Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 17. Врата времени. Пробуждение Каменного Бога

• Название: Миры Филипа Фармера. Том 17. Врата времени. Пробуждение Каменного Бога
• Автор: Филип Фармер
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1997

Миры Филипа Фармера. Т. 17 / Пер. с англ. — Полярис, 1997. — 383 с.

В очередной том собрания сочинений вошли два остросюжетных приключенческих романа, повествующих о приключениях наших современников в мирах, отделенных от нашего бездной времени, — «Врата времени» и «Пробуждение Каменного Бога».

[collapsed title=Содержание:]От издательства (предисловие), стр. 5-6Врата времени (роман, перевод В. Серебрякова), стр. 7-172Пробуждение Каменного Бога (роман, перевод Э. Раткевич), стр. 173-382[/collapsed]

---

Два Сокола снова присвистнул. Для истории Европы данного мира этот фактор был куда важнее, чем вторжение индейцев.

— Сейчас здесь жарко, — пробормотал он. — Но могу поклясться, что это ненадолго, скоро наступит адски холодная зима.

Два Сокола подошел к уцелевшим полкам и, просмотрев несколько книг, нашел атлас с более детальными картами. Сопроводительный текст и подписи на картах были двуязычными: на греческом и на ирокезском. Разобраться в здешнем греческом было трудно — он отличался от языка Гомера и содержал множество заимствованных слов, — но все же это было проще, чем читать по-индейски.

— А мы-то гадали, почему нет лошадей. — Два Сокола повернулся к О’Брайену: — Больше того, тут и верблюдов не найдется. Равно как помидоров, табака, индюшек и еще много чего.

— Почему?

— Лошади, каких мы помним по нашей земле, возникли на Американском континенте. Потом они попали в Старый Свет, а на родине вымерли. Только в наше время их завезли испанцы. Верблюды тоже возникли в Америке, переселились в Азию, а в Америке остались только ламы, альпака и гуанако. Теперь ясно, почему никто не понимает, чего тебе надо, когда ты просишь прикурить?

О’Брайен угрюмо кивнул.

— Эй! А резина? Так вот почему у тех броневиков были колеса с железными ободьями! Каучука-то нет!

— И шоколадку тебе уже не съесть.

— Что за паршивый мир! — сплюнул О’Брайен. — Что за паршивый мир!

— Да, похоже на то, — задумчиво сказал Два Сокола. — Но мы — здесь, и единственное, что нам остается, — выкарабкиваться.

Их прервали. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Дзикохсес, а с ним человек двадцать солдат в светло-зеленых мундирах, коричневых высоких ботинках и штанах в обтяжку с золотым галуном. Мундиры напоминали покроем фраки — и широкими рукавами, и четырьмя большими пуговицами. Конические стальные каски походили по форме на шляпы китайских кули; у офицера на каске красовались символические стальные перья. И у каждого солдата была длинная изогнутая сабля и однозарядное ружье. Почти все чужаки были смуглыми и темноволосыми, хотя среди них попалось несколько блондинов, и все без исключения — безбородыми.

Офицер, кициаскос (от греческого «хилиархос» — тысячник), о чем-то расспросил Дзикохсеса, поминутно поглядывая на летчиков. Внезапно нахмурившись, он прервал Дзикохсеса на полуслове, подошел к пришельцам и резким тоном потребовал у Двух Соколов оружие. Два Сокола выполнил приказ не сразу, но в подобном положении лучше было подчиниться. Проверив, стоит ли пистолет на предохранителе, он протянул оружие офицеру. Кициаскос повертел пистолет в руках и сунул за пояс.

Дзикохсес и его партизаны ушли; солдаты вывели летчиков и хускарле Ильмику из дома. И снова начались ночные марши; днем приходилось отдыхать в укромных уголках. Враг уже захватил эту местность, но закрепиться еще не успел. И если отряду удавалось избежать встреч с перкунишанами, то спрятаться от полчищ комаров было просто невозможно. И солдаты, и их спутники вынуждены были ежедневно натирать руки и лица вонючим жиром, чтобы защититься от кровососов.

На третий день пути у О’Брайена началась лихорадка; стрелка знобило и бросало в пот. Два Сокола решил, что у сержанта малярия, и санитар группы подтвердил этот диагноз.

— Боже правый, у них что, хинина нет? — осведомился О’Брайен. — В этих-то комариных рассадниках самое важное...

— Нету, — отозвался Два Сокола. — На нашей Земле его привезли из Южной Америки. Так что...

— А до Колумба что — так и мерли? Было же что-то!

— Не знаю. Может, и было, но пользы от него было немного.

Он не стал рассказывать О’Брайену, что малярия была самой смертоносной болезнью Средиземноморья, а во многих местах оставалась ею до последнего времени. Пилот волновался не только за товарища, но и за себя. Нелеченая малярия могла убить человека. А в этом мире паразит мог оказаться еще вирулентнее, чем на их Земле.

Идти О’Брайен не мог, и его понесли на носилках, сооруженных тут же из двух веток и одеяла. Два Сокола взялся за один конец носилок, кто-то из солдат — за другой. Каждые полчаса солдаты сменялись, но Два Сокола ни разу не выпустил носилок, пока руки совсем не одеревенели, ноги не налились свинцом, а спина не была готова переломиться в следующую секунду.

О’Брайен глотал выданные санитаром таблетки — по одной зеленой и одной красной каждый час. Но лекарства не помогали: по четыре часа ирландец мерз и потел попеременно, его все так же бил озноб. Как и следовало ожидать, постепенно приступы прекратились, и дальше О’Брайена, несмотря на слабость, заставили идти пешком. Офицер ясно дал понять, что никаких задержек не потерпит. Два Сокола, как мог, подгонял товарища. Он понимал, что командир без колебаний застрелит возможного шпиона, если тот помешает группе двигаться вперед. Судя по всему, главной его заботой было провести блодландку через вражескую территорию и доставить в столицу.

После четырех дней перехода, во время которых О’Брайен совсем ослабел, отряд вышел к деревне. В последний день они путешествовали днем. Видимо, враг еще не дошел до этих краев. Здесь Два Сокола впервые в этом мире увидел железную дорогу и локомотив. В его мире такой паровоз можно было бы датировать концом прошлого века, если бы не высокая дымовая труба в виде маски демона. Выкрашенные алым вагоны были разрисованы знаками удачи, включая свастики.

Деревня была конечной станцией железнодорожной линии. Три десятка домов и лавок тянулись вдоль рельсов. Два Сокола с любопытством разглядывал и поселок, и его обитателей. Архитектура напомнила ему дешевые декорации к вестерну. Но у каждого крыльца красовался столб с нарисованным или вырезанным изображением духа-защитника , и еще одно — под крышей, наподобие носовой фигуры корабля. Мужчины носили тяжелые башмаки и кожаные рубахи, женщины — вышитые бисером блузы и юбки до щиколотки, к которым были кое-где пришиты ракушки и каменные фигурки. И у тех, и у других волосы спадали до плеч. Видимо, стрижка «под горшок» была частью военной формы.

Стариков было немного; лица их пестрели синей и красной татуировкой. Два Сокола подозревал, что изначально этот обычай был распространен по всей Хотинохсоних, но что-то, возможно, влияние восточноевропейских народов, привело к его вымиранию.

Офицер проводил хускарле Торсстейн к пассажирскому вагону и вежливо помог ей подняться. С американцами он так не церемонился. Из его криков пилот разобрал, что им следует пройти на три вагона ближе к хвосту поезда. Два Сокола сделал вид, что ничего не понял — он не хотел, чтобы захватившие его догадывались, что он понимает их речь. Солдаты схватили его и О’Брайена и поволокли вдоль состава. Пилот помог трясущемуся сержанту влезть по ступенькам и заполз в передвижную тюрьму сам.

Товарный вагон был битком набит ранеными. Немного потолкавшись, Два Сокола нашел место, где О’Брайен мог лечь, не сгибая ног, и решил раздобыть воды. Но воду давали только в соседнем вагоне. За ним, не отставая ни на шаг, шел человек с перебинтованной рукой и окровавленной повязкой на голове. В здоровой руке раненый держал длинный нож и сообщил, что при малейшей попытке к бегству перережет горло и пилоту, и его приятелю. До самого конца путешествия, пока поезд не прибыл в город Эстоква, раненый конвоир не отходил от пленников ни на шаг.

Дорога заняла пять дней. Поезд часами стоял на запасных путях, пропуская на запад военные эшелоны. В один из дней раненым и больным не давали воды — ее не было во всем поезде. О’Брайен едва не умер тогда. По счастью поезд остановился на запасном пути, поблизости от ручья — и все, кто мог ходить, выбежали, чтобы наполнить водой котелки и фляги.

В вагоне было тесно, душно, шумно, в нем стояла невыносимая вонь. У солдата, лежавшего рядом с О’Брайеном, была гангрена. От тошнотворной вони Два Сокола не мог есть. На третий день пути несчастный умер, и только через четыре часа товарищи похоронили его в лесу у насыпи, пока поезд нетерпеливо разводил пары.

Как ни странно, О’Брайен начал потихоньку выздоравливать. К тому времени когда поезд прибыл в Эстокву, лихорадка и озноб прошли. Сержант был слаб, бледен и тощ, но болезнь отступила. Два Сокола не знал, что тут помогло: собственные силы и упорство О’Брайена или же таблетки, которыми продолжал пичкать его санитар, или то и другое вместе. А может, у него была вовсе не малярия. Но это уже не имело значения. Главное, что О’Брайен снова был здоров, хотя и не совсем.

ГЛАВА 6

Поезд прибыл в Эстокву ночью, под проливным дождем. Два Сокола прильнул к окошку, но кроме ярких вспышек молний, разгоняющих тьму, так ничего и не увидел. Ничего не смог увидеть он и после того, как его вывели из вагона. С завязанными глазами, заломленными за спину руками и под охраной солдат американцев повели куда-то. Когда дождь забарабанил по парусиновой крыше над его головой, Два Сокола решил, что находится в грузовике. Его усадили спиной к стене рядом с О’Брайеном, также связанным.