Василий Ажаев - Далеко от Москвы

• Название: Далеко от Москвы
• Автор: Василий Ажаев
• Издательство: Вече
• Жанр: О войне
• Год: 2014

Роман известного писателя Василия Николаевича Ажаева рассказывает о беспримерном трудовом подвиге советских людей, построивших в годы Великой Отечественной войны нефтепровод с Сахалина на материк по дну Татарского пролива и в глухой тайге. Проектирование трассы, новые инженерные решения в противовес старым, соблюдение экономических интересов страны — это те вопросы, которые на мирном поприще отстаивают отозванные с фронта специалисты. Одноименный фильм был снят в 1950 году режиссером Александром Столпером, в главных ролях: Николай Охлопков, Лев Свердлин, Павел Кадочников.

---

Так скопится в Алексее Ковшове утомление, и постепенно он остынет. У него появится равнодушное отношение к будничной работе. Ему придется жить в глуши — инженеры строят, главным образом, в медвежьих углах, вдали от городов, — он привыкнет к вину, преферансу и легкомысленным развлечениям. Беда, конечно, не в этих развлечениях, а в том, что они будут доставлять ему большее удовольствие, чем работа. И он охотнее будет отдавать свое время сплетням, нежели горячим и возвышенным спорам. А может быть, он женится и вместе с женой начнет жадно приобретать всякую мелкую собственность: шифоньеры, виктролы, платья, меховые вещи. Купит себе мотоцикл, чтобы бешено носиться по пыльным дорогам ради острых ощущений. Или приобретет фотоаппарат, чтобы снимать фотогеничные лица знакомых, или ружье, чтобы убивать уток и время. Одним словом, он придумает что-нибудь, лишь бы развлечь себя в часы досуга.

Зато с какого-то рокового дня он станет складывать не разрезанные технические журналы за печкой и, в конце концов, забудет возобновить на них подписку. Он потеряет остроту ощущения жизни, утратит чувство нового, у него появится страшная болезнь — самодовольство и успокоенность. Это болезнь Грубского, которая передалась и ему, Тополеву. И талант Алексея Ковшова, как организм, уязвленный раком, захиреет, способность к творчеству пропадет. Он сделается бесчувственным к тому, что можно назвать дальней перспективой. Его будет манить только ближняя — вернее, эта ближняя перспектива закроет собой дальнюю. Он позабудет юношескую клятву — ежели он давал ее — все время идти вперед, не успокаиваться, расти, знать и делать сегодня больше и лучше, чем вчера. Короче говоря, с Алексеем произойдет то же, что произошло с ним самим.

Нет! Старик вытянулся на диване и энергично затряс головой. Нет, с Алексеем не может, не должно этого случиться! Он, Кузьма Тополев, доморощенный Сальери, обязан предостеречь, предупредить его. Он должен быстрее, сейчас же, сию минуту поговорить с Ковшовым...

В комнате раздались чьи-то шаги; старик поднял отяжелевшую голову, страстно желая увидеть Алексея, но увидел Грубского. У Грубского было красное с мороза лицо, он быстренько потирал руки и посматривал на угрюмо облачавшегося в пиджак старика.

— Решил навестить больного, — с показной угодливостью говорил Грубский.

— Больных навещают врачи и друзья, — не совсем радушно и определенно сказал Тополев, подходя к столу, за который уже сел бывший главный инженер. Старик стоял, держась за спинку стула.

— Нашей дружбе, Кузьма Кузьмич, слава богу, двадцать пять лет, и она может называться серебряной, — бодро сказал Грубский. — Я всегда рад, если встречается случай чем-нибудь подтвердить мою верность старой дружбе.

«Экая кудреватость речи», — подумал старик и сквозь зубы процедил:

— Ежели так, благодарю за внимание. Не знаю, чем угощать вас.

В комнате тотчас же появилась Марья Ивановна.

— Не беспокойтесь, Кузьма Кузьмич, я похлопочу насчет чайку.

— Я и лекарство захватил, — весело сказал Грубский, вынимая из-под стола большую, темную, запотевшую бутылку вина.

— Это лекарство мне противопоказано. Придется вам самому лечиться, — отозвался Тополев.

Грубский усмехнулся про себя: «Сегодня старик гостеприимен, ничего не скажешь». Он завел разговор о массовом заболевании гриппом и неприятных осложнениях после этой болезни, о буране, который наделал бед и всем надоел, но, к счастью, затихает, о положении на фронтах.

Марья Ивановна внесла чай и небогатую закуску. Бесплодно попытавшись угостить хозяина вином, Грубский отставил бутылку и принялся за горячий чай.

Кузьма Кузьмич почти не поддерживал разговора, сидел полуотвернувшись. Он старался понять, зачем пожаловал Грубский. Не верилось, что этот барин, невзирая на пургу, пришел к нему запросто, проведать. Они и вообще-то редко навещали друг друга, а последнее время держались отчужденно.

По мере того, как все увереннее чувствовал себя Грубский, в Тополеве нарастало раздражение. Кузьма Кузьмич сдерживался, чтобы не сказать грубого слова, и вместе с тем чувствовал, что неожиданный визит этот кончится нехорошо, кажется впервые за шестьдесят лет жизни он выгонит непрошенного гостя из своего дома.

Грубский заговорил о строительстве. Батманов и Беридзе, утверждал он, совершают преступление: еще недоработав свой безумный проект, не утвердив его, они уже повернули стройку в новое русло. Многие участки, побросав все нажитое на правом берегу, фактически перебрались уже на левый. Об этом Грубский не мог говорить спокойно, он встал, походил около стола, снова сел.

— Я не сомневаюсь в плачевном конце наших «гениальных» изобретателей! — восклицал он. — Но пока в их руках власть, они наносят трудно поправимый вред. В наркомате создается ложное впечатление благополучия. Правительство вводят в заблуждение, время и средства тратятся понапрасну. Вообще то, что происходит здесь, показательно как пример скверной нашей организованности. Можно проклинать немцев, но не мешает поучиться у них работать. Они не стали бы строить сейчас нефтепровод.

Старик слушал, никак не отзываясь на слова Грубского. Внутренне Кузьма Кузьмич насторожился. Мало-помалу он догадывался о цели неожиданного визита.

— Вы, Кузьма Кузьмич, уже сдались на милость противника, сложили, так сказать, оружие. А мне рассказывали, что в Рубежанске все здравые люди считают затею Батманова и Беридзе вздорной и вредной. — Грубский говорил, понизив голос и склонив голову в сторону Тополева. — Оружие складывать нельзя, надо самым настойчивым образом доказывать нашу правоту. Нефтепровод за год не построишь, и вообще, при любых обстоятельствах, его постройка на войну не играет. Я, каюсь, отстаивал свои позиции очень робко и формально. Нам нужно решительнее действовать. Надо искать связи в Рубежанске и в Москве. Начало, можно считать, положено: я послал в краевую столицу ту докладную. Вы отказались ее подписать, очевидно, под влиянием минуты. Я не обижаюсь на вас, но прошу послать вслед письмецо, что вы присоединяетесь. И было бы совсем чудесно, если б вы решились написать о всех наших делах в Москву Петрову. Он ведь в некоем роде ученик ваш, а ныне влиятельная персона: заместитель наркома.

Склоненное вниз лицо Тополева было багровым, серо-желтые усы его шевелились, он зажал между колен тяжелые свои руки с набрякшими венами, чтобы скрыть их дрожь. Несколько минут он всем напряжением воли сдерживал гнев, накипающий в нем, затем медленно поднялся, подошел к двери и рывком распахнул ее.

— Уходите! — сдавленным голосом крикнул старик. Большой, вздыбленный и гневный, он был страшен. — Чтобы и духу вашего не было здесь!

Грубский вскочил.

— Что вы, Кузьма Кузьмич? Как можно! — с испугом вскрикнул он.

— Вон! — взорвался старик громовым криком. — Не доводите меня до крайности, иначе придется по частям выносить вас отсюда.

Бывший главный инженер съежился, втянул голову в плечи и прошел мимо старика, даже не взглянув на него.

— Вы, бывший друг, зарубите себе на носу: серебряная дружба ваша с инженером Тополевым кончилась, каюк! — бешено крикнул Кузьма Кузьмич Грубскому -в спину. — В ваших гнусных интригах и домашних заговорах я не участник. Забудьте мой адрес!

Он с грохотом захлопнул дверь за гостем и грузно зашагал по комнате.

— Прохвост! Единомышленника во мне нашел. Видишь ли, призывает к активным действиям!

За дверью слышался шум, негромкие слова. Кузьма Кузьмич подошел к двери.

— Он болен и чем-то встревожен, — виновато оправдывалась Марья Ивановна.

— Он выжил из ума и одряхлел, годен только на клей и мыло, — раздраженно шипел Грубский.

— Еще посмотрим, на что годен Тополев! — крикнул старик, но гость его уже не услышал: лязгнули дверные запоры, которые закрывала Марья Ивановна, и дом, растревоженный неожиданным визитом, снова погрузился в тишину.

Тополев все шагал и шагал взад и вперед, заложив руки за спину и бормоча себе под нос. Постепенно старик успокоился, лицо его прояснилось. На глаза ему попала бутылка вина, принесенная Грубским. Кузьма Кузьмич взял ее и расхохотался. Гнев его испарился, он чувствовал себя так, если бы совершил трудное, но доброе дело.

— Пожалуй, за это можно и выпить, — усмехнулся Кузьма Кузьмич, налил в рюмку тёмнокрасного густого вина, отпил и аккуратно вытер усы. — Лекарство неплохое, пойдет больному на пользу.

После этого он долго стоял и смотрел в запорошенное темное окно. Потом подсел к письменному столу и до рассвета не отрывался от расчетов и докладной записки о своем предложении — рыть траншеи в проливе взрывным методом.

Глава седьмая В домике под снегом

...Уже не было больше сил бороться с бураном, и Беридзе перестал верить, что им удастся спастись. Только мысль об Алексее и какая-то упрямая злость двигали им, не позволяли ему ослаблять борьбы. Он брел, шатаясь и падая, и, словно тень, следовал за ним Ковшов.