Феоктист Березовский - Бабьи тропы

• Название: Бабьи тропы
• Автор: Феоктист Березовский
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Первое издание романа «Бабьи тропы» — главного произведения Феоктиста Березовского, над совершенствованием которого он продолжал работать всю жизнь, вышло в 1928 году. Динамичный, трогательный и наполненный узнаваемыми чертами крестьянского быта, роман легко читается и пользуется заметным успехом.

Эпическое полотно колоритно рисует быт и нравы сибирского крестьянства, которому характерны оптимизм и жизнелюбие. Автор знакомит читателя с жизнью глухой сибирской деревни в дореволюционную пору и в трагические годы революции и гражданской войны.

---

— Поговори у меня! — рявкнул монах, злобно косясь на Степана. — Пришибу как собаку!..

С минуту он мерил злыми глазами Степана, сжимал огромные и пухлые кулаки.

Степан приготовился к защите. Рука его опять протянулась к правому голенищу.

Но монах проворно повернулся, прыгнул в возок и, толкнув локтем кучера, приказал:

— Поворачивай!..

Измученные мокрые кони медленно повернули возок и затрусили обратно к Иркутску.

За ними потянулось небольшое облако серой пыли.

Глава 16

Три дня прожили Ширяевы в Суховском. День и ночь валялась Петровна на сене под навесом крестьянского двора, в котором они остановились. Почти сутки непробудно спала. А когда проснулась да как следует в себя пришла, долго и горько плакала. Степан пробовал утешать ее. Ласковые слова говорил. Но Петровна одно твердила:

— Уйди, Степа!.. Тошно!..

Лежала одна и плакала. Не могла примириться с обманом и с издевкой, которые Степан с монахами учинили над ней и над всеми молящимися людьми. Иногда Петровне казалось, что нанес ей Степан в сердце такую рану, которая никогда не заживет и не перестанет кровоточить. Потом ее мысли перекидывались к монастырю, к его торжественным службам, а затем — к пьяной и развратной жизни монахов. Тогда в душе поднимался гнев, от которого пересыхали слезы. И все-таки ни горе, ни злоба не вытравили из души веры в бога. Твердо решила Петровна, что не бог во всем виноват, а люди, потонувшие в грехе. Но не все люди грешны. Есть на земле праведники. Они блюдут и хранят в чистоте правильную веру и правду божию. Они стоят ближе к богу. Надо их искать. Так говорил проезжий человек, когда Степан в каталажке сидел. Так думала теперь и Петровна. Только не могла со Степаном об этом говорить. Точно врага, боялась его. Чувствовала, что пришло ей страшное испытание. Надо его как-то перенести. Надо выплакать горе. Тогда, быть может, придет облегчение. Тогда, быть может, повернется сердце к мужу. Ведь люб он ей. Не жить ей без Степана. Чувствовала, что для нее он дороже всего на свете.

Весь второй день Петровна в слезах лежала на сене, под навесом.

Вечером Степан пришел под навес с Демушкой, принес кринку молока и краюху ржаного хлеба. Тихо спросил:

— Спишь, Настенька?

— Нет… — ответила Петровна, едва разжимая губы.

Степан сел около нее. Поставил рядом кринку, положил хлеб. Сказал, стараясь быть как можно ласковее с женой:

— Поела бы, Настенька, а?.. Чего плакать-то…

После долгого молчания Петровна вытерла рукавом слезы и, с трудом выдавливая слова, спросила:

— Степа… зачем ты это сделал?.. Зачем изгалялся надо мной… над миром?..

Понимал Степан вину свою и горе жены. Долго сидел молча.

Изредка покрякивал и сморкался. А Петровна вновь залилась слезами. Тогда Степан громко кашлянул и растерянно заговорил, стараясь оправдаться перед женой:

— Не от озорства ведь это, Настенька… Сам не знал, что делать… Давно приставали ко мне с этим делом… Пока на воле был, отнекивался я… А тут как посадили меня в каталажку… да в темную, ну, просто беда!.. Кругом — сырость, темень… Крысы бегают… Камера-то без окон была… Кормили один раз в день… хлеб да вода… Потом вошь навалилась… Об вас думал… Не знал, где вы… что с вами делается… Она, вошь-то, с тоски бывает. Тоска загрызла меня… Все больше об тебе думал… Ну и ребенка жалко… А тут повадился брат Игнат… пристает и шабаш… Соглашайся, говорит, а то сгноят тебя тут… Я ему — то и се… дескать, как же сгноят? За что? Против закона это… А он смеется: «Чудак, говорит, ты… Закон-то, говорит, что дышло: куда упрешь, туда и вышло. Кто их, закон-то, пишет?.. Начальство!.. А что ты можешь сделать супротив начальства?.. Сгноят тебя — и все!..» Спрашивал я его про вас… Ничего не сказывает… «Не знаю, говорит, не видал твою жену…» Спервоначалу-то я так думал: ладно, мол, пущай гноят… Не из трусливых я… И не то видывал! А тут опять пришел Игнат и говорит: «Этапным порядком тебя отправляют… к месту приписки…» Спрашиваю его: «А бабу мою с мальчиком как?» «Баба, говорит, твоя здесь останется. Куда же ей? Закону, говорит, на бабу нет…» Тут я аж весь сомлел…

«Что же делать-то, — говорю, — Научи, брат Игнат! Дружки ведь мы с тобой». А он свое: «Соглашайся, говорит… Хорошие деньги получишь… И на тройке верст пятьсот прокатят…» Голова у меня опухла. Думал о вас: пропадете вы без меня на чужой-то стороне!.. Сутки просидел еще… Все упирался… Отнекивался… А он раза по три в день приходил… Игнат-то уговаривал… А меня тоска одолевает и вошь заела… Все думаю: как бы чего не сделали с вами — с тобой и с Демушкой… Ведь эти варнаки все могут сделать с человеком. А жаловаться кому на них?.. Архирею?.. Губернатору?.. Аль полицмейстеру?.. Так ведь это же — одна шайка!.. Вместе пьянствуют… Вместе с бабами гулеванят!.. Поди, вместе и мошенничают… Подумал, подумал… ну… и…

Степан махнул рукой и сердито закончил:

— Что рассказывать-то?.. Поди, и так понятно!.. Пришел ночью в монастырь… День просидел в келье у Игната… А под вечер вымыли мне одну ногу водой, с мылом… К другой привязали деревянную култышку… И стал я вроде настоящего хромого… Ну… и… Ладно! — почти крикнул он, обрывая свой рассказ. — Сама знаешь!.. Чего много толковать?.. Вставай… Пора ужинать да спать… Ребенка-то заморили…

Демушка пыхтел. Готов был плакать от голода и от дремоты. А у Петровны рассказ Степана все мысли спутал. Чувствовала она, что отваливается камень от сердца. И все еще чего-то боялась. Ждала от Степана еще каких-то слов — новых и теплых. Но Степан молчал. Поняла Петровна, что и ему тяжело…

Глава 17

Долго шли Ширяевы большим Сибирским трактом обратно, на запад. Только поздней осенью, по снегу, добрались до предгорий Алтая. Но не сразу попали к праведным старцам. Присматривались кержаки к новым богомольцам. Со всех сторон пытали. И только после того, как убедились в молитвенном усердии Петровны, дали лошадей и с проводником отправили Ширяевых в горы.

Всю зиму и все лето бродили Ширяевы по глухим горным тропам, среди зубчатых скал и дремучих лесов — от деревни к деревне, от скита к скиту, где пешком, а где вьюком на горных алтайских лошадках.

Глава 18

Вторую зиму провели в глухом монастырском скиту, почти у самых белков, где, кроме горных орлов да монахов, никто не живал, и куда, кроме кержаков да калмыков, никто не заглядывал.

Стоял тот скит на широкой горной лысине и окружен был высокими и серыми скалами да восьмиугольным забором из толстых досок.

А жили в том скиту длиннобородые староверческие монахи из секты спасельников, не признававшие совместного сожительства мужчин и женщин. Ходили спасельники в белых холстах. Занимались хлебопашеством и рыболовством. Разводили пчел.

Ширяевых охотно в монастыре приняли.

Петровна за стряпку жила, а Степан по двору работал.

Между делами на дворе и в кельях, пока баба богомольными делами занималась, Степан присматривался к иноческой жизни и видел, что спасельники нисколько не лучше православных монахов.

По большим праздникам и в воскресные дни всю зиму к монастырю тянулись конные вьюки с богомольцами да с богатыми подарками: везли богомольцы холсты и сукна домотканые, лен и хлеб, скотину откормленную и мед сотовый. Всю зиму иноки варили брагу медовую, пекли пироги рыбные, молились и пировали. Ночами темными прятались с молодыми богомолками по кельям уединенным да по сеновалам укромным.

Но Петровна ничего дурного не примечала. Днем, в работе, некогда было много думать о грехах своих, о скитской жизни и о боге. Вечерами же, после работы, уходила она за скитские огороды, взбиралась на небольшую и голую сопку, садилась на самый обрыв ее и смотрела на зияющие под ногами черные пропасти, из которых на востоке и на западе вылезали серые скалы.

Смотрела на бесконечные горные гряды, громоздящиеся вдалеке одна на другой, будто затянутые внизу густой фиолетовой кисеей, на беспредельный и темно-синий небосвод, раскинувшийся над головой и усыпанный трепещущими звездами. И думала. Мысли, смешанные со страхом и радостью, уносились туда: к многокрасочным и дивным черным нагромождениям и к многозвездным небесным просторам, в которые упирались белые престолы горных вершин.

Хорошо было в душе у Петровны. Оправдались ее надежды. Казалось ей, что нашла она праведных людей. Значит, есть бог. Он там, в белых горных обителях. Оттуда смотрит он на деяния мира и слышит беззвучные молитвы Петровны, перебирающей окоченевшими пальцами лестовку[3]. Радостно взволнованная и успокоенная спускалась она к скитским дворам, боясь расплескать по дороге душевный покой, навеянный думами о боге, о мире. Творила на кухне последнюю молитву на ночь и залезала на полати спать.