Николай Сухов - Казачка

• Название: Казачка
• Автор: Николай Сухов
• Издательство: Вече
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

Роман "Казачка" замечательного волгоградского писателя-фронтовика Николая Васильевича Сухова посвящен четырем годам жизни обыкновенной донской станицы. Но каким годам! Разгар Первой мировой войны, великие потрясения 1917 года и ужасы Гражданской войны — все это довелось пережить главным героям романа. Пережить и выжить, и не потеряться, не озвереть в круговерти людских страстей и жизненных коллизий.

Роман Николая Сухова успешно продолжает и развивает славные традиции истинно народного повествования, заложенные в знаменитой эпопее М. Шолохова "Тихий Дон".

---

— Кгм, знычт… ну, уж, знычт, ладно. Быть по сему. Для дружка — сережка из ушка, ладно. Пятерик накину, так и быть. От себя оторву.

В комнату вошел Трофим. Он неприязненно взглянул на Матвея Семеновича и, не здороваясь с ним, подошел к отцу. Уткнул ему в зашеину козырек фуражки и загудел над ухом, зеленоватыми глазами поблескивая в сторону гостя.

— Ну вот еще! — и Петр Васильевич отсунул его. — Вы там улицы не поделили, а я через вас человека обижать буду. — Он сказал это намеренно громко, так, чтобы услышал Матвей Семенович, а тихо: — Дурак, не мешай!

Трофим поскреб пятерней в затылке и сердито хлопнул дверью.

— Так я эт-та… согласный, Петро Васильич, согласный, — и, едва удерживаясь на ногах, старик поднялся. — Спасибо за выручку. Мы как: бумагу будем писать иль как?

— По закону оно положено, полагается. Маша, принеси нам вексель. И чернильницу. Там она, в шкафу, плесни в нее водички. И деньжат Матвею Семеновичу.

— Каких вам деньжат! — вскудахталась Наумовна. — Вы земли не чуете… Завтра напишете. Проспитесь сперва.

— Завтра? Ну-к что ж! Завтра так завтра, — миротворил Матвей Семенович, надевая фуражку не так, как давно уже носит — козырьком на нос, а по-молодецки, чуть набекрень. — У бога дней много. И завтра день будет. Мы на все согласные. Э-э, ну-к что ж! — и махнул рукой.

Домой шел старик уже богатым и молодым. Мимоходом хотел было заглянуть в лавчонку — просто ни за чем, так, посмотреть, кто там есть, — но порожек у лавчонки оказался таким высоким, что, как он ни старался на него взобраться, никак этого сделать не мог. Нога со спущенным чулком оторвется от земли, поднимется в направлении порожка, но вот ее будто судорогой сведет, и она сунется куда-нибудь в сторону. Матвей Семенович, шарахаясь туда-сюда, лишь руками разводил: и когда, подлецы, устроили такой порожек, не заметил он.

— Мишка, Миш!.. — крикнул он, увидя у калитки внучонка. — Ты чего, сукин кот, бездельничаешь?

Босоногий, черный от загара малец играл «в коняшку». Сидя верхом на хворостине, он придерживал ее одной рукой, выгибал кверху, а другой — пощелкивал по ней палкой, как подгоняют плеткой лошадь. Приседал, кружился, задирал стриженую, в белых пятнах голову и ржал молодым жеребчиком: «И-и-го-го!..» Подскочил к деду, взбрыкнул раза два и дернул его за пустой карман.

— Тпру, коняшка, дедоку задавишь!

— Ах ты, сорванец окаянный; ах ты, Соловей-разбойник, ты это… нешто можно?.. — Матвей Семенович пригнулся, вытянул руки и хотел было поймать внучонка. Но тот ловко поднырнул под его руку и увернулся. — Ах ты, вьюн бесхвостый! Ну-к поди, я надеру тебе уши.

— Хо, какой хитрый, а ты поймай! — И запрыгал на одной ноге. — А чего, дедок, на бороде у тебя? Семечки какие-то, ма-ахонькие.

— Ну, ну, семечки, какие там семечки, кто их там сажал! — Матвей Семенович клюнул носом верею и, вычерчивая ногами замысловатые фигуры, полез в ворота.

XII

На хуторском плацу возле церкви толпы людей. Тут и вездесущие с облупленными носами малыши, которые, визжа и хохоча, наскакивая на взрослых, гурьбой метались из конца в конец; и длиннобородые деды и прадеды, едва передвигавшие ноги, — они беззлобно поругивали сорванцов, грозя им костылями; и пышнотелые девки-невесты в разноцветных платках и сарафанах — шушукались между собой, пересмеивались. А против главного входа, у ограды, все удлинялась цепочка молодых казаков — на подседланных конях, при шашках, в военных гимнастерках.

На правом фланге — никогда не унывающий весельчак и насмешник Пашка Морозов. Вертясь в седле и подмигивая одногодкам, он изводил только что подъехавшего Латаного.

— Ты, односум, езжай домой, нечего тебе тут… — говорил он с напускной строгостью, и на лице его не было ни тени усмешки. — Ну, куда ты… скажи на милость? Ты хоть раз-то поглядел на себя в зеркало? Нет? Ну и не смотри, ей-бо. А то по ночам пугаться будешь, с постели вскакивать. Ты не смейсь, не смейсь, я всерьез. А служить с тобой я все равно не пойду, езжай домой.

— Ну, будя, будя, — Латаный смущенно прятался за коня. — Почему это не пойдешь? Телка, что ль, я у бога украл?

— Да как же, чудак человек, ты только из ворот выехал, а мы уж думали — второе солнце поднялось. Тебя ведь вон отколь заметно. Увидит австрияк в бинокль, ну-к наводи, скажет, батарею, лупи вон прямо по солнцу. Пропадешь ни за понюшку табаку, ей-бо!

— Ха-ха-ха…

— Гы-гы-гы…

— Го-го-го…

И как только стихало, Пашка начинал сызнова.

Федор Парамонов тоже был здесь. Перебросив ноги на одну сторону седла и отпустив повод, он перекидывался с ребятами шутками, изредка смеялся, а сам нет-нет да и метнет опечаленный взгляд на толпу девушек: он давно уж приметил там Надю. Знакомый клетчатый с махрами платок выделял ее среди девичьего цветника. Рядом с нею, неизвестно чему радуясь, толкалась Феня. В Надиных глазах, под пушистыми ресницами, она видела тревожный притушенный огонек и потому, может быть, подтрунивала над ней, кружилась волчком. Надя через силу улыбалась подруге, отвечала ей, а думала о своем. После того вечера на озере, когда Федор неожиданно стал так близок ей, она словно потеряла прежнюю беззаботность. Первая выдумщица на игры, стала какой-то странной: то хохочет вместе с подругами, веселая, общительная, то вдруг замкнется, повянет и без видимой причины уйдет домой. От таких непонятных перемен подруги лишь ахали и терялись в догадках.

Из-за пожарного сарая молодцевато выехал хуторской атаман — при шашке, с бурой, через плечо, портупеей, с урядницкими лычками на летнем мундире и с начищенными золой медалями на груди. Хозяйским оком строго осмотрел толпу, прикрикнул на малышей и подъехал к казакам-новобранцам. По давнишней, уже забытой привычке, хотел было поздороваться с ними, но, пошевелив губами, только и сказал: «Тпру!» Кончики ушей его внезапно порозовели, и он пугливыми глазами пробежал по казачьим лицам. Но молодые, еще не обученные казаки и не заметили его ошибки. Атаман облегченно вздохнул: строевики бы засмеяли за такое «тпру». Убедившись, что все новобранцы в сборе, он без команды приказал им ехать за ним по трое, отделениями, и направил коня в улицу, на шлях.

Казаки в беспорядке затолкались, выполняя приказание атамана. Трофим Абанкин на рыжем, заседланном новехоньким седлом дончаке пристроился к отделению и с ужасом увидел, что рядом с ним покачивался его всегдашний недруг Федор. Спасаясь от его язвительной улыбки, он рванулся вперед, к голове колонны, но все отделения впереди оказались полными, и он, под дружный гогот казаков, повернул к хвосту.

— Он от меня — что черт от ладана, — смеялся Федор, посматривая на недовольно обернувшегося атамана.

— Чего вы не поделили с ним?

— Не знаю, у него спроси.

Когда выровняли строй, Пашка, подбоченясь, затянул во всю мочь:

За Уралом за рекой казаки гуляют…—

и залихватская песенка, подхваченная десятками молодых крепких голосов, полилась по хутору:

Ге-е-е-ей, пей-гуляй, казаки гуляют…

Всадников до самой Гнилуши, сухой в трех верстах от хутора балки, провожали ребятишки. Не слушая угроз атамана, они мчались в обгонки сбоку строя, жалостливо засматривали в глаза каждый своему родичу и все упрашивали посадить на коня.

Посреди станицы у большого деревянного здания — Верхне-Бузулуцкое станичное правление — слонялись казаки с ближайших хуторов. Лениво бродили кучками, позевывали, поругивались. Томило их безделье и неизвестность. С нескрываемым любопытством, а порой и завистью рассматривали они холеные лица станичных и войсковых начальников, в погонах и без погон снующих то в правление, то из правления, вполголоса делали короткие замечания, оценки: «Гля-ка, паря, шею наел, как хуторской бугай», — и приглушенный хохот полз вслед за удалявшимся военным приставом.

Атаман подвел хуторян к коновязи и, распустив их, направился в правление. Федор поручил коня Пашке и пошел разыскивать двоюродного брата, одногодка, с соседнего хутора. На блеклой запыленной траве под тополем сидели незнакомые казаки: привалившись друг к другу, вяло переговаривались.

— И чего без толку людей мучить, — возмущался длинный белолицый детина, давя локтем маленького тщедушного казачка, — делать коту нечего, так он… Какой-то смотр выдумали. Подойдет срок — и смотри, коль охота, радуйся.

— Нет, браток, тут дело того самого… нехорошим пахнет.

— Слыхал я, на войну хотят турнуть.

— Ну, заныл! Раньше смерти умираешь.

— Он за благоверную боится, вот вам крест! Не робей, не пропадет. На твое место тут косая дюжина найдется.

— Эй, ты чего же: своих не узнаешь? — шутливо спросил белолицый, повернувшись к Федору.

— Нет, дружок, не узнаю, — Федор улыбнулся и прошел дальше.