Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

• Название: Статуи никогда не смеются
• Автор: Франчиск Мунтяну
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Проза
• Год: 1962

Роман «Статуи никогда не смеются» посвящен недавнему прошлому Румынии, одному из наиболее сложных периодов ее истории. И здесь Мунтяну, обращаясь к прошлому, ищет ответы на некоторые вопросы сегодняшнего дня. Август 1944 года, румынская армия вместе с советскими войсками изгоняет гитлеровцев, настал час великого перелома. Но борьба продолжается, обостряется, положение в стране по-прежнему остается очень напряженным. Кажется, все самое важное, самое главное уже совершено: наступила долгожданная свобода, за которую пришлось вести долгую и упорную борьбу, не нужно больше скрываться, можно открыто действовать, открыто высказывать все, что думаешь, открыто назначать собрания, не таясь покупать в киоске «Скынтейю». Но свобода оказалась совсем не такой, как она представлялась многим. Жизнь для рабочего человека по-прежнему тяжела, не хватает самого необходимого — хлеба, молока, — с каждым днем все труднее сводить концы с концами… Именно в этот период напряжения всех сил народа отчетливо выявилось подлинное лицо различных партий и группировок, проступила истинная сущность людей, их поступков, характеров, душевных свойств.

---

— Вы что-то приказали, господин барон?

Он долго смотрел ему прямо в лицо. Вальтер стоял неподвижно, даже не моргая. Однако в его взгляде нельзя было ничего прочесть.

— Может быть, вы желаете дать мне пощечину, господин барон?

Вольман грустно улыбнулся: «Есть много такого, за что нельзя расплатиться пощечиной».

— У тебя помят пиджак, Вальтер. Мне не нравится, что у тебя не в порядке костюм.

— Я сейчас переоденусь, господин барон.

— Не надо, Вальтер. Иди позови госпожу.

— Хорошо, господин барон.

Он вернулся через несколько минут с Анриеттой. Она все еще была в ночной рубашке, босиком, как вскочила с постели. Вольман долго смотрел на нее, и его охватило странное чувство: он желал ее так сильно, как еще никогда не желал. Грубо, по-скотски. Он почувствовал, как кровь приливает к вискам, клокочет в венах, готовых лопнуть. Хотел броситься к ней, обнять ее, целовать лицо, шею, голое плечо, но вовремя сдержался. Постоял еще несколько минут неподвижно, пока окончательно не пришел в себя. Повернулся к слуге:

— Скажи мне, Вальтер, ты ходишь в дом терпимости?

Вальтер кивнул головой.

— Да, господин барон.

— Сколько ты платишь проституткам, Вальтер?

— Пятьсот леев, господин барон.

— О-о, ты настоящий джентельмен, Вальтер. С госпожой ты уже рассчитался?

Вальтер стиснул зубы.

— Дай госпоже пятьсот леев, Вальтер.

Вальтер вытащил бумажник из кармана, нашел банкноту в пятьсот леев и положил ее на стол.

Можешь идти, Вальтер.

— Спокойной ночи, господин барон.

Тогда-то и положил Вольман под стекло банкноту в пятьсот леев.

Анриетта стояла неподвижно, прислонившись к стене. Время от времени плечи ее нервно вздрагивали. На ее бледном, как у призрака, лице застыло какое-то неопределенное выражение. Вольман много бы дал, чтобы узнать, о чем думает его жена в эту минуту.

Ни одна ночь не тянулась так долго. В полночь Вольман сел за стол, положил голову на стекло и погрузился в тяжелый-тяжелый сон. Утром он проснулся усталый и увидел, что Анриетта все так же стоит у стены.

Вальтер, словно ничего не произошло, продолжал выполнять свои обязанности, как и до этого. Однажды вечером, уже после того, как Анриетта уехала во Францию, чтобы прийти в себя, Вольман позвал его к себе в кабинет:

— Сядь, Вальтер.

— Спасибо, господин барон. Я предпочитаю стоить.

— Сядь, Вальтер. — Голос барона был настойчивым, угрожающим.

— Как вам угодно, господин барон. Я могу считать себя уволенным?

— Нет, Вальтер. Скажи мне, ты любишь Анриетту?

— Нет, господин барон.

— Как же так?

— Если разрешите…

— Я хочу знать все.

— Госпожа приказала мне прийти к ней.

— Все, Вальтер. Иди спать. Надеюсь, ты забудешь об этом. — Он вернул его от двери. — Ты не солгал мне, Вальтер?

— Я никогда не лгал вам, господин барон.

С тех пор он больше не говорил с Вальтером об этом. Даже когда Анриетта покончила с собой. Только к концу войны, когда он понял, что дочь его уже не школьница, а взрослая девушка, барон вновь начал разговор:

— Вальтер!

— Да, господин барон.

— Как у Клары с экзаменами?

— Хорошо, господин барон.

— Как ты думаешь, Вальтер, она похожа на Анриетту?

— Да, похожа, господин барон. Особенно лицом.

— Я имел в виду другое, Вальтер.

— Похожа, господин барон.

— Да, Клара очень выросла… она уже не девочка. Знаешь, что я хочу сказать, Вальтер?

— Нет, господин барон.

— Ты не должен выполнять все ее приказы!

— Я понял, господин барон.

— Дай честное слово.

— Как вам угодно, господин барон. Я всегда буду держаться в рамках приличия.

— И не говори с Кларой об Анриетте.

— Никогда, господин барон. Вы мне однажды уже приказали забыть ее.

— Хорошо, Вальтер. Это все, что я хотел тебе сказать. Можешь идти.

Пронзительный грохот грузовиков, доносившийся с улицы, заставил Вольмана вздрогнуть. Он подошел к окну и посмотрел на вереницу машин с тюками полотна. Даже это зрелище уже не доставляло ему такого удовольствия, как раньше: он должен был теперь отдавать государству почти пятьдесят процентов всей продукции.

4

Собрания в цехах проходили интересно. Фабричный комитет отчитывался перед рабочими в успехах и неудачах своих переговоров с дирекцией. Обычно первым выступал председатель профсоюза Симон.

Он забирался на ящики, специально приготовленные для этой цели.

— Да, товарищи, мы одержали новую победу над бароном. Ясли! Наши дети больше не будут бродить по улицам, пока мы производим земные блага. Они уже не будут страдать так, как страдали мы. А как мы страдали!.. Но не будем говорить о прошлом, поговорим о будущем. Вы все видели, как за фабрикой поднимаются леса. Это новый стадион… Стадион ТФВ. Семьсот вагонов цемента. Семьсот вагонов…

— А почему не возобновляются работы по строительству нового цеха? — перебил его какой-то прядильщик. — А ну-ка, скажи, товарищ председатель! Почему не возобновляется строительство нового цеха? Из-за отсутствия цемента, не так ли?.. Я предлагаю, чтобы выделили хотя бы один вагон из этих семисот для нового цеха.

Симону не нравилось, когда его перебивали. Он терял нить рассуждений и начинал нервничать. Он бросил на рабочего злой взгляд. Тот смотрел невинно, вопрошающе. Слева, из-за станка, послышался тонкий женский голос:

— Хотя бы один-единственный вагон, товарищ председатель!

Симон счел предложение не заслуживающим внимания и продолжал:

— Да, товарищи. Будут воздвигнуты и другие сооружения.

— А почему ты не говоришь о сборке станков? — перебил его Герасим.

— Да-да, что происходит с этими станками?..

— Ну-ка, товарищ председатель, скажи, что мы будем делать с этими станками?

Хорват прислонился к стене, он улыбался. Ему страшно нравились цеховые собрания. Особенно когда слово брал Симон. Тогда не надо было его разоблачать, возражать ему, он сам запутывался в собственных фразах.

— Да, товарищи… Вопрос о станках еще не решен… Мы ведем переговоры с дирекцией, и господин Вольман настроен доброжелательно. Добьемся и сборки станков. Но это нельзя сделать сразу… Нам нужно время, время и еще раз время… Я кончил. От имени КПР слово имеет товарищ Герасим.

Герасим говорил просто, без цветистых фраз, как всегда. Люди стояли у станков и внимательно слушали. Несколько женщин потихоньку одевались, причесывались, переставляли пустые молочные бутылки в сумочках из клетчатого полотна, полученного на фабрике. Герасим все это видел, но отвел взгляд в другую сторону. Завтра он. с ними поговорит. Встретился глазами с Хорватом. Тот кивнул, как бы говоря, что доволен его речью.

— …и если наш фабричный комитет добился лишь того, чтобы вести переговоры с дирекцией, как равный с равным, это значит, что дело обстоит очень плохо. И не только с переговорами, но и с достижениями. Товарищ Симон сказал, что мы получили ясли. Это не так. Мы боролись за них и заставили дирекцию отпустить нам необходимые средства. Товарищ Симон говорил о стадионе и о нашем прекрасном будущем. Мы занимаемся разглагольствованиями, а факты душат нас. Именно фабричный комитет виноват, что барану удалось вырвать семьсот вагонов цемента для строительства стадиона. Конечно, неплохо, что строится стадион. Но нам негде жить, негде жить и шахтерам, а барон ухлопывает на стадион семьсот вагонов цемента. Возможно, и другим фабрикам нужны ясли, а у них нет и мешка цемента. Да и мы по тем же причинам не можем возобновить работы по строительству уже начатого цеха, в то время как у нас на складе лежит семьсот вагонов цемента. А нам нужен новый цех. Туда мы поставим станки, которые ржавеют в сарае. Я предлагаю фабричному комитету вести переговоры с бароном так же, как тот вел с нами переговоры в тридцать шестом. Это все, что я хотел сказать, и в заключение вот еще что: коммунисты из прядильного цеха готовы работать добровольно на сборке станков…

— Согласны!

— Согласны!

— А почему ты не сказал о молоке, товарищ Герасим? — подняла руку, чтобы ее видели, какая-то женщина. — Говоришь о станках, о добровольном труде, как будто это излечит нас от туберкулеза, а не молоко. Вот уже два дня, как мы не получаем ни капли молока.

— Да-да, скажи о молоке, товарищ Герасим, — крикнул и Балотэ, черноволосый рабочий с низким лбом. — Ну, чего ж ты молчишь?!

Герасим искоса посмотрел на него. Он хорошо знал этого механика из цеха грубых тканей. Тот сразу записался и в коммунисты и в социал-демократы, так что, когда в обоих партийных комитетах встал о нем вопрос, возник конфликт. Трифан требовал произвести дознание, поскольку социал-демократы записали Балотэ позднее. Но Балотэ заявил на одном из заседаний, что Трифан грозился его побить, заставляя признаться, что он, Балотэ, несколько месяцев подряд просил у него вступительную карточку.