Феликс Гилман - Расколотый Мир

• Название: Расколотый Мир
• Автор: Феликс Гилман
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Вестерн
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-386-08512-4

Перед вами увлекательный и неповторимый роман с оригинальным сюжетом, яркими персонажами, поразительно огромным, продуманным миром. Это невероятный сплав стимпанка, фэнтези, научной фантастики, вестерна и альтернативной истории.

Запад. Безымянные земли. Место, где мир еще незавершен, и граница между реальностью и кошмаром размыта. Именно здесь возникла Республика Красной Долины. Двадцать лет она процветала, и это было лучшее время в истории Запада.

Сегодня мир охвачен войной. Обостряется борьба между враждующими фракциями. В ходе нескончаемых сражений бойцы Линии и головорезы Стволов пытаются захватить власть. Республика теперь в прошлом. Ее последний генерал потерял рассудок, попав под психобомбы бойцов Линии. Его рассеивающийся разум хранит тайну. Ту, что сможет окончить войну и установить мир. Противники пойдут на все, чтобы добраться до генерала и выведать его секрет.

---

— Мне показалось, он вот-вот заговорит со мной.

— Они не разговаривают. Да и взгляните на него — даже если бы он заговорил, как бы вы его поняли? — Он наконец заметил жалость на ее лице, и его голос смягчился: — Случаются вещи и похуже. Да и что я вообще могу знать? Я просто делец.

— Понимаю, мистер Бонд. — Она отвернулась и трясущимися руками достала из сумки успокоительное.

Он крикнул, уже вдогонку:

— Эй! А ваш большой друг был хорош. Отлично поработал.

Она посмотрела, куда он указывал. Магфрид ходил взад-вперед, обхватив голову руками.

В «Истории Запада для детей» о холмовиках не говорилось почти ни слова. На одной выцветшей вклейке изображались сцепы из жизни Запада: дремлющий на рельсах Локомотив, причудливо изрезанные ветром скалы и житель холмов с обсидиановым копьем на вершине скалистого утеса. Также о них упоминалось в первой главе — рассказе о первых поселениях в период Основания. Совсем коротко: «Отношения между первым губернатором Сэмюэлем Селфом и местным Лесным Племенем были сложными и не всегда достойными». В остальном Первое Племя просто вычеркнули из истории этого края. «Вот если бы они чаще сражались...» — подумала Лив.

Большинство людей Бонда не знало грамоты. Однажды вечером один из них спросил у Лив, что она читает, и вскоре она уже читала им вслух. Это были грубые бородатые детины с желтыми зубами и переломанными носами, но слушали они, как дети. Большая часть из них знала об истории своего мира еще меньше, чем Лив.

Главы со второй по двадцать вторую представляли собой перечень битв и несчастий. Первая колония оказалась заброшена, виной тому — долгие годы суровых зим, чумы и дурных знамений. Колонисты расселились на юг и на запад. На юге возникла Линия — колонисты обнаружили нефть и построили первые Локомотивы, чтобы путешествовать между городами, разбросанными I ю засушливым равнинам. Люди быстро поняли, что создали нечто ужасное, нечто выше человеческого понимания, нечто, обладающее собственным разумом и волей к завоеваниям. Первые Стволы появились на диком Западе среди изгоев, бродяг и преступников, бежавших от правосудия. Они сразу же возненавидели друг друга. Взаимная ненависть стала смыслом их существования. Линия неуклонно расширялась при помощи Локомотивов, механизмов, скорости и людской массы. Стволы плели интриги, жульничали, травили, шантажировали и устраивали засады, собирали армии наемников и толпы обманутых крестьян... И все-таки — Бонд был прав — Стволы всегда проигрывали. Триста лет горьких поражений. Почему же они продолжают сопротивляться?

«История Запада» клеймила Линию как тиранию, а Стволов — как анархию, и торжественно восхваляла добродетели Республики Красной Долины (чьим департаментом всеобщего образования она и была издана). К добродетелям относились: Демократия, Здравомыслие, Самоуправление, Право собственности и Упорядоченная свобода. Каждой из них посвящалась краткая назидательная глава.

Республика возникла как новая идея там, где некогда был Край Мира. Непрочный альянс свободных городов и приграничных стран превратился в Союз, потом в Федерацию, а потом, после подписания Хартии на берегу Реки Красной Долины около сорока лет назад, в Республику. Была в книге и картинка: несколько дюжин солидных пожилых мужчин, стоя на берегу, размахивают бумагами, перьями и произносят речи. Сама Хартия представляла собой нечто среднее между гражданским кодексом и священным текстом; на картинке ее озарял столп света, падавший с небес.

Затем следовал, рассказ об истории войн Республики — славных и победоносных, как против армий Линии, так и против пиратов и слуг Стволов. Республика не признавала ни богов, ни хозяев.

На пятый вечер после отъезда из Монро, когда все были заняты починкой сломанных осей и порванных палаток, а Лив сидела в одиночестве на камне на краю лагеря и читала, Бонд, державшийся в стороне, когда она читала вслух его людям, подошел с важным видом и заглянул ей через плечо.

— Он мертв. — Бонд показал на изображение генерала Энвера, собиравшего войско во время какого-то сражения. — Погиб, — добавил Бонд, будто желая поразить Лив этой новостью. — И он, и вся его Республика. Они выигрывали сражения до тех пор, пока однажды не проиграли, вот и все. Мертвы, исчезли, забыты.

— Я об этом слышала.

— Книги хороши для ведения учета. Много вы из них не узнаете. Мир меняется быстрее, чем пишутся слова.

— Прошлое не меняется.

— Говорят, генерал Энвер дружил с холмовиками. Якобы у него был советник, заклинатель камней, с чьей помощью он и выигрывал сражения. Я слыхал, генерал даже взял одну из них в жены, но сам в это не верю. Об этом там ничего не сказано?

— Это всего лишь простенькая детская книжка, мистер Бонд.

— Гм. Да, для детей книжки в самый раз.

Лив раздраженно захлопнула книгу:

— Огромное спасибо за ваше мнение, мистер Бонд.

Бонд покраснел и смутился.

— Прошу прощения, мистер Бонд.

— Я вовсе не обижен, мэм.

— Это все жара и поздний час, мистер Бонд...

Она почувствовала странную привязанность к глупой маленькой книжке. Лив дорожила ей, как вещью из родного дома.

— Говорят... — Голос Бонда стал вдруг тихим и задумчивым. — То есть я слыхал разговоры о том, что Война будет длиться, пока не поглотит весь мир. Республика пыталась это предотвратить, но судите сами, что с ними стало. Всюду, где есть нефть, обоснуется Линия, а где плохие парни — Стволы. И так будет вечно.

— Ужасная мысль!

— Я слышал, холмовики знают, как прекратить все это. Они появились первыми и знают этот мир, понимают, чему в нем место, а чему нет, и, не сомневаюсь, могут одолеть и Линию, и Стволов, если только захотят. Вам так не кажется?

— Мне кажется, разумного в этой мысли немного, мистер Бонд.

— Один мой друг говорил, что если надежда на мир до сих пор есть, то эта надежда — в них, а не в нас.

— Если он прав — для нас это позор!

— Он умер. Кто-то застрелил его. Не важно кто. Я не знаю. Не знаю... Здесь есть над чем поразмыслить, правда? Я не глупец, доктор.

— Разумеется, мистер Бонд.

Бонд был похож на ее мужа, покойного профессора естественной истории доктора Бернарда Альверхайзена. Под жирком Бонда скрывались мускулы, а у Бердарда они были неразвитыми, Бонд был загорелым, Бернард — бледным; Бонд был силен и ловок, а Бернард — неуклюж, то есть сходство между ними было, в сущности, совсем незначительным. Так почему же Бонд напоминал ей Бернарда? Может, именно потому, что ее муж был совсем не похож на знакомых ей мужчин Кенигсвальда, и она, оказавшись одна в чужом краю, искала вокруг хоть малейшие следы чего-то привычного?

Высокомерием, грубоватостью и самоуверенностью Бонд тоже походил на Бернарда. Еще — склонностью поучать. В Баррен-хилле он казался неразговорчивым, но в дороге, на безмолвном просторе, выяснилось, что он большой охотник поговорить о чем угодно: о растениях, погоде, бизнесе, о том, как нужно ездить верхом или чинить фургон. Оказалось, он весьма интересуется тем производством, для которого предназначался груз костей, который они везли, и хорошо о нем осведомлен. А ее Бернард любил пофилософствовать.

Бахвальство скрывало романтическую жилку в глубине его души; была ли она у Бонда?

Она сказала Бонду правду. Бернард умер два года назад от сердечного приступа прямо за обеденным столом, когда подавали первое. В момент смерти он горячо возмущался положением дел на факультете.

Он был намного старше ее Они познакомились почти сразу после того, как она выписалась из института Туборрхена, где провела большую часть юности, лечась от травмы, вызванной гибелью матери, и сопутствующих неврозов, но это обсуждать с Бондом она уж точно не собиралась. Лив тогда была тщедушным комнатным созданием, не нашедшим своего места в мире, и нуждалась в опеке, а Бернард слыл крупным авторитетом в своей области. И находил ее милой.

Она любила его, хотя и отстранено, и до сих пор помнила все, что ее в нем раздражало.

Отходила положенное время в трауре, но после уже тосковала по нему нечасто.

Лив никогда не лгала себе по поводу своих чувств и гордилась этим, считая профессиональным достоинством.

Однажды вечером, когда они проезжали под кронами кедров, Бонд озвучил эти чувства. Он смотрел на дорогу перед собой, а потом заговорил, умудряясь казаться одновременно грубым и стеснительным.

— В этом вашем госпитале вы не найдете себе мужа, доктор.

— Я сейчас и не ищу нового мужа, мистер Бонд.

— Никто из нас не может ждать вечно.

Это слегка задело ее.

— Мир огромен, мистер Бонд. Иногда кажется, что у нас впереди вечность.

Он надолго замолчал.

— Да. Бывает.

Остаток вечера они проговорили об истории и политике.