Георгий Березко - Дом учителя

• Название: Дом учителя
• Автор: Георгий Березко
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1976

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.

Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

---

Он ощупью обогнул столик, задернул для верности занавеску на окне и нашарил на стене выключатель. В голубоватом свете — Ольга Александровна любила голубые абажуры — он увидел все ту же, до мельчайших подробностей знакомую белую комнатку — лишь потемнели углы под потолком да прибавилось на стенах фотографий: отец Ольги Александровны — молодой, с кудрявой бородкой клином; мать, в большой, похожей на цветник шляпе; брат Дмитрий в гимназической фуражке, с белыми кантами и с кокардой. И тот же порядок, та же милая опрятность царствовали здесь, как и в день его первого визита.

Ольга Александровна, опираясь на подлокотники, поднялась и сделала шаг к нему.

— Вы остаетесь, чтобы тоже воевать, — сказала она. — Я знаю, вы напрасно от меня скрываете — вы идете в партизаны.

Так требовательно и прямо могла разговаривать с ним только одна Оля Синельникова — это опять была она — Оля! И Сергей Алексеевич даже оробел… Конечно же, он сознавал, что к нему подходит тяжело дышавшая, грузная, седая Ольга Александровна, но он словно бы смотрел мимо нее, точнее — мимо всего, что ее делало старухой, он видел только ту женщину, которую долго любил, и те же ее ярко-черные, светящиеся, все еще очень красивые глаза смотрели на него, приближаясь. А на увядшем лице Ольги Александровны он прочитал то же покорившее его некогда выражение строгости и тревоги, с которым Оля Синельникова выговаривала своим легкомысленным близким.

— Какой же я теперь вояка, посудите сами?! — с усилием выдавил из себя Сергей Алексеевич. — Шутить изволите, сударыня!

— Зачем вы стараетесь меня обмануть? И вы вообще не умеете врать. У вас это не получается, — сказала она. — А вояка из вас… ну уж не знаю…

Он только поклонился, соглашаясь заранее со всем, что она о нем скажет; голубым бликом блеснула под лампой его гладкая, полированная лысина.

— Не щадите вы меня, думаете об одном себе… — сказала она. — Забубенная вы головушка!.. А я тоже хороша — ведь замечала все и не могла раньше сообразить.

Сергей Алексеевич затоптался на месте: ему и оставаться дольше было трудно, и трудно было уйти.

— Так вот, Ольга Александровна!.. — решился он наконец, — завтра раненько я пойду, может, и до света еще. Провожать меня не надо. А вы, значит, собирайтесь.

Он замолчал, глядя преданно и виновато.

— Как же это?! — словно изумилась она. — Постойте же, погодите!

Они оба подумали сейчас об одном: о том, что вот сию минуту они попрощаются, и на этот раз, видно, уж навсегда: самые их годы оставляли им мало надежды на новую встречу.

— Если от меня не будет писем некоторое время, не волнуйтесь, при первом удобном случае я дам о себе знать… В Ташкент, — сказал Сергей Алексеевич.

— Ну, а куда вам писать? — спросила она тихо.

Он не ответил, все так же виновато глядя.

— Постойте же, — потребовала она.

Спеша и порываясь, она вернулась к своему столику, выдвинула один из ящичков и достала что-то завернутое в кусок пожелтевшего от времени белого атласа. «Что-то» оказалось довольно большим серебряным крестиком грубоватой работы, без всяких украшений, на серебряной и тоже простой цепочке.

— Я умоляю вас… — прерывисто задышав, сказала она. — Вы меня страшно огорчите, если не возьмете… Этот крестик был на моем прадедушке в Бородинском бою. Он очень старый.

— Да… но… Ольга Александровна! — Самосуд был озадачен: такого он не ожидал и от Оли Синельниковой. — Благодарю за намерение, как говорится. Я же закоренелый…

— Знаю. Но я вас прошу… — щеки Ольги Александровны нежно порозовели. — Вот, вы видите вмятинку на крестике!.. Отец говорил нам, что это вмятинка от пули, что крестик спас нашего прадеда. Не упрямьтесь же!

— Да ведь это ни в какие ворота! Ну что вы? Это совершенно невозможно… — возражал, смеясь и конфузясь, Сергей Алексеевич; все же он был тронут. — Да если на мне найдут крестик!.. Нет уж, увольте…

— Хорошо, не надевайте его… — сказала Ольга Александровна. — Хорошо… Хотя почему, собственно, все должны знать, что у вас на груди крестик?

— Ольга Александровна! — он опять засмеялся. — Что же мне, прятать его?

Она с серьезным выражением кивнула.

— А вы его просто носите… Ну, не на груди, ну в кармане… Это вовсе не значит, что вы верующий… Пусть он только всегда будет с вами! Сделайте для меня!

Она завернула крестик в атласный платочек и протянула Самосуду. Щеки ее розовели по-молодому, а вот руки были уже совсем старенькие, в морщинках, обсыпанные мелкой «гречкой». И, взглянув на эти руки, Сергей Алексеевич утратил свою твердость.

— Разве что в кармане. — Он взял атласный сверточек и быстро, как бы украдкой от себя самого, сунул в карман толстовки.

— Спасибо, дорогой друг! — сказала она. — Спасибо вам.

Он помотал головой, прося ее не продолжать. И они оба замолчали, испытывая стеснение и боязнь слов, точно так же, как это бывает после признания в любви.

— Вы будете где-нибудь поблизости от города? — спросила Ольга Александровна. — Ах, зачем вы не хотите мне сказать?

Он кротко взглянул на нее из-под спутанных бровей.

— Вы, наверное, будете жить в лесу. Вы уходите в лес?

— Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса, — сказал он и непроизвольно вздохнул.

— Ни слова в простоте, — сокрушенно сказала она. — Осень же, одевайтесь, ради бога, теплее! Егерское белье вам надо, носки шерстяные… Есть у вас шерстяные носки? Я вам поищу, найду.

За дверью раздалось легкое постукивание, затем вошла и недалеко от порога остановилась Мария Александровна — маленькая, прямая, в темном платке.

— Нас бомбят опять, — сказала она, точно пропела своим альтовым голосом, — где-то ближе к Москве. Очень сильно бомбят.

Черные, как у сестры, глаза ее были кукольно неподвижны. Но, подавшись вперед тонкой, плоской фигуркой, приподняв тщательно, на прямой пробор причесанную голову, она словно бы всем существом стремилась проникнуть из своей вечной тьмы в такой близкий светлый мир зрячих людей. А поднесенная к бледно-восковому лицу ладонью наружу рука со слегка шевелившимися пальцами ловила какие-то сигналы из этого зрячего мира.

— Сергей Алексеевич у нас — вот хорошо! — пропела она. — Добрый вечер, Сергей Алексеевич! Вы так редко теперь заглядываете… А у меня новости — невеселые, к сожалению…

— Что, Маша? Как погуляла? — бросив взгляд на Самосуда, спросила Ольга Александровна.

— Этот военный, что сегодня приехал… Он посоветовал нам уезжать как можно скорее, — сказала слепая. — Это его слова, правда, он только рядовой. И он очень нервничает, бедняжка!.. Вполне, между прочим, интеллигентный человек. И я подумала, Оля… ты только сразу не возражай! Я подумала, что тебе, во всяком случае, надо уехать. Тебе и Лене.

— Почему мне «во всяком случае»? — спросила Ольга Александровна.

— Ты все-таки официальное лицо, ты занимаешь определенное положение. Лене тоже нельзя оставаться — она комсомолка.

— О господи! — Ольга Александровна подошла к сестре. — А ты решила остаться? Одна?

— Ну что мне могут сделать? Кому я нужна и кому опасна? Я тихонько буду ждать вашего возвращения. Ведь вы вернетесь?.. Сергей Алексеевич, вы обязательно вернетесь?

Она не трогалась с места, не двигалась, и только ее ладонь с вздрагивающими пальцами, обращенная к зрячим людям, словно бы тоже спрашивала.

— Вернемся, конечно! Никуда не денемся! — ответил Самосуд.

— Мы завтра все уезжаем, Машенька, — сказала Ольга Александровна. — Все мы… А дом мы заколотим.

— Не беспокойтесь о доме, — сказал Самосуд. — Все заботы о нем, о библиотеке я принимаю на себя.

Ольга Александровна обняла сестру за сухие плечики, и они постояли так, как две подружки. Мария Александровна, утешая старшую сестру, поглаживала свободной рукой ее округлую спину. Но открытые глаза слепой оставались по-прежнему мертвенно-безразличными, стеклянно блестя в свете лампы.

Четвертая глава Перед битвой Генералы

1

Командиры закрывали папки с картами и схемами, застегивали планшеты и выходили — они были утомлены и озабочены; рассеянно, как бы про себя, улыбался начальник армейской разведки. Только что командующий фронтом резко, в пух и прах, разнес его доклад, и этот желтый от недосыпания немолодой полковник уходил с неясной улыбкой, натыкаясь, как слепой, на стулья.

Генералы остались вдвоем: командарм — генерал-лейтенант, однокашник генерал-полковника, командующего фронтом — вместе, и одном году, поступили в Академию имени Фрунзе, вместе переходили с курса на курс — подождал, пока дверь за участниками совещания закрылась, и перевел взгляд на командующего. «Ну, а теперь давай без чинов, по душам…» — было в этом взгляде, сразу изменившем замкнутое выражение его большого, в толстых морщинах лица. Генерал-лейтенант в продолжение всего совещания говорил мало, больше слушал, держась как бы даже в сторонке. И с неодобрением — это было замечено многими — покачал головой, когда командующий проговорил своим однотонно-звучным, без оттенков голосом: