Феоктист Березовский - Бабьи тропы

• Название: Бабьи тропы
• Автор: Феоктист Березовский
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Первое издание романа «Бабьи тропы» — главного произведения Феоктиста Березовского, над совершенствованием которого он продолжал работать всю жизнь, вышло в 1928 году. Динамичный, трогательный и наполненный узнаваемыми чертами крестьянского быта, роман легко читается и пользуется заметным успехом.

Эпическое полотно колоритно рисует быт и нравы сибирского крестьянства, которому характерны оптимизм и жизнелюбие. Автор знакомит читателя с жизнью глухой сибирской деревни в дореволюционную пору и в трагические годы революции и гражданской войны.

---

— Молодец, сукин сын… хвалю!..

Запахнув полы тулупа и засунув руки в рукава, он повернулся и зашагал к крутому берегу, по направлению к скитским воротам.

С этого дня Евлампий круто переменился. Говорил со Степаном почти как с равным.

В субботу повел его с собой в баню и приказал Кузьме выдавать Степану каждодневно лишнюю чашку ханжи.

В бане оба они с Евлампием три раза залезали на полок и три раза парили друг друга веником. Когда Степан парил Евлампия, тот красный, как вареный рак — крякал и приговаривал:

— Молодец, Степан!.. Молодец… Хорошо паришь!.. Хорошо и оберегать себя умеешь… Люблю людей, которые силенку и отчаянность имеют… Молодец!.. Хорошо…

— А как же, — спокойно отвечал Степан, нахлестывая веником его огромную красную тушу. — В Сибири без ножа да без опаски дня не проживешь!.. Сторона-то какая?.. Варначья!..

Три раза они оба спрыгивали с полка, выбегали голые на двор, валялись в снегу и снова возвращались в баню и парились на полке.

От лишней чашки ханжи Степан отказался. Не любил зря прикладываться к хмельному.

А некоторые трудники говорили Степану:

— Ты с отцом Евлампием-то дружи, а нож за голенищем всегда наготове держи.

Глава 23

Появился в скиту странный человек. Пришел он с дальних заимок. На вид ему было лет тридцать, и по одежде похож он был на скупщика пушнины. На нем был городской костюм, поверх которого надет был алтайский полушубок с серой оторочкой и белые валенки с красными крапинками. Но по обличью и по разговору сразу можно было узнать в нем человека из образованных. Лицо у него было продолговатое и розовое, обрамленное светло-русой небольшой бородкой и усиками. В голубых глазах его светилась не то усталость, не то печаль. На голове носил он оленью шапку с выхухолевыми наушниками и с такой же оторочкой, из-под шапки на плечи падали длинные светло-русые вьющиеся волосы. И руки были у него нерабочие — длинные, сухие и бледные.

Пришел он в скит на лыжах, после обеда, и, разузнав от трудников, где помещался старец Евлампий, прошел прямо к нему в келью и просидел там до ужина.

О чем был разговор у них с Евлампием — никто не знал. Матрена, носившая в келью хлеб и грибы соленые, рассказала кое-что Петровне под большим секретом:

— Видать, оба, — говорила она, — и отец Евлампий и гость, давно знакомые… Сидели за столом и все спорили. Прибывший-то человек, видать, горячий. Ох, и шумел он! А отец Евлампий сначала посмеивался над ним и говорил ему: «Ты, брат, не шуми… Говори толком: куда тебе надобно? Придет время — доставим… А в обители без бога и без молитв невозможно. Ты, говорит, вон какую образованность в голове имеешь! Не нам чета… Значит, надо потрудиться и помолиться. Возьми-ка, говорит, книги наши староверческие, да почитай их трудникам, да потолкуй с ними…» Ну, прибывший-то и говорит: «Ты знаешь, Евлампий, я ни книг ваших, ни богов ваших не признаю!.. Дескать, молился и буду молиться своему богу… А кто мой бог, ты, говорит, тоже знаешь».

Покрутив головой, Матрена засмеялась:

— Чудной он какой-то, приезжий-то… «Мой бог, говорит, все люди, весь мир». А отец Евлампий ему: «Ну вот, когда ты выпорхнешь отсюда и в свой монастырь попадешь, тогда и молись своему богу…» Потом и отец Евлампий рассердился: «Ты, говорит, запомни, что здесь урман-тайга и святая обитель, а я, говорит, здесь над всеми голова!.. Я и законы устанавливаю». Приезжий смеется: «Вместе, говорит, мы с тобой в Сибирь шли! А что у тебя тут за обитель — надо еще посмотреть…» А отец Евлампий свое твердит: «Ты говорит, смирись, и тогда, говорит, будешь доставлен… куда тебе надобно…» А дальше уж не знаю, что у них было — выгнал меня отец Евлампий. За дверью я слышала только его последние слова: «А ты, говорит, хоть для виду становись на молитву…»

После ужина Евлампий велел Кузьме Кривому поселить вновь прибывшего трудника Бориса в общую келью.

Неделю прожил Борис в скиту, ничем не выделяясь. Был он неразговорчив и выполнял все, что задавал ему дьяк Кузьма: чистил двор, пилил дрова, топил в кельях печи: Только к амбарам и кладовым не допускал его Кузьма. По утрам, в обед и вечером вместе со всеми старцами и трудниками Борис ходил в молельню и становился на колени, но, к удивлению всех, не крестился и не пел. В субботу попарился в бане. А в воскресенье утром выпросил у Кузьмы две чашки ханжи, выпил залпом натощак и сильно захмелел. Не пошел на утреннюю трапезу и, оставшись в келье один, долго плакал. А когда пришли с трапезы трудники, заплаканный Борис накинул на себя полушубок и шапку и, пошатываясь, вышел во двор.

Во дворе он ходил, пошатываясь, взад-вперед и выкрикивал ругательства, перемешанные с малопонятными для жителей скита словами.

— Мерзавцы!.. Душители духа!.. Мракобесы! — кричал он, грозясь кулаками через бревенчатый забор куда-то вдаль, в тайгу. — Запомните, подлецы: придет время… и настанет суд… и будет кара… и будет возмездие! Слезы и кровь замученных поколений опрокинутся на вас огненной рекой… Земля выплюнет не только вас, но и ваших предков… Время испепелит самое воспоминание о вас…

И снова летели в тайгу ругательства.

Потом пошел Борис, пошатываясь, к келье старца Евлампия. Рванул дверь и с бранью ввалился в келью. Но не прошло и минуты, как дверь снова распахнулась. Огромный, долговолосый и плечистый Евлампий вынес Бориса, точно щенка, держа одной рукой за воротник полушубка, и швырнул в снег.

Оставив барахтающегося Бориса на дворе, он ушел обратно в келью и закрючил за собой дверь.

А раскрасневшийся. Борис поднялся на ноги, снова кинулся к двери и застучал в нее кулаками, крича:

— А-а!.. Вот как!.. И ты с ними, Евлампий?.. Мракобес!.. Отвори!.. А-а!.. Боишься?.. Правды моей боишься?.. Черные дела свои прячешь?.. Евлампий!..

Долго хлестал Борис кулаками в дверь и долго кричал:

— Евлампий!.. Мракобес!.. Отвори!..

Евлампий не откликался.

Пришел Степан.

Он взял Бориса за рукав и повел в кухню, уговаривая его:

— Пойдем, брат, на кухню… Там все обскажешь… Не надо ломиться в дверь… Зря это… Пойдем, друг… пойдем…

Повинуясь его ласковому голосу и слабо сопротивляясь, Борис пошел за Степаном, бормоча на ходу:

— Ага… боится!.. Правды моей боится… да, да! Но я открою правду! Я обнажу лицо этого лицемера… Обнажу и разоблачу!

Так с бормотанием и в кухню ввалился.

Степан раздел его и усадил на лавку за стол.

Борис покачивался и пьяным заплетающимся языком выкрикивал:

— Да, да!.. Я открою людям глаза!.. Я покажу истину!.. Да, истину!.. Ибо что есть истина? Человек, критически мыслящая личность — вот истина!

Он повернул к Степану свое розовое и пьяное лицо и, глядя на него мутными голубыми глазами, продолжал выкрикивать:

— Человек — это я, ты, природа, весь мир!.. Понимаешь? Критически мыслящая личность — это прекрасное вместилище вселенной, мироздания!.. Да, да… мироздания!..

Ненадолго он умолк и, склонив голову на грудь, уставился глазами в пол; затем снова поднял голову и, зачесывая пальцами свои волнистые длинные волосы от лба к затылку, обратился к Степану:

— Брат Степан!.. Понимаешь ли ты, что такое человек?.. А?.. Понимаешь?..

Степан почти ничего не мог понять из путаных речей Бориса, но все же, посмеиваясь, ответил ему:

— Как не понять… Известное дело: человек — он и есть человек.

— Вот! — воскликнул Борис, и пьяные глаза его вдруг загорелись злобой; он стукнул кулаком по столу и закричал: — Царские слуги и мракобесы сковали человека цепями!.. Они распяли истину!.. Понимаешь, брат Степан!.. Истину распяли!.. Евлашка заодно с ними. Он такой же кровосос, обманщик и поработитель народного духа!.. Н-но… брат Степан… верь мне… придет время… и мы свергнем иго царей, жандармов и князей церкви!.. Мы — герои!.. Понимаешь?.. Мы вырвем землю из рук палачей!.. И тогда царство божие будет не на небе… а на земле!.. Степан!.. Ты понимаешь: за землю и волю!.. А?.. Понимаешь?.. За землю и волю! — И, отчаянно замотав головой, он опять стукнул кулаком по столу. — Эх!..

— Понимаю, — ответил Степан, все так же посмеиваясь и покачивая головой в знак согласия. — Чего тут не понимать? Вестимо, царство божие тут и есть: потому здесь… святая обитель… земли сколько хочешь… и начальства никакого… кроме отца Евлампия… Ну, только он, Евлампий-то, ничего… терпеть можно…

Борис поднял вихрастую голову, уставился на Степана остановившимися глазами и долго смотрел на него молча. Потом тихо спросил:

— А ты понимаешь, что такое категорический императив? Что такое критически мыслящая личность? П-пон-нимаешь?

— И это понятно, — ответил Степан. — Разные бывают люди, значит, и разные у них личности… К примеру взять нашу Матрену… У ней личность-то вон какая: корявая, как терка!.. А вот про вашу личность можно сразу сказать, что вы человек из благородных.