Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том III

• Название: Мемуары мессира Дартаньяна. Том III
• Автор: Эдуард Глиссан
• Издательство: Антанта
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 1995
• ISBN: 5-7607-0005-7, 5-7607-0006-5

Простейшим путем к переизданию «Мемуаров месье Шарля де Баатца сеньора Д`Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты мушкетеров короля, содержащих множество вещей личных и секретных, произошедших при правлении Людовика Великого» было бы точно перепечатать оригинальное издание, выпущенное в Колоне в 1700 году.

Не изменяя духу, не опресняя элегантности текста, «Мемуары» были переработаны и даны на языке, понятном и приятном человеку XX века. Сей труд стал произведением месье Эдуарда Глиссана, лауреата Премии Ренодо 1958 года и Интернациональной Премии Шарля Вейона за лучший роман на французском языке 1965 года.

---

Не нашлось слишком торопливых оспаривать у него такую честь; Французам не очень нравится уезжать сражаться так далеко, и они больше предпочитают биться на глазах у Короля или, по крайней мере, во имя его интересов. Итак, никто не побежал с ним торговаться, скомандовали некоторым войскам, что находились в стороне Прованса, погрузиться вместе с ним. Герцог де Бофор, чей отец [435] умер не так давно, получил в то же время приказ эскортировать их до места. Погрузка осуществилась в Тулоне, морская армия отправилась при попутном ветре, и Герцог совершил свой переход столь счастливо, что, казалось, все это предвещало нечто хорошее. Разгрузка прошла не так удачно, Турки бомбардировали порт с того места, где они установили батарею из двадцати четырех пушек, половина которых палила двадцативосьмифунтовыми ядрами, а другая двадцатичетырехфунтовыми, и они поубивали какое-то количество людей при разгрузке. Наконец, пушка и сделана, как говорят обычно, только для несчастных, но это не помешало тому, что у оставшихся была уже не та отвага, как если бы этот несчастный случай не произошел на их глазах. Сент-Андре Монбрен, кто командовал в городе под началом Морозини, и кто принадлежал к друзьям Навая, явился поначалу навстречу Герцогу и сказал ему на ухо, что тот не слишком здорово сделал, явившись сюда; ему хотелось бы быть еще в Париже; он сам здесь не так-то уж давно, и ему все это уже настолько надоело, что, когда бы не то, что он не имел бы больше чести, столь рано попросив отставки, он бы это уже сделал. Действительно, он находился здесь всего лишь пять или шесть месяцев. Он явился занять место одного Савояра, кто потребовал возвращения в свою страну, потому как он сделал то же открытие, что и Герцог де Ла Фейад, а именно, что Венецианцы не заботились больше о сохранении этого места. Сент-Андре Монбрен тоже сделал его, и это-то и побуждало его к такого сорта разговорам. Как бы там ни было, Навай был совсем не так уж дурно обо всем осведомлен для новоприбывшего человека; он не пожелал терять тут даром много времени и сейчас же предпринял вылазку.

Другая несчастная вылазка

Он привел с собой добрые войска, и он знал, что они его не подведут; итак, опрокидывая все, чем хотели преградить его проход, он, по всей видимости, собирался самое меньшее завалить часть траншеи и заклепать пушки неверных на ближайшей [436] батарее, когда внезапно панический ужас охватил войска, какими он командовал. Огонь подобрался к нескольким бочкам с порохом, а его люди сочли, что это враги подорвали специальную мину. Итак, они помчались одни в одну сторону, другие в другую, без смысла, без порядка, и ни больше ни меньше, как стадо баранов, когда до них добирается волк. Но Турки воспользовались столь благоприятным для них случаем. Они, кто убегали прежде со всех ног, вернулись назад и получили их реванш. Они перерезали, уж и не знаю, сколько человек, в том роде, что в город возвратилась лишь половина тех людей, какие оттуда вышли.

Неизвестно, что произошло с Герцогом де Бофором в течение этой битвы; так как он пожелал сойти со своего корабля, дабы сделаться зрителем или же принять участие в схватке, хотя морские Офицеры, находившиеся вместе с ним, и пытались ему сказать, что это не его дело; его так больше и не видели. Итак, никто не знает, что с ним сделалось, и даже по нынешний день теряются в догадках. Одни говорят о его конце одним образом, другие — другим, но наиболее правдоподобно то, что ему, видимо, отрубили голову в битве, как Турки никогда не забывают сделать с теми, над кем они получают преимущество, по той простой причине, что за головы они получают вознаграждение, потому-то и невозможно было его признать среди мертвецов — в самом деле, все мертвые одинаковы, что одни, что другие, когда у них больше нет ни голов, ни одежд; как тут отличишь этого Генерала от обычных солдат.

Навай, быть может, еще бы и задержался там на некоторое время, дабы попытаться исправить положение, если бы он не знал, что Морозини выдумает какую-нибудь насмешку из всего, что с ним приключилось. К тому же, так как он был хороший человек и самых добрых нравов, едва он увидел, что коза, о какой я говорил выше, по-прежнему пребывала в милости у того, кто ею пользовался, как он захотел уехать из страны, что, по его мнению, заслуживала [438] быть поглощенной во всякий момент. Итак, он отплыл назад так рано, как это только было для него возможно, и так как мы не живем больше во времена того знаменитого Римлянина, кто приказал отрубить голову своему сыну, хотя тот и одержал победу, потому как тот сражался без повеления Республики, так как, говорю я, мы не живем больше не только в те времена, но, напротив, сегодня победить — значит оправдаться, а позволить себя побить — то же самое, что сделаться преступником или, по меньшей мере, заслужить весьма малое уважение, он снова впал в опалу. Королю доложили, поскольку он не может обо всем узнавать сам, и ему просто необходимо на кого-нибудь полагаться, якобы если бы Навай получше поостерегся, с ним бы не случилось того поражения, какое он потерпел. Итак, он был удален от Двора во второй раз, поистине счастью и несчастью свое время в этом мире.

Посольство от Султана

Он нашел по прибытии во Францию посланника Великого Господина, кто явился жаловаться на то, что в ущерб добрым отношениям, какие всегда сохранялись между их Государством и нашим, Его Величество не прекратил подавать помощь Республике. Он явился также по поводу каких-то дел, касавшихся коммерции Леванта, о чем я не знаю многих деталей.

Король какое-то время не давал ему аудиенции, потому как то же самое практиковалось в отношении к послу, какого он отправил в Константинополь. Великий Господин действительно верил, будто бы допускать к своей особе так рано было бы осквернением его величия, и он делал это лишь после многочисленных церемоний. Итак, Король, с полным на то правом, не считая себя менее великим, чем мэтр этого посланника, пожелал уподобиться ему в этих обстоятельствах. Потому он поручил Месье де Лиону расспросить того, каков был повод его вояжа, дабы тот отдал ему в этом свой рапорт. Тот не пожелал ничего ему об этом сказать, и ответил ему через своего толмача, якобы он имел приказ [439] Великого Господина не объявлять об этом никому другому, кроме самого Короля. Это послужило причиной тому, что его заставили ждать еще дольше, чем, может быть, собирались это сделать. Однако к нему определили дворянина Дома Его Величества для предоставления ему всего, что тому было необходимо. Поскольку, хотя Король приблизительно знал, или, лучше сказать, догадывался о поводе его вояжа, он не преминул пожелать, чтобы с тем хорошо обходились. Он был бы в восторге, когда бы по возвращении в его страну у того были бы все основания только превозносить его. Итак, он распорядился его поселить и ублажать на свой счет, его и всю его свиту, и все это должно было продолжаться столько, насколько он задержится в его Королевстве.

Парижане, наверняка самые глупые люди на свете, когда речь заходит о любопытстве, в том роде, что они готовы бежать с одного конца города на другой, лишь бы поглазеть на повешенного, не преминули все сходить его повидать. Нашлось даже множество таких, что удивлялись, как это он сделан точно так же, как и любой другой, что он пил и ел совсем, как они. Они походили в этом на крестьян некой земли в нижней Нормандии, принадлежавшей покойному Месье де Матиньону, и где они его еще не видели; он заехал туда случайно в субботу вечером, они все не преминули явиться в их приход, куда он должен был пойти слушать мессу. Они разглядывали его с ног до головы, и найдя, что это был человек, чье лицо было не более представительным, чем у любого другого, они говорили одни другим по выходе оттуда, что он не был сделан совсем иначе, чем все они, да и Богу он молился совершенно так же, как и они, а, значит, это верный знак, что Бог еще более велик, чем он, вот почему они были неправы, когда придавали ему столько важности.

Король, перед кампанией, какую он проделал, и с тех пор, как она была завершена, принялся с такой заботой благоустраивать свои дома, и особенно Версаль, какой он любил превыше всех других, что [440] все там было продумано, как если бы это было у какого-нибудь частного лица. Он распорядился приготовить там ложа для всех сезонов, и они все были столь великолепны, что там царила пышность, точно так же, как и чистота; но, разумеется, наиболее прекрасна была галерея, где он завел обычай принимать послов. Она была украшена самыми дорогими коврами и самыми утонченными картинами. Он велел разыскивать их по всей Европе и даже в еще более отдаленных странах, что было связано с невероятными расходами. К тому же, у него имелся свой художник на жаловании, кто ничуть не уступал самым искусным художникам, принесшим Италии такую честь. Все это было, однако, еще ничем по сравнению с кабинетами, столами, вазами, чашами и другими подобными произведениями из литого серебра, какими вся эта галерея была полна из одного ее конца в другой. Трон, где он восседал, отвечал всему этому великолепию, и хотя материал, из какого они были сделаны, превращал все эти вещи в неоценимые, общий их строй стоил еще дороже, чем все остальное.