Мария Визи - A moon gate in my wall: собрание стихотворений

• Название: A moon gate in my wall: собрание стихотворений
• Автор: Мария Визи
• Издательство: Peter Lang Publishing, Inc.
• Жанр: Поэзия
• Год: 2005
• ISBN: 0-8204-7837-7

Мария Визи (1904-1994) – поэтесса «первой волны» русской эмиграции. Данное собрание стихотворений, изданное в США, под редакцией Ольги Бакич, наиболее полное на данный момент собрание ее поэтических произведений и переводов.

Издание состоит из 4 частей и включает в себя:

1. Три опубликованных сборника М. Визи: 1929, 1936 и 1973 гг.

2. Стихотворения, не вошедшие в сборники, написанные на русском языке.

3. Стихотворения, не вошедшие в сборники, написанные на английском языке.

4. Неопубликованные переводы

Вступительная статья и комментарии на английском языке.

---

217. Легенда[126]

Дочке

Он от Ганга пришел в Европу
по сплетеньям лесных дорог,
по извилинам горных тропок,
— снежно-белый единорог.

Говорили о нем вначале,
что такой, мол, он и такой,
и как будто даже встречали,
если верить молве людской.

А потом он скрылся из виду,
— очень скромен был он и тих.
Посмотрю на опушку, выйду,
— не мелькнет ли в елях густых?

Где-то в мире привольно дышит,
бьет копытом в мягкой траве;
и портрет его славно вышит
белым гарусом по канве.

Но когда-нибудь (так сказали),
далеко от сборищ людских,
он появится, как вначале,
— очень ласков и очень тих,

и увидев девушку в поле,
ту, что проще всех и нежней,
навсегда распростится с волей
и приклонит голову к ней.

218. Кижи[127]

Е. Мосоловой

Когда-то — давно ли? — мы слушали
ветер весенний…

Андрей Блох

На севере есть просека
и церковка под сосной,
сколоченная до века
в моей стороне родной.

До церковки этой малой,
бревенчатой, что в лесу,
я песни своей усталой
последний звук донесу.

Пусть колокол слит на пушки,
и свечи все сожжены —
я лягу там на опушке,
у корня старой сосны.

и будет бережно небо
окутывать купола,
и места не будет, где бы
легче была земля.

219. Год 1937-й[128]

Е.Т.

Душной ночью, погодой майской,
под огромной луной шанхайской,
где блестела речная гладь,

мы гуляли, ты помнишь, вместе, —
это было назад лет двести,
или день один? Не понять.

К терпкой радости, к сладкой боли
расцветали купы магнолий
в дальнем прибрежном саду;

у причала спали шаланды,
и никто не слышал команды,
предвестившей злую беду.

А потом посыпались бомбы,
люди прятались в катакомбы,
напоилась кровью земля…

И нельзя мне простить сегодня,
что вошла без тебя на сходни
отходившего корабля.

220. Saleve[129]

В.В.

Мы смотрели с высоты Saleve'a:
где отрогов Альп чернели склоны,
далеко внизу, немного влево,
обнимала озеро Женева,
в месте, где оно теряет Рону.

В золотых огнях, как в ожерелья,
выглядело озеро нарядно.
Темные кругом толпились ели,
сзади нас вершины гор белели;
было тихо и чуть-чуть прохладно.

А когда назад спускались снова,
пахло лесом, пахло горным лугом…
Очень тонкий белый месяц новый
встал, очерчен серебристым кругом.

Мы молчали. Мы с тобой друг друга
понимали так всегда: без слова.

221. Звезда[130]

Е.Т.

Горела звезда кристаллом
в небесных ночных просторах
и на шаре земном, на малом,
отражалась в земных озерах.

Бесконечно, милю за милей,
и несчитанных лет пространства
голубые лучи скользили,
чтоб украсить земли убранство,

— чтобы лет через тысяч двести
в темном парке одни с тобою
мы могли любоваться вместе
вот такой звездой голубою.

222. «Вот бредем пустым суходолом…»

Вот бредем пустым суходолом,
но во сне или наяву?
Слышим, ветер рваным подолом
по верхам ворошит листву.

Здесь когда-то река бежала,
но источник давно иссох…
Только месяца острое жало
и пустыни бездонный вздох.

Мы из дедовых побасенок
твердо знаем — текла вода,
но не можем вспомнить спросонок —
откуда? Куда? Когда?

Потерялись. Дорогу ищем.
А сердце полно тоской,
бедней, чем голодный нищий
на площади городской.

223. Ноктюрн 2(«Кричи, не кричи…»)[131]

Кричи, не кричи —
за горами погасли лучи,
купола облаков потускнели
над верхушкой чернеющей ели,
потемнела на озере зыбь,
у коряги заплакала выпь,
облетевшие отзвуки песен
потонули в болотную плесень,
и никто не услышит твой голос в ночи,
кричи, не кричи…

224. Пейзаж[132]

Е. и В. Сумбатовым

Помнишь такое местечко:
станция —
поле —
речка —
дорога шла через мост…
Вид, что не мог быть проще:
справа — редкие рощи,
слева — старый погост.

Жизни разбитой осколок —
тихий за рощей поселок
Улица —
пыль —
забор.
Вдоль забора — канава.
Второй поворот направо —
мостик —
калитка —
двор.

Помнишь? Я очень рада.
Только входить не надо:
горек обратный путь.

Домик. Четыре ступеньки.
Гроздья лиловой сирени.
Вспомнил?
Теперь забудь.

225. Дерево[133]

For Eva Doyle

Здесь дерево высокое росло.
Одна торчала ветка, как весло,
упавшее в голубизну пруда,
и вечером на ней цвела звезда
кувшинкой, зацепившейся за лист.
И воздух был прозрачен, синь и чист.

Бог дереву послал хороший рост;
в нем сотни приютились птичьих гнезд,
и радостно звучал крылатый хор
— я помню это пенье до сих пор —
когда вверху рассеивался мрак,
и дерево светилось, как маяк.

Но человек пришел. Построил дом
И сам с семейством поселился в нем.
Он дерево срубил, и в холода
топил камин и печку иногда.

Он жить хотел. Нельзя же помнить вечно
торчавший сук,
звезду на нем, и птичьих песен звук…
Нельзя, конечно…

226. «Ни изменником не был, ни вором…»[134]

Памяти Осипа Мандельштама

Ни изменником не был, ни вором,
ни убийцей не был в ночи,
но не знаем, в году котором,
за каким колючим забором,
неповинного доконали,
под какой сугроб закопали,
сапогом пихнув, палачи.

Так расстался с тюремной вонью
на снегах кровавых Сибири
приморожен грязной ладонью
к золотой, невидимой лире,
в снег последнюю песню бросив,
раб Господень, поэт Иосиф.

Ни мятель не ревела пьяно,
не клонились кедры от горя,
не извергли огня вулканы,
не вставали цунами с моря…

Только в небе сером, далеком,
плакал ангел горестноокий,
потому что редко на суше
от конца ее до начала,
так жестоко пылают души,

227. «Тушились люстры, завешивались окна…»[135]

Тушились люстры, завешивались окна,
как паутина, шепот повис в углах.
Обрывков мысли спутанные волокна
вела в мозгу незнакомой боли игла.

Рождался день — над городом, над деревней,
над безначальной, бегущей мимо рекой,
как песня — извечно новый, извечно древний, —
сверкал и плыл над бедной землей людской.

Большие деревья сутулил, проснувшись, ветер,
стремились вдаль самолеты и корабли,
в восторге кричали птицы, и чьи-то дети,
играя, топтали чужие слезы в пыли.

А в старом доме раскрылись широко двери,
как будто встречая кого-то, ловя и ждя:
и всем улыбнувшись, вдруг во что-то поверя,
человек помахал в дверях рукой, уходя.

228. Дача в Куоккала[136]