Лион Фейхтвангер - Изгнание

• Название: Изгнание
• Автор: Лион Фейхтвангер
• Жанр: Классическая проза

Лион Фейхтвангер написал свыше десяти исторических романов и несколько пьес, действие которых происходит в разные эпохи и в разных странах. Наряду с этим он создал четыре романа на темы современной ему германской действительности — «Успех», «Семья Опперман» (в первых изданиях — «Семья Оппенгейм»), «Изгнание» и «Братья Лаутензак».

Первые три романа составляют цикл «Зал ожидания»; они связаны между собой не общностью сюжета или персонажей, а скорей общностью проблем: в каждом из них силы фашистской реакции сталкиваются с силами прогресса, которые Фейхтвангер воплощает в образованных, мыслящих людях, интеллигентах-гуманистах.

---

Что скажешь на это? Молча шли рядом обе женщины. Воздух был влажен и тяжел, вечер еще не наступил, но очертания всех предметов уже расплывались в волнах испарений и сумеречном свете. На газон и деревья Булонского леса меланхолическим покровом ложился туман.

Анна была печальна. Ее угнетало не только горе подруги; в широком гостеприимстве Зимелей ей чудился последний отголосок былой жизни в Германии. Теперь уходило и это. Когда-нибудь должен же быть последний раз.

Они бесцельно шли, попали в маленький зоологический сад. Грустно брели, обмениваясь односложными словами. Сумерки сгущались, аллея, по которой они проходили, не была освещена.

Они остановились посмотреть на слонов. Как допотопные чудища, расплываясь в тумане, стояли исполинские животные на самом краю своих владений, у рва, который отделял их от мира. Их было четыре; каждый из них со странной равномерностью поднимал и опускал одну переднюю ногу в пустоту. Они не могли не знать, что попадут в пустое пространство, они много тысяч раз убеждались в этом и все же невольно вновь и вновь опускали ногу в пустоту, которая вела к свободе. Ритмическим движением поднимали они ногу, все четыре — переднюю правую ногу, и с той же странной равномерностью размахивали хоботом. Так они качались взад и вперед, угадываемые только по контурам, тяжелые и громадные, похожие на тени, серые на сером, в тумане и во мгле. Бесконечно печальна была эта картина, безнадежна. Уныло глядели на нее обе женщины, уныло побрели они домой.

После успеха «Персов» Анна думала, что дела их, по крайней мере материально, пойдут в гору. Но все опять застыло на мертвой точке, а в последние дни Анна с тревогой видела, что переписка Вольгемута с Лондоном становится все более оживленной. Говоря о своем лондонском коллеге, Вольгемут уже называл его не Симпсоном, не сэром Джемсом, а Джимми и Симпси. И вот наступил день, когда Вольгемут и в самом деле сообщил ей, что договор с Джимми заключен и что в сентябре он переедет в Лондон. Анна с трудом выжала из себя лишь сухое «поздравляю», и тогда он повторил, откашливаясь, без особого подъема свое предложение взять ее в Лондон. Она ясно чувствовала, что он надеется на ее отказ, на то, что она даст ему предлог взять вместо нее Элли Френкель.

Выходит, думала она мрачно, Зепп и Ганс были правы, когда не хотели менять «Аранхуэс» на лучшую квартиру и мадам Шэ — на более дорогую прислугу. Прав был Зепп и в том, что зубами и ногтями цеплялся за свое положение в «ПН». Теперь, значит, будет еще труднее держаться на поверхности. Они обречены навсегда остаться в «Аранхуэсе».

— Надеюсь, вы дадите мне несколько дней на размышление? — спросила она.

— Пожалуйста, пожалуйста, — галантно прогудел доктор. — Но я был бы вам очень обязан, если бы вы как можно скорее сообщили мне ваше решение.

Лишь по дороге домой она до конца поняла, что значило для нее решение Вольгемута. Они останутся в «Аранхуэсе»? Они обречены остаться там? Да они еще рады будут остаться в «Аранхуэсе». Безработица растет. Даже Перейро, человек с весом и благожелательно к ним настроенный, все еще не может достать ей трудовую карточку. Нелегко будет получить новую работу, и, какая бы она ни была, оплачиваться она будет хуже, чем работа у доктора. Другого выхода нет. Зеппу придется идти на все, всячески избегать ловушек Гингольда и держаться за «ПН»; ведь весь их бюджет будет строиться на его заработке.

Нет, нет, нет. Этого она не хочет. Она вдруг поняла, как она горда тем, что до сих пор была опорой для Зеппа и Ганса. Все ее существо возмущается против мысли, что ей придется прозябать в Париже без работы. Этого она не вынесет. Ничего другого не остается: надо переехать в Лондон. Зепп поймет, согласится, она убедит его.

Спокойно и разумно излагает она Зеппу мотивы, говорящие в пользу переселения. Хоть он и потеряет свой оклад в «ПН», но она будет зарабатывать по-прежнему, это гораздо важнее. Дело не только в том, что ее заработок больше, но Вольгемут настолько же надежен, насколько Гингольд ненадежен. Будь это не так, доктор не предложил бы ей поехать с ним в Лондон.

Говоря это, она думает о том, как хорошо было бы для них обоих начать в Лондоне новую жизнь. Все тогда наладится.

Он вернется к музыке, они снова сблизятся. Жизнь опять наладится.

Конечно, она скрыла от Зеппа эти мысли, она не хотела вносить в разговор сентиментальные ноты. Но надежда на лучшую жизнь в Лондоне придает ей силы, она говорит красноречиво, убедительно. После блестящего успеха «Персов» можно рассчитывать, говорит она, что в недалеком будущем он своей музыкой сможет прокормить их всех. Конечно, политическую работу придется оставить, но не говорил ли он сам, что хорошая музыка и есть хорошая политика? А писать время от времени статьи для «ПН» можно будет и в Лондоне. Она находит ясные и простые слова, она говорит тепло и очень спокойно.

Мягкое, дружеское настроение Зеппа прочно держалось все эти дни. Он и сегодня не раздражителен, он даже хорошо настроен и сговорчив. Но ехать в Лондон — об этом он и слышать не хочет, он не уедет из Парижа, и если он не говорит ей этого ясно и недвусмысленно, то только щадя ее, из боязни сцен, по нерешительности.

Он, конечно, понимает, что Анна рассуждает здраво. Но мысль о переселении в новый, большой, чужой город гнетет его так, будто теперь только начнется настоящее изгнание. Его инертность, его боязнь перемен, его склонность предоставлять события их естественному течению, вся его мюнхенская натура восстает против той затраты энергии, которой требует от него Анна. Как продолжать в Лондоне борьбу за Беньямина без газеты? Как вообще, сидя в Лондоне, заниматься политикой? Как Анна представляет себе это? И что же — потерять своих последних друзей, Чернига, Рингсейса, сослуживцев по «ПН», всех своих Бергеров, и Пфейферов, и Вейсенбрунов, и музыкального Петера Дюлькена? А его политические начинания — бросить их? Но, перебирая про себя эти мотивы, он понимает, что их не противопоставишь крепким доводам Анны.

— У меня нет ни малейшей охоты покинуть Париж, — просто говорит он, не утруждая себя поисками аргументов.

— Но было бы крайне неразумно оставаться в Париже, — спокойно и деловито подводит итог Анна. Он благодарен, что она не возмущается, не настаивает.

— Я все обдумаю, — обещает он, стараясь закончить разговор и уклониться от решения, — еще есть время.

— Времени немного, — настойчиво замечает Анна, — доктор торопит.

— Потерпи, старушка, — просит он сердечно, ласково, как ученик, выпрашивающий у учителя свободный день. — Неужто я должен сейчас же сказать «да»? Немедленно? — Он кладет ей руку на плечо, и на этот вечер разговор заканчивается.

19. Цезарь и его счастье

За что бы ни брался Визенер, опасность, которую навлек на него этот сопляк Рауль своей затеей, обступала и обволакивала его со всех сторон, как тяжелый, удушливый ветер с юга. Больше всего раздражало его, что приходится ждать сложа руки, что ничем нельзя оборониться от близкой беды. Шпицци уже составил докладную записку о встрече «Жанны д'Арк» и «Юного Зигфрида», германские инстанции утвердили проект, французские любезно шли навстречу: назначение молодого Шасефьера руководителем французской делегации было почти решенным делом. С большим трудом удалось Визенеру на время задержать опубликование сведений о предстоящем слете. Но через неделю, через две общественность узнает о слете, имя Рауля будет названо, «Новости» опять поведут атаку на Визенера и на этот раз будут еще более ядовитыми. Он поплатится за то, что порекомендовал Гейдебрегу такой сверххитроумный прием борьбы против этой грязной газетки. Следовало просто купить Гингольда самым обыкновенным, грубым образом и сразу заткнуть глотку этим писакам из «ПН».

Он заставлял себя работать над «Бомарше», но приподнятое настроение последних недель развеялось как дым. Присутствие Марии только усиливало его нервозность. Раз уж не было возможности откровенно поговорить с Леа, ему хотелось рассказать Марии о своих страхах, услышать от нее слова утешения, разыграть перед ней беспечность. Но, разумеется, именно сейчас, когда он нуждался в ее поддержке, она отвернулась от него и оставила его наедине с его Historia arcana.

Мария работала не за страх, а за совесть. Она никогда не уставала говорить с ним о «Бомарше». Она отыскивала для него литературу, о которой он без нее и не знал бы, обращала его внимание на «мертвые» места, ошибки, противоречия. Но о тех трудностях, которые угрожали его карьере, она не говорила ни слова. Тщетно пытался он шутками и откровенными намеками заставить ее высказаться. Умышленно, чтобы ее раззадорить, не скрывал от нее своих махинаций против «Парижских новостей» и позволил глубоко заглянуть в лабораторию его интриг. Он зашел так далеко, что даже диктовал ей директивы для своего агента Лейзеганга — лишь бы довести ее до возмущения. Но она только отмалчивалась с брезгливым видом.