Василий Ажаев - Далеко от Москвы

• Название: Далеко от Москвы
• Автор: Василий Ажаев
• Издательство: Вече
• Жанр: О войне
• Год: 2014

Роман известного писателя Василия Николаевича Ажаева рассказывает о беспримерном трудовом подвиге советских людей, построивших в годы Великой Отечественной войны нефтепровод с Сахалина на материк по дну Татарского пролива и в глухой тайге. Проектирование трассы, новые инженерные решения в противовес старым, соблюдение экономических интересов страны — это те вопросы, которые на мирном поприще отстаивают отозванные с фронта специалисты. Одноименный фильм был снят в 1950 году режиссером Александром Столпером, в главных ролях: Николай Охлопков, Лев Свердлин, Павел Кадочников.

---

— Как это сложно! — с недовольным видом сказала Женя. — Лучше не говорить об этом, не портить себе настроения.

Алексей засмеялся и дружески взял девушку за руку: умилительно было это детское желание отстраниться от всего, что сложно и трудно.

— Чему вы смеетесь? — спросила Женя, довольная тем, что к нему вернулось хорошее настроение.

— Так... Смотрю на вас и думаю... каким я был...

— Каким были в юности? — насмешливо спросила Женя.

— Да, в юности... Полгода назад, скажем.

— Каким же вы были? Это интересно. Наверное тот, юный Алеша, больше мне понравился бы. Тот, наверное...

— Подождите, Женя, — остановил ее Ковшов.

Он сам не знал, зачем рассказывал ей это. Алексей словно прислушивался к чему-то, происходившему в нем самом. Он начал рассказ с того, как вернулся из госпиталя домой. Все было по-старому: и горбатенький переулок, и красный дом с неудобными, запущенными квартирами, и родители, и вещи на прежних местах. Но, придя домой, Алексей понял, что сам он переменился, стал не тот, что был прежде. От прошлого его отделяли только три месяца, и это прошлое представлялось ему теперь далеким и беспечным детством...

— Я вот смотрю на вас, и меня трогает непосредственность, с какой вы отдаетесь веселью, забавам, танцам. Я знаю: у меня было так же. Но сейчас я не смогу быть таким, мне даже странно представить себя таким...

— Алеша, а куда же девалась Зина? — спросила Женя. — Вы о ней ничего не говорите.

— Не заходя к родителям, я побежал к ней. Я боялся почему-нибудь не застать ее... И не застал... Зина была там, откуда меня вынесли обескровленного... Она решительная, настойчивая... Через неделю после того, как я ушел, Зина добилась, что и ее направили на фронт.

Алексей рассказывал... В комнате, где они прожили вместе всего несколько счастливых дней, все так напоминало о ней. Он нашел случайно затерявшуюся среди бумаг коротенькую записочку. Наткнулся на лист ватмана, распяленный на чертежной доске. Чертить ей не пришлось, помешала война, — лист был разрисован разными пустяками. Целый вечер он рассматривал этот лист, будто яркую картину. Черточки, клеточки, росписи полны были глубокого, только ему доступного смысла. А выйдя на улицу, вспомнил — здесь они шли вдвоем, держась за руки, и встречная женщина, растрогавшись, пожелала им, чтобы они вот так же счастливо, рука об руку, прошли всю жизнь... Мелкие и, может быть, со стороны даже и смешные, однако важные и многозначительные для него самого подробности их короткой совместной жизни с Зиной припоминались без конца... Непонятно, как это все так прочно запало в память, если в тот момент проходило мимолетно, как будто и не замечалось...

— Алеша, — перебила его Женя. Она зябко поводила плечами. — Если вам не трудно, принесите мне платок. Он в соседней комнате, мне не хочется подниматься.

Оставшись одна, Женя пыталась понять: чем задел ее рассказ Алексея? Почему она оборвала его?

Федосов бросил карты и пошел с Алексеем искать платок Жени.

— Вот как развлекаемся: преферансик, винишко, легкое ухажерство, всякие там воздушные поцелуи. Старинные способы проводить время. Сидел сейчас за картами и думал: и в такой день ты занялся преферансом! Знаете, Алексей Николаевич, что я думаю? Быт наш — относительно самая реакционная сторона нашей жизни. Работаем по-новому, другое отношение к собственности воспиталось, и чувство долга — новое. А быт во многом прежний...

— Сколько вам лет, хозяин? — спросил Алексей..

— Тридцать четыре.

— Пора заводить семью. Будет у вас хорошая семья — жена, дети, и не полезут в голову мысли о реакционности быта. И не захочется винишка и воздушных поцелуев.

— Вы, конечно, говорите это на основании солидного семейного опыта, — съязвил Федосов и тут же признался не без грусти: — А между прочим, милый друг, вы попали в самую точку. В нашей среде, к сожалению, имеет хождение такая философийка: «Пока молод — гуляй, а то пройдут годы и тебе нечего будет вспомнить...» Я и гулял. А вспомнить нечего. Выходит, променял одну на всех...

— Женитесь, что же философствовать?

— Ухаживал за Женей и хотел жениться, да вы помешали! — засмеялся Федосов.

Вернувшись в комнату, Алексей накинул на плечи Жене платок. Ее лицо как-то осунулось. Уж не всплакнула ли она? Алексей пытливо посмотрел на девушку. Может быть, в шутке Федосова есть зерно правды?

— Что с вами, Женя? — осторожно спросил он.

— Мне немножко грустно. Не пойму, почему. То ли оттого, что жалко стало довоенной жизни, то ли у меня сегодня настроение взвинченное.

— Хорошо, не будем больше заниматься воспоминаниями.

— Нет, рассказывайте! Я хочу дослушать до конца.

— Конца-то и нет в этой истории.

— Рассказывайте!

Ковшов отнекивался. Но желание новыми глазами еще раз взглянуть на то, что было, оказалось столь сильным, что он снова погрузился в воспоминания. Все как бы снова повторялось в нем.

Алексей забыл про Женю. Рассказ его оборвался. Он сидел, опустив голову. Неужели все это происходило недавно?

Женя смотрела на него, широко открыв печальные глаза. Потом вдруг вскочила и с плачем выбежала за дверь, волоча за собой платок по полу...

Растерянный Алексей бросился за ней, искал по всему дому и не нашел. Он вышел на улицу. Под луной было светло, как днем. Купол неба в бесчисленных крапинах звезд казался светло-зеленым, матовым. У горизонта купол опирался на нежно-малиновую зыбкую полосу света. Снег искрился.

Приглядевшись, Алексей увидел Женю. Она сидела на пеньке, фигура ее темнела на снегу. Он подошел к ней.

— Что с тобой? Почему ты убежала?

— Ничего, Алеша, не беспокойся, — сказала она спокойно, поднимаясь и отряхивая с себя снег.

На пороге их встретил Федосов:

— Я думал, вы удрали, не попрощавшись. Хочу пойти на Старт, проверить напоследок, как снарядились люди Татьяны Васильченко. Пойдемте вместе — надо же их проводить.

Через десять минут они уже шагали по укатанной скользкой дороге к Старту.

Уже больше суток начальник строительства был на ногах. Днем он прилег отдохнуть, тут же, в кабинете. Но осаждавшие его мысли не позволили ему заснуть.

Часа в два ночи Батманов собрался домой. Он не то чтобы почувствовал усталость — нет, Василий Максимович всегда отличался выносливостью, а к тому же сегодня, наравне со многими, переживал могучий душевный и физический подъем. Просто надо было, наконец, сделать перерыв в работе.

Весь день, большой и значительный, Батманов провел в непрерывном действии. Почти не переставая, шумел на столе селекторный аппарат — начальника вызывали с ближних пяти участков. Один за другим приходили сотрудники, и Василий Максимович давал им все новые задания и настойчиво, жестковато подгонял выполнение ранее данных. Трижды разбирал поступившую свежую почту и диктовал телеграммы, письма, короткие памятки-записки тому или иному начальнику отдела. Провел обычное диспетчерское совещание. Два раза побывал на Старте: знакомился с прибывшими на стройку новыми людьми, проводил в путь-дорогу Силина, побеседовал с ребятами Тани Васильченко, наблюдал за непрерывной отправкой грузов на участки, был вместе с Беридзе на экспериментальной сварке труб в условиях низкой температуры. Под вечер он поехал за десять километров от города — в Нампи. Там, с грузовой машины, начальник выступил с речью на митинге строителей первого участка, собравшихся на льду Адуна.

День не прошел для стройки даром. Это видел и чувствовал Батманов, об этом говорили письменные донесения. Их скопилась к ночи целая груда. Поваленный лес и прорубленная просека в тайге, пробитые в сугробах километры дорог, сотни кубометров вновь построенных жилых и бытовых помещений — во всем этом был уже как бы овеществлен энтузиазм строителей, вызванный выступлениями Сталина. Еще не наладили нормальную связь с дальними участками, но и оттуда приходили известия. Панков с девятого участка кружным путем прислал радиограмму о том, что в этот день они окончательно перебазировались на левый берег. Рогов каким-то образом сумел узнать новое о колонне строителей Гончарука. Первое выступление Сталина они услышали на шестом участке — и обрадованные целый день трудились на постройке склада.

Одно только не удалось осуществить Батманову седьмого ноября — отпраздновать и дома самый большой в стране праздник. Он думал собрать у себя вечером Залкинда с женой, Беридзе и еще кое-кого из товарищей. Позвонив домработнице Евдокии Семеновне, он распорядился приготовить ужин на десять-двенадцать человек. И все забыл, когда среди вороха почты увидел это письмо из Москвы. Взяв в руки голубой конверт, Василий Максимович почему-то сразу решил, что в нем — весть о его семье. Так оно и было.

Один из друзей, помогавший ему разыскивать жену и сына, писал, что Анну Ивановну он видел в Абас-Тумане, на Кавказе. Ей удалось выбраться из Крыма и вывезти больного сына. Она устроила его в туберкулезный санаторий. Но мытарства и лишения при переезде под бомбежкой окончательно подкосили Костю. Выходить его не удалось — он умер.