Эдуард Борнхёэ - Последняя реликвия

• Название: Последняя реликвия
• Автор: Эдуард Борнхёэ
• Издательство: Книжный Дом
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-985-17-0531-9

 Эдуард Борнхёэ (1862-1923) - эстонский писатель, автор ряда исторических повестей и многих рассказов. Его важнейшее произведение — роман «Князь Гавриил, или последние дни монастыря Бригитты» (1893), известно современникам по кинофильму «Последняя реликвия».

Автор ярко и динамично повествует о временах длительной Ливонской войны (1558–1583), когда войска Ивана Грозного стояли осадой у неприступных стен Таллина (Ревеля), и об удивительном переплетении судеб русского князя Гавриила и молодой эстонской баронессы Агнес.

---

— Бургомистр Зандштеде относится ко мне по-отечески, он — мой давний друг и меня не выдаст. Отцу я не осмеливалась сказать об этой поездке, но и не могла ехать так далеко без провожатых — никогда ведь не знаешь, что может случиться на дороге.

— Думается, что вы меня боитесь, а не лихих людей на дороге.

— Почему бы мне вас бояться! Я знаю, что вы честный человек, — говоря это, Агнес сама не верила своим словам, но ей нужно было сказать так, чтобы подвигнуть Шенкенберга к искренности. — Я ведь была уже в полной вашей власти. И довольно долгое время. Ни жизнь, ни честь моя… не пострадали. Не так ли?

— И все же вы мне не доверяете, — не поверил девушке Иво.

— Почему не доверяю? — это был, кажется, вопрос, не требующий ответа.

— Похоже, вы пришли не благодарить меня, а допрашивать, — сверлил ее глазом Шенкенберг.

Агнес молча опустила глаза; она не знала, что ответить, поскольку он хорошо понял ее маленькую уловку.

— Вы расспрашивали и моих людей. И даже предлагали им деньги, — безжалостно продолжал Иво. — Но они мне все доложили о вашем интересе. Вы плохо знаете моих ополченцев, фрейлейн: они умеют повиноваться, умеют держать язык за зубами.

— Значит, вы им все-таки запретили говорить правду? — с живостью спросила Агнес; ее глаза заблестели, она пристально смотрела в лицо собеседнику, как будто пыталась через единственный глаз Иво проникнуть взглядом в самую глубь его души. — Значит, вам есть что скрывать?

— Может быть, — с угрюмостью во взоре ответил Иво. — Всякому найдется, что скрывать. Особенно в многотрудные времена, когда приходится бороться за выживание.

Агнес вдруг упала перед ним на колени, протянула дрожащие руки к этому жестокому человеку, и с уст ее полилась пламенная мольба, исходившая из самой глубины взволнованного сердца.

— Скажите мне правду, Иво Шенкенберг! Заклинаю вас!.. Ну, зачем вы терзаете меня? Какое зло я вам причинила? Скажите мне, где Габриэль, и я найду его, и вечно буду вас благодарить и буду молиться за вас. Вы же видите, как трепещет моя. душа, в каком я отчаянии. Неужели сердце у вас каменное и муки другого человека вас совсем не трогают?

Шенкенберг мрачно смотрел в сторону и молчал.

Агнес едва не плакала:

— Почему вы боитесь сказать правду? Пусть эта правда будет самой страшной, как и подсказывает мне мое сердце, — чем могу я, слабая девушка, вам повредить? Говорите, и я скрою все, как священную тайну, в глубине своей души. Я прошу, я заклинаю вас памятью вашей матери, скажите мне, что вы сделали с Габриэлем?

— Гавриил умер, — глухо ответил Шенкенберг и отвернулся.

Агнес встала. Она была бледна, как смерть, но совершенно спокойна. Казалось, именно такого ответа она ждала, хотя более всего его страшилась.

— Вы его убийца, — произнесла она твердо.

— Не скрою — я. Но он пал от моей руки в честном поединке.

— Почему вы это сделали?

— А вы разве не догадываетесь?

— Нет.

— Потому что я люблю вас, фрейлейн.

Агнес отпрянула от него, как от дикого зверя.

— Будь проклят ты, презренный убийца!.. — воскликнула она, простирая в его сторону руку.

Иво здесь зарычал, словно раненый хищник, и шагнул вперед, но девушки уже не было в шатре.

…Когда Агнес вернулась домой, ее на лестнице ждали Мённикхузен и Рисбитер.

— Где ты была так долго, дочь? — воскликнул Мённикхузен. — Мы уже беспокоились о тебе! Мы места не находили. Зачем ты так тревожишь меня?

— Нас, — вставил Рисбитер.

Агнес соскочила с седла, не дожидаясь помощи кавалера Рисбитера, передала поводья слуге, подошла к отцу и, не ответив на его вопрос, холодно сказала:

— Теперь я приму любое ваше решение. Мне все равно.

— Что это значит, Агнес? — барон опешил, он еще не видел свою дочь такой равнодушной и холодной.

— Это значит, что я больше не буду противиться воле отца, и свадьба, которой вы оба хотите, может наконец состояться…

— О, этого я давно ждал, — улыбнулся Мённикхузен, — и послушания твоего, и согласия, — говоря это, он задумался, однако; он пытался предположить, что же такое могло произойти в последние час-два… что же заставило изменить своенравную дочь свое решение; но не мог дать себе сколько-нибудь вразумительного ответа.

Юнкер Ханс, между тем, схватил руки своей невесты и покрыл их поцелуями, а затем он совсем отважился: принялся целовать и ее бледные крепко сомкнутые губы. В своем упоении он не замечал, что Агнес в его объятиях оставалась холодной и равнодушной; ее можно было бы сейчас сравнить со статуей.

— Наверное, прогулка верхом пошла тебе на пользу; наверное, ты нескучно провела время, что твое жестокое сердце так внезапно смягчилось, — пошутил Мённикхузен.

— Да, это была очень веселая прогулка, — кивнула Агнес, спрятав за слабой улыбкой сердечную боль.

— Если она принесла такие хорошие последствия, я не стану тебя бранить, как сперва намеревался. Но не могу тебя, дочь, хотя бы не пожурить… Согласись, это с твоей стороны было неосторожно — выехать из города поздно вечером и почти одной, в то время как повсюду рыщут грубые, разнузданные люди Иво Шенкенберга. Надеюсь, ты не столкнулась с ними?

— Нет, — равнодушно ответила Агнес. — Мне незачем бояться людей Шенкенберга. Они знают меня, они меня пальцем не тронут. Гораздо большую опасность для девушки представляют юнкеры, каких в Таллине собралось, как мышей в поле. Столкновение с ними было бы нежелательно…

— Если бы ты взяла с собой меня, — подал голос Рисбитер, — то могла бы не бояться никаких столкновений.

Губы девушки вздрогнули, просилось наружу рыдание, но она нашла в себе сил подавить его.

«Ах, глупый Рисбитер! Опять ты!..»

— Да, Агнес, — мягко поддержал будущего зятя Мённикхузен, — я от души радуюсь тому, что ты теперь переходишь под защиту более молодого и сильного человека. Я не думаю, чтобы он тебя любил больше, чем я; но он, вероятно, сумеет лучше защитить тебя от какого бы то ни было насилия и от твоего собственного легкомыслия, чем это удалось мне.

Благородный рыцарь, растроганный, по-старчески роняя слезу, обнял дочь и поцеловал ее в чистый лоб. Видя в этом хороший пример для себя, юнкер Ханс собрался было во второй раз пойти на штурм желанных уст невесты, но та, заметив его намерение, выскользнула из рук отца и поспешила подняться по лестнице в свои покои.

Следующий день был занят исключительно приготовлениями к свадьбе. Последнюю намеревались отпраздновать по старинным обычаям и со всей роскошью старых времен — таково было непоколебимое решение Мённикхузена. Война войною, решил барон, а дочь единственная и любимая, достойная всяческих похвал и наград, хлебнувшая уже испытаний, должна была почувствовать не только важность центрального момента в своей жизни, но и всю степень заботы старика-отца. Гостей здесь, в городе, набиралось гораздо больше, чем давеча в Куйметса, так как Таллин в эту пору стал прибежищем очень многих помещиков. Большой дом Гильдии едва мог вместить всех приглашенных. Рыцари, среди которых было не менее трех комтуров[13], их жены, дочери и даже лошади и повозки блистали роскошным убранством, хотя наряды и драгоценности были большей частью взяты напрокат у презренных бюргеров и местных ювелиров-жидов. Сознание собственной бедности, сознание неясности, зыбкости будущего никому не мешало в Таллине веселиться; пресловутое ливонское легкомыслие чуть не в последний раз расцвело здесь пышным цветом. Вино и пиво разбавляли, делали менее значимыми все заботы; туманя головы, напитки отодвигали горести на задний план. Мужчины бахвалились друг перед другом старыми подвигами — на полях сражений и в альковах видных дам; красовались один перед одним дорогими нарядами, блистали золотыми и серебряными пряжками, фибулами, и распевали они старинные героические песни, и, обнявшись, опустошали бесчисленные кружки. Женщины бойко судачили о том о сем и раскидывали, как повелось со времен праматери Евы, свои сети. Все в таллинском высоком обществе было так, как бывало в славные мирные времена. Бургомистры и почтенные ратманы не гнушались общения с молодыми помещиками, едва не впервые вышедшими в свет; старые рыцари, о которых в народе складывали легенды, пускали в свой круг молодых юнкеров. Матроны, законодательницы изяществ, научали премудростям светской жизни совсем юных, ангелоподобных девиц. Были приглашены на торжество и некоторые высокопоставленные шведские военные, оберегавшие город Таллин от посягательств русского царя. Веселили публику музыканты — нежно пели лиры, ухали бубны, гудели тамбурины, сопели дудки. От мастерской игры волынщиков ноги у многих сами просились в пляс.

Из всех присутствовавших на торжествах только один человек не принимал участия в общем веселье, и это… была сама невеста. Агнес оставалась молчалива и безучастна, лицо ее могло поразить пристрастного наблюдателя мертвенной, почти прозрачной бледностью, черты его словно окаменели, а на неподвижных губах застыла улыбка, мало отличающаяся от улыбки… на лице покойника. Шутки гостей, разгоряченных парами Бахуса, не всегда деликатные, не вызывали краски на ее щеках, ни разу не заставили ее отвлечься от неких тяжелых мыслей. Слышала ли она эти шутки? Слышала или видела ли она на своем свадебном торжестве вообще что-нибудь?.. Едва ли, так как она не проронила почти ни слова, никого не приветствовала вежливым кивком, никого не согрела счастливым взглядом; ее тусклые, ничего не выражающие глаза были все время устремлены куда-то в сторону, или вдруг взором своим она уходила внутрь себя, сосредотачивалась на чем-то своем. Сидя на собственной свадьбе, она, однако, отсутствовала на собственной свадьбе. Обычно совсем не так выглядят на свадьбах невесты… Агнес исполняла все, что ей приказывали опытные в таких церемониях женщины и что подсказывал отец, она позволяла наряжать себя, терпеливо стояла с тяжелым венцом на голове, в то время как шумные и пестрые кавалькады гостей в честь ее торжественно дефилировали мимо дверей дома Гильдии.