч пудов — шестьсот миллионов рублей.

У денег есть тоже своя судьба. Архангельские миллионы верно послужили революции. Много-много лет спустя я слышал, что лишь части этого золота хватило, чтобы оснастить и снарядить первые полки Конной армии Буденного — главной ударной силы в то время.

Теперь бы пора ставить точку, и не смогу…

Не забыть проводы Димы Красильникова в Москве. Война, мы не вольны собою распоряжаться, и матрос получил назначение на бронепоезд, уходивший на фронт под Пермь, и другие из команды, как я, как Вирка, — разъезжались тоже кто куда.

— Ну, сестренка, поцелуемся на прощанье, — сказал Дима. — Хорошо расстаться — хорошо встретиться.

Вирка плакала, и у меня щипало в горле.