Фаина Гримберг - Примула. Виктория

• Название: Примула. Виктория
• Автор: Фаина Гримберг
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-025162-9, 5-271-09502-9, 5-9578-1049-5

«Викторианская эпоха» занимает особое место в английской истории, являясь своего рода символом стабильности, могущества и процветания страны.

Расширение колониальных владений (Индия, Бирма, Кипр и др.), успешное участие в войнах (Крымская, Афганская, англо-бурская), начало карьеры одного из виднейших политиков XX века Уинстона Черчилля — вот лишь немногие «вехи» более чем полувекового правления «королевы-матери».

Новый роман известной современной писательницы Фаины Гримберг посвящён истории жизни и правления выдающейся политической деятельницы девятнадцатого века, английской королевы Виктории (1819—1901). В романе использовано большое количество малоизвестных материалов, особое внимание уделено родственным и политическим связям Ганноверской династии и Дома Романовых.

---

В первую половину царствования (вернее, королевствования) Виктория симпатизировала партии вигов. Скорее всего, потому, что лорд Мельбурн, её первый наставник, был лидером этой партии. И надо же было такому случиться! Тори пришли к власти, и правительство, возглавляемое Робертом Пилем, то есть правительство тори оставалось у руля до 1846 года.

Но королева не имела права официально сочувствовать какой бы то ни было партии. И Виктория писала дяде Леопольду: «Я никогда не позволяла себе открыто принадлежать ни к одной партии. И я не принадлежу ни к одной партии». В этом высказывании королева даже подчеркнула отдельные слова. Но позднее историки (и не только историки) мало того, что прочли переписку королевы, предназначенную отнюдь не им, но ещё и принялись истолковывать каждую фразу! И многие из них сделали вывод о ханжестве, двуличии, политическом цинизме королевы!

А что она могла сделать? Как должна была поступить? Открыто объявить себя тори или вигом? Она была всего лишь человеком, человеком, имевшим некие собственные пристрастия. Но ещё она была — королевой. И в качестве королевы она действительно не имела права заявлять открыто о своих пристрастиях. Она ведь царствовала в стране, где короли давно уже не правили, а только царствовали. Уже её предок Георг I объявил в середине восемнадцатого века, что в Англии королями являются министры, а отнюдь не сам король!

Подданные королевы были в изъявлении своих политических убеждений куда более свободны, нежели она. И где же вы здесь видите двуличие? Никакого двуличия нет, а только логика и честность.

Даже и сегодня в Англии для того, чтобы закон вступил в силу, король должен этот закон одобрить. Но с 1711 года ни один правитель Англии не осмеливается усомниться в необходимости принятия того или иного закона. Королевское право вето куда-то потихонечку испарилось.

* * *

Правительственный кризис, приведший к падению лорда Мельбурна, разразился в некотором смысле очень вовремя. Королева принуждена была забыть о своём девическом увлечении российским принцем. Ну, она, конечно, не совсем забыла, но подзабыла.

Как раз ещё и пришло очередное послание от дядюшки Леопольда. Он писал, что его племянники, Эрнст и Альберт Саксен-Кобурги, желали бы посетить Англию. То есть, в сущности, он уже просил королеву принять их.

Мысли и чувства Виктории и трудно, и легко описать. Она совсем недавно, фактически только что, пережила некоторое, почти любовное увлечение. Она смутно сознавала, что какое-то время должна теперь тосковать и предаваться воспоминаниям. Но в то же время она сознавала, что пережила свой первый любовный опыт. Теперь следовало собраться с силами и двинуться далее. Ей даже и хотелось уже двинуться далее, и как возможно скорее! Ей очень хотелось вновь кого-то полюбить, вновь испытать это упоительное чувство влюблённости. Но было и чувство неловкости. Она винила себя. Ей казалось, что она слишком скоро позабыла... Таковы переживания всех девушек, переживших первую любовь и несколько томящихся в ожидании второй. Но Виктория, конечно, не знала, что в этом она не составляет исключения, а, напротив, — точно такая же, как все!

Она говорила себе, что у неё нет возможности выбирать. Она не может обидеть дядюшку Леопольда, отказаться принять кобургских принцев. Она углубилась в свою молодую память и обнаружила, что очень смутно представляет себе Эрнста и Альберта. Но она уже чувствовала интерес, уже несколько предвкушала... Она не имела права отказать. И она должна была ответить на просьбу дядюшки как возможно скорее.

И она ответила кратко и учтиво, что согласна принять принцев.

Теперь жизнь обрела некоторый дополнительный (а, быть может, и основной!) смысл. И когда пришло известие о том, что принцы выехали и прибудут в Виндзор, она... она просто-напросто обрадовалась!

Виктория ждёт. В её натуре — такое часто встречаешь в женских характерах — сочетается вполне гармонически авантюрное начало и предельный консерватизм. Поэтому она уже — и неприметно для себя самой — настроена на влюблённость в Альберта. Отчего именно в Альберта, а не в Эрнста? Вероятно, некая тень симпатии зародилась ещё с того краткого времени первого визита. А покамест она даёт понять ещё одному возможному претенденту на её руку и сердце, Александру Баттенбергу[58], родственнику так понравившегося ей наследного принца Российской империи (они все — короли, императоры, князья и принцы девятнадцатого столетия — они все — родственники!) и даёт понять, что она, нет, не согласна и согласна не будет!

* * *

Кобургских принцев встречали в Виндзоре. Их приезд определялся как неофициальный. Считалось, что они приехали не в качестве представителей другого государства в Англию, но всего лишь в гости к королеве. Они являлись Её личными гостями.

Виктория, в голубом платье, в простой шляпке, встретила их на лестнице. Незадолго до приезда Эрнста и Альберта, она, пребывая в настроении несколько дурном, говорила Луизе Литцен, что устала от балов и раутов, что это невыносимо — умываться ледяной водой, и...

— Сколько бы ни зашнуровывали мою талию, мне слишком известно, что я наклонна к полноте, да!..

Впрочем, всё это она говорила уже не в первый раз. Но с какою-то внезапностью возникла эта необходимость перемен, перемен в её собственной, личной жизни... Правительственный кризис, прибытие и отбытие российского принца... Её жизнь? Но ведь её жизнь — это жизнь Англии. Жизнь Англии — это её жизнь. Королева — принадлежность Англии. Англия — принадлежность королевы...

Альберт поцеловал руку вдовствующей герцогине Кентской, матери королевы. Английские нравы казались ему гораздо более непринуждёнными, нежели придворное поведение, принятое в германских княжествах. Он быстро посмотрел на Викторию. Она засмеялась, показав белые зубы. Она была молода и хороша собой. Со времени их первой встречи она успела превратиться из этой девочки, воспитанной чрезмерно строго, в цветущую девушку. Да ведь и он переменился. Зеркала старательно показывали ему красивого, уже и не юношу, а мужчину, отражали высокий умный лоб, тёмно-голубые глаза с несколько меланхолическим взглядом, красивые тёмные волосы, изящные усы...

Виктория не смотрела на Альберта. Это могло показаться странным, но её уже охватило сильное чувство некоей своего рода обречённости, предначертанности; она как будто уже чувствовала, что именно этот человек сделается её постоянным спутником на много лет, её мужем... И она, словно бы сознавая, что много лет будет делить с ним стол и ложе, и охватывать взглядами каждую чёрточку его лица, теперь нарочито отворачивалась от него, болтала с Эрнстом, смеялась, девически празднуя последнее время свободы...

Чай был подан в Голубой гостиной; высокие окна открывали густую зелень английских полей и лесов.

Пили чай запросто, в узком кругу своих. Альберт внезапно также почувствовал, что в самом ближайшем времени жизнь его изменится круто и навсегда. И он уже словно бы знал, — не разумом, но чувством! — что жизнь его уже навсегда — до самого конца! — связана с этой миниатюрной женщиной, королевой такого большого государства. И, как всякий мужчина, чувствуя, предчувствуя скорейшее расставание с мужской свободой, он невольно впадал в ещё большую меланхолию, нежели та, что была ему обычно свойственна... Лицо его несколько вытянулось и будто похудело, уголки губ опустились, щёки будто втянулись немного, а глаза потемнели темнотою грусти...

И непонятным образом ощутив его настроение, Вики тотчас обернулась к нему. Её оживлённое девическое лицо говорило: «Посмотри, это я! Это всего лишь я, неотъемлемая часть тебя, часть твоей жизни, твоего бытия, отныне и навсегда! Но это не страшно, это вовсе не грустно! Посмотри на меня! Во мне, в моей натуре, в моём теле и в моей душе не заключается ничего таинственного. Я — сама простота, честность, откровенность. Я — для тебя...»

И он послушался, прислушался к этому беззвучному зову, призыву; губы не растянула, но легко тронула, чуть сморщила улыбка из-под тёмных усов...

Виктория заговорила, он отвечал, разговор шёл незначительный, о пейзаже заоконном. Герцогиня Кентская вмешивалась, и молодой паре тотчас казалось, будто кто-то совсем чужой нарушает чрезвычайно интимное их общение...

Визит протекал как полагается. Ужины, приёмы. Старомодная роскошь убранства дворцовых залов, напоминавшая о Людовике XVI и Марии Антуанетте. Принцу Альберту все эти золочёные ракушечные завитки представлялись безвкусицей, как будто течение времени утяжелило и огрубило изящное капризное рококо королевы-пастушки[59]. Время публичного отрубания королевских голов давно уже миновало, по мнению Альберта. Он предпочёл бы теперь что-нибудь строгое, что-нибудь похожее на римскую античность...