Анатолий Вахов - Фонтаны на горизонте

• Название: Фонтаны на горизонте
• Автор: Анатолий Вахов
• Издательство: Хабаровское книжное издательство
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1963

"Фонтаны на горизонте" (1958) - заключительная книга трилогии "Китобои". Первая называется "Трагедия капитана Лигова" (1955), вторая - "Шторм не утихает" (1957). "Китобои" - это художественная история отечественного китобойного промысла, история, наполненная драматической борьбой патриотов нашей Родины против иностранных компаний, против браконьеров, шпионов и диверсантов.В основу трилогии положены действительные события. Автор использовал в качестве материала для своего произведения архивы основоположников русского китобойного промысла на Дальнем Востоке капитанов О.Линдгольма, выведенного в романе под именем Лигова, и Дыдымова (Клементьев). Использованы также отчеты русского Географического общества, вахтенные журналы и отчеты китобойной флотилии "Алеут"

---

Елена Васильевна с наслаждением ступала по траве. После однообразной морской равнины радостно было видеть деревья, пусть неказистые, с изувеченными стволами, с истерзанными ветрами ветвями, но все же это были деревья. А трава. Она так и манила к себе.

Захматова, смеясь, говорила:

Мне кажется, что я впервые увидела и поняла, как красива простая, самая обыкновенная трава.

После моря ка берегу все видишь иначе, — подтвердил Бромеет. — Все иначе... быть моряком и хорошо и очень трудно... Мы ведь лишены тех многих маленьких радостей, которых сухопутные люди и не замечают, а принимают их как должное...

«Как он прав», — сочувственно подумала Захматова, и в ней шевельнулась жалость к этому большому человеку, который вынужден почти всю свою жизнь проводить в море, в далеких скитаниях, рисковать своей жизнью и для чего? Для своего благополучия или обогащения? Нет, для обогащения какой-то компании, каких-то людей, которые, быть может, никогда и не бывали на китобойных судах, не видели, не знают и не хотят знать, как живут китобои — Бромеет, матросы... «Есть ли у Бромсета семья, дети, жена? — неожиданно подумала Захматова. — Как они должны его ждать, как, наверное, скучают», Елене Васильевне взгрустнулось. Она вспомнила о своем муже. Погиб он за то, чтобы русские люди не были вот такими же несчастными, как иностранные китобои. Ей до сих пор трудно привыкнуть к мысли, что его нет, что он навсегда ушел от нее.

Захматова так погрузилась в воспоминания, что не замечала, как она машинально брела по траве. Бромеет, воровато оглянувшись по сторонам, обнял ее сзади за плечи и прижался губами к шее.

Елена Васильевна, очутившись в сильных объятиях, ощутив на шее прикосновение горячих жадных губ гарпунера, не сразу поняла, что же произошло. А он, не встретив немедленного сопротивления, истолковал это по-своему. Руки его стали властными и грубыми. Он повернул Захматову к себе лицом, поцеловал ее в губы так сильно, что ей стало больно.

«Что он делает? Как он смеет?!» — Захматова чуть не задохнулась от овладевшего ею возмущения. Она попыталась вырваться, но Бромсет держал ее крепко. Он становился все смелее, и его прикосновения, его ищущие руки, его шумное и прерывистое дыхание так оскорбили Елену Васильевну, точно облили ее грязью. «Бежать отсюда, бежать от него, не слышать его дыхания, не видеть его...» — Захматова рванулась от Бромсета так неожиданно резко, что он выпустил ее. Елена Васильевна отступила от гарпунера на шаг и почувствовала себя совершенно спокойной. Она с размаху ударила Юрта по лицу. Он протянул к ней руки, чтобы снова обнять, но она, не уклоняясь, снова и снова ударила гарпунера. Удар пришелся по глазам. Юрт невольно прикрыл их ладонью. В нем вспыхнула злоба. Как она смеет бить его? Сейчас он схватит ее. Но когда Бромсет открыл глаза, полный готовности исполнить свою угрозу, он не сделал ми одного движения. Захматова стояла рядом с ним, гордо вскинув голову и смотря ему прямо в лицо своими полными презрения и бесстрашия глазами. Их блеск сказал Бромсету больше, чем могли бы сказать любые слова. Эта молодая женщина не боялась его. Он для нее был сейчас таким маленьким и гаденьким, что Бромсет, поняв свое поражение, пробормотал:

Простите, я не хотел...

Молчите, Бромсет, — неохотно заговорила Захматова и как-то пренебрежительно махнула рукой. — Молчите... Вам нечего говорить... Вы просто... — она снова махнула рукой, — просто... Я хотела о вас лучше думать... Идемте к шлюпке...

Елена Васильевна повернулась и неторопливо зашагала к берегу. Ей захотелось быть сейчас одной в своей каюте. Ее больше не радовала ни зелень травы под ногами, ни ласковый ветер, ни сверкающее море. Оно как будто потускнело Все стало скучным, неинтересным, как бывает для человека, у которого неожиданно запачкали мечту...

Бромсет покорно шел за Еленой Васильевной. Она была впереди него, в трех-четырех шагах. Вокруг никого не было. Так что же он медлит? Но Бромсет знал, что он не сможет больше приблизиться к Захматовой. Она не боялась его. Он, как человек, который может быть ее товарищем, перестал для нее существовать. И Юрт это хорошо понимал. Но почему так произошло, почему он не смог взять эту женщину, он, которому многие правила общежития кажутся смешными? На этот вопрос Юрт не мог бы ответить. Пожалуй, впервые он потерпел поражение и теперь с удивлением думал об этом.

На «Вегу» они возвращались молча. Бромсет несколько раз пытался заговорить, извиниться, но Елена Васильевна останавливала его тем движением руки, которым отгоняют назойливую муху.

— Молчите, Бромсет... Молчите...

Мысли ее сейчас были далеки от него и от того, что он позволил себе на берегу. Захматова думала о Петропавловске, где бы ей сейчас хотелось быть, о друзьях-партизанах. Сколько она с ними была вместе, сколько провела походов, но ни разу никто из них не позволил себе такого грубо-грязного к ней отношения. «Когда люди борются за светлое будущее, у них и светлые мысли и чувства», — пришли на память где-то вычитанные ею слова. — Как это правильно».

Елена Васильевна не предполагала, что ее прогулка с Бромсетом на берег не только принесет ей горечь и чувство омерзения, но вызовет и более серьезные результаты.

Отъезд и возвращение Захматовои с гарпунером происходили на глазах всей флотилии. Одни из китобоев отнеслись к этому равнодушно, другие отпустили соленые шутки и забыли; третьи — Микальсен и капитаны китобойцев — почему-то решили, что теперь после поездки на берег Захматова не будет особенно строгой и придирчивой. Этому немало способствовал своими двусмысленными улыбками и ответами на расспросы китобоев Бромсет: мужское самолюбие не позволяло ему сказать правду. Китобои с большим рвением били всех китов подряд и ставили «мягкие пробки», однако к базе приводили туши только зрелых китов.

Бромсет, стараясь выместить свою злобу на Захматовой, бил китов как одержимый. Его судно подходило к базе лишь за топливом, водой, продуктами. Команда, измотанная работой, тихо ворчала, но из кубрика это недовольство не поднималось на палубу, не доходило до капитанского мостика. Каждый знал, что, узнай капитан об этом, кроме штрафа, можно поплатиться еще более тяжелым наказанием. Издавна на китобойных судах царило правило — член команды, высказавший недовольство чем-либо, рисковал быть высаженным на любом берегу, на острове, где даже может не быть людей. Его могли подвергнуть избиению, а иногда он таинственно исчезал с борта...

Поездка Захматовой на берег больше всех произвела впечатление на датчанина Оскара и его друга итальянца Орацио.

«Бог спас меня от беды, — думал помрачневший Оскар. — Я же хотел этой женщине рассказать правду о причине исчезновения Джо Мэйла, о набеге на лежбище котиков... Она бы, конечно, там на берегу выдала меня Бромсету, и я бы давно был за бортом».

— Кажется, эта русская заодно с Бромсетом, — шепнул как-то датчанину Орацио. — Я слышал, как Юрт рассказывал Ханнаену о том, как он с русской...

Орацио пугливо оглянулся: не подслушивает ли его кто-нибудь. Моряки стояли на палубе у лебедки. Был дождливый вечер. Капли воды монотонно стучали по палубе, по брезентовому чехлу лебедки. Старик прошептал несколько слов на ухо Оскару и добавил:

— Не вмешивайся, Оскар, в их дела. Я знаю, что смерть Джо не дает тебе покоя. Но ему ты уже ничем не поможешь, а себя и меня можешь погубить. Я хочу еще увидеть свою Италию...

Орацио затрясся в беззвучном плаче. Датчанин положил ему руку на плечо:

— Не надо плакать, Орацио. Ты еще будешь в Италии. Они замолчали. Дождь усилился. Клеенчатые плащи

на матросах блестели. Китобойное судно стояло в дрейфе. С рассветом оно снова начнет поиски китов и снова поведет туши в устье какой-то реки, как это делали и сегодня, и вчера, и каждый день. Усталая команда отдыхала. Оскар нес вахту. Мысли у него были такие же невеселые, как и этот дождливый вечер.

Из капитанской каюты донесся рев Ханнаена:

— Орацио! Макаронник проклятый! Кофе!

Старик испуганно побежал к камбузу, скользя по мокрой палубе. Оскар остался один. Прижавшись спиной к переборке спардека, он прислушивался к тому, что происходило в его теле. Последние дни кашель неожиданно прекратился, но слабость одолевала его. Любое движение вызывало испарину по всему телу. Хотелось лежать, не двигаться... Оскар опять подумал о Джо. И хотя датчанин не был набожным, мысль о возможной встрече по ту сторону действительности уже приходила к нему не раз. Вот и сейчас она назойливо вертелась у него.

Оскар сердито сплюнул: «Как бы Джо удивился, если бы узнал, что русская, врач с базы, была с Бромсетом на берегу... Прав Орацио: не нужно мне совать свой нос в их дела. Джо был механик, свой, моряк. А там, на базе, начальство. Пусть сами и разбираются».

Так Оскар пришел к твердому решению не пытаться встретится с Северовым, ничего ему не рассказывать о Джо, Скрупе, Бромсете, о побоище на котиковом лежбище. Елена Васильевна и не подозревала, какой вред она нанесла своим необдуманным поступком.