Владимир Чивилихин - Про Клаву Иванову. Елки-моталки. Над уровнем моря

• Название: Про Клаву Иванову. Елки-моталки. Над уровнем моря
• Автор: Владимир Чивилихин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014

В книгу замечательного советского прозаика и публициста Владимира Алексеевича Чивилихина (1928—1984) вошли три повести, давно полюбившиеся нашему читателю. Первые две из них удостоены в 1966 году премии Ленинского комсомола. В повести «Про Клаву Иванову» главная героиня и Петр Спирин работают в одном железнодорожном депо. Их связывают странные отношения. Клава, нежно и преданно любящая легкомысленного Петра, однажды все-таки решает с ним расстаться… Одноименный фильм был снят в 1969 году режиссером Леонидом Марягиным, в главных ролях: Наталья Рычагова, Геннадий Сайфулин, Борис Кудрявцев.

Содержание:

Про Клаву Иванову

Елки-моталки

Над уровнем моря

---

Работы с Камнем всем не хватило, и многие просто наблюдали со стороны. Наши знакомые были тут же. Инженер Жердей командовал, когда заводили тросы и крутили лебедку, а Глухарь не спускал глаз с Камня, вздрагивал, будто боялся, что мы его поколем. Поодаль стояла и Клава Иванова, тревожно оглядывалась, чего-то ждала.

Еще утром я заметил в ней что-то новое. Пригляделся. Оказывается - косу срезала. Вот уж головы-то нет на плечах! Сразу будто убыло ее. И как только она не пожалела такую редкую по нынешним временам красоту! Целый день мне было не по себе, ровно чего потерял.

Перед обедом приходил в механический Глухарь. Он постоял у моего станка, ничего не сказал, пошел на сверловку. Клава даже не ответила на приветствие старика.

- Как сын, Клавдея? - громко спросил Глухарь. - Прибавляет в весе? А? Сколько он сейчас важит?

Клава меняла в шпинделе сверло и будто не замечала блокнота, что положил на станину Глухарь.

- Ты его Андреем назвала, что ли? - гудел старик; Клаве было жалко его, однако она не могла сейчас ни с кем говорить. - Хорошее имя! Ты бы пригласила как-нибудь поглядеть на него. Завтра вечером я застану тебя? А, дочка? Я зайду, пожалуй, в воскресенье вечером?

Клава отрицательно покачала головой, включила станок. Старик постоял минуту подле, крякнул и отошел, виновато ссутулившись.

Но почему она после работы не пошла за сыном? Только потом я узнал, что произошло вечером. Ни за что бы не допустил, если б предупредили.

После субботника заседала наша комсомолия. Клава на комитете никогда не бывала. С прошлого года помнила одно общее собрание, а потом не ходила из-за ребенка. Народу тогда пришло немного, зато говорили много. Обсуждали, как перестраивать депо, и с такими подробностями, будто собрались сплошные инженеры. Клава постепенно потеряла нить разговора, и ей казалось, что не только она ничего не понимает, но и те, кто выступал, не понимают друг друга и даже самих себя. Один раз только кто-то помянул ее как хорошую станочницу, она встрепенулась, немного послушала, а потом опять задремала.

Сейчас ее пригласили по моральному вопросу. В комнате было свежо, никто не курил, и люди были неизвестные - наверно, из других цехов, из конторы, да машинисты, самые главные деповские работники. Меж больших серьезных парней сидели две девушки. Клава с радостью отметила, что это ее бывшие соседки по комнате. Некурящая рассматривала Клаву любопытными и чужими глазами, а другая - хорошая-то - сидела потупясь и волновалась вроде. Это ей подруга досаждала насчет инженера, а она уходила от приставаний в коридор.

Клаву попросили рассказать обо всем, а она не знала, что надо рассказывать. И зачем это, если все заранее считают ее такой.

- Косу срезала, - уныло сказал секретарь, когда понял, что Клава намерена отмолчаться. Для нашего секретаря заниматься персональными делами было мучением. - Зачем косу-то срезала?

- Работать мешала, - ответила Клава. - И потом, это мое дело.

- Опять она грубит! - неожиданно взорвалась модница, резко тряхнув такой же короткой прической, какая была сейчас у Клавы. - И мастеру она грубила!

- Это неправда, - оглядывая комнату, возразила Клава, хотя сильно струсила - на нее так враждебно смотрели все. - Мастеру я не грубила.

- А это правда, что ты нарочно портила станок? - подхватила та же девушка, и Клава увидела, что волосы у нее какого-то злого цвета - медные, с отливом. - Товарищи, она специально портила станок, чтобы он приходил его чинить! Было это?

- Да, - тихо ответила Клава.

- Ша! - крикнул секретарь, унимая шум, и обратился к Клаве, понуро сидящей у двери: - Расскажите, Иванова, как это было.

- Да как? Один раз только сделала. Отъединила клемму, ток не пошел - и все.

- А как вы решились на этот, - секретарь сделал паузу, подыскивая слово, - на этот возму-ти-тельный поступок?

- Не знаю.

- А кто же знает?

Клава молчала. Начали выступать незнакомые, говорить, что депо ее поставило на лучший станок, предоставило ей жилье и приставило к ней общественного шефа, чтобы облегчить уход за ребенком.

- Это уж точно, - едва слышно прошептала она, думая о том, что Тамарка никакой не шеф, а подруга.

- Что? - спросил секретарь. - Что ты там такое говоришь?

- Я говорю, что это уж точно - без такой подруги я бы пропала...

- А знаешь ли ты, Иванова, - сказал секретарь, - что это подруга из-за тебя не стала ходить в вечернюю школу?

- Этого я не знала, - удивилась Клава.

- Знай! Документы недавно забрала. - Тут секретарь напустил на себя такую строгость, на какую только был способен. - А как вы себя ведете?

- А как я себя веду? - спросила Клава, поглядывая на дверь.

- Вот вы и расскажите - как! - воскликнула девушка с медными волосами, и Клава уже не смотрела на нее, думая: "Сама-то ты хороша - что говорила насчет инженера". - Вот вы и расскажите!

- Это неправильно, - вдруг тихо вступилась другая девушка, техник. Так мы не имеем права!

- Почему не имеем? - возразила ей подруга. - Здесь она должна все сказать. Надо же быть человеку где-то честным!

- Сама-то ты хороша! - вскричала Клава.

Модница обалдело уставилась на нее и быстренько заговорила, озираясь:

- Вот видите, видите! Я говорила...

- Ти-хо! - закричал секретарь. - Какие у вас с ним отношения, Иванова?

Клава молчала. В комнате начался крик, все стали кидаться друг на друга, вспоминать еще какие-то случаи, и о ней словно забыли. А Клаву захлестнуло чувство острой вины перед Тамаркой, горячая признательность за все, за все, и обидно было, что эти комитетчики даже не знают, какой Тамарка человек. Она, наверно, уже притащила Андрейку из яслей, сидит качает. У Клавы неожиданно заболел лоб, и слезы подступили неудержимые, чего давно уже не было. Чтобы не разрыдаться, она поднялась, тихо открыла дверь и вышла, услышав, что за спиной вдруг смолкло.

Всю дорогу до общежития она сдерживала слезы. Черствый и горький комок перекатывался в горле, она никак не могла его проглотить. Клава даже не заметила, что хромает, - каблук застрял и остался где-то меж тротуарных досок. Очнулась, когда плакала уже в комнате, а Тамарка обнимала ее худыми руками.

А назавтра, воскресным вечером, я увидел Клаву Иванову с ее солдатом в вокзальном ресторане. Они заняли столик в углу, пили вино и смеялись. Клава пришла в новых туфлях, раньше на ней таких не было. На нее косились сквозь табачный чад. Как я уже говорил, народ у нас еще кой-чего сохранил от прежней староверческой строгости, и ходить в ресторан деповским девчатам считалось зазорным. А что особенного - ресторан? Ну, правда, заведенье на нашем вокзале только называется рестораном, на самом деле это обыкновенная забегаловка.

Мне сделалось тоскливо в тот день, хотя на неделе были хорошие новости. Во-первых, мне решили дать комнату в доме, что заселялся к зиме. Другая новость совсем нежданная - одного машиниста электровоза и меня посылали с делегацией сибирских железнодорожников за границу. Предупредили, чтоб не брал отпуск, чтоб сшил модный костюм и купил белые рубашки, будто у меня ничего такого не было.

В клубе тем воскресным вечером крутили радиолу, однако танцевал я уже не помню когда, неудобно как-то перед зелеными ребятами. На дворе было зябко, неприютно - из леса, Китатским распадком, шибко дуло, по земле мело сор, жухлый тополевый лист, доносило ветром далекий собачий брех. Шел я без цели поселком, все вокруг было каким-то неласковым, и ноги у меня заколели. На другом конце сумеречной улицы хриплый и слезный мужской голос тянул старинную кержацкую частушку, завезенную сюда, должно быть, в незапамятные времена из Полесья, откуда происходят наши коренные.

На горе стоит осина,

Под горой сякут Максима.

Ой, Максим, Максим, Максим,

Засякут табя совсим!

Уже почти в темноте, перекликаясь и смеясь, прошла толпа Ластушкиных, и всю улицу заполнил запах распаренных березовых веников. Видать, "совсим" свои правила наши старообрядцы порушили, раньше они банились только по субботам. Ластушкины углядели меня и заприглашали пить чай с медом, но я поблагодарил и отказался.

Меня что-то потянуло к Глухарю. Я зашел к нему - он обычно поздно ложится, и старик почуял, что я не в себе, с разговорами не лез, а предложил пойти подышать. На улице мы встретили Захара Ластушкина, того, что по весне собирался уезжать на восток, но все же остался - я его тогда уговорил.

Мы незаметно как-то завернули к вокзалу, зашли в ресторан. Разлили на троих, выпили по граненому и посидели. В угол я старался не смотреть, но почему-то все видел. Солдат и Клава поднимали красные рюмки и улыбались. Потом, от вина ли, от чего ли еще, Клава плохо стала держать себя. Она смеялась так громко, что люди оглядывались, тянулась к солдату и гладила ему рукав. Даже попросила на соседнем столике папироску и закашлялась от нее сильно, потряхивая короткой прической. Неужели она все это назло делала, потому что видела, как осуждающе на нее смотрят? Просто даже не знаю, что с ней творилось. Может, думала: "Вы считаете меня такой или вам хочется, чтоб я такая была? И вот я такая, пожалуйста! Вот вам еще. Осуждайте, но уж не зря. Чем хуже, тем лучше, пусть!" А может, Клава и не знала сама, что с ней происходит; когда тебе залезут лапами в душу, тут уж все путается.