Анатолий Елкин - Арбатская повесть

• Название: Арбатская повесть
• Автор: Анатолий Елкин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: История
• Год: 1978

Анатолий Сергеевич Елкин (1929—1975) известен советским читателям по увлекательным книгам «Айсберги над нами», «Атомные уходят по тревоге», «Одна тропка из тысячи», «Ярослав Галан» и др.

Над «Арбатской повестью» писатель работал много лет и завершил ее незадолго до своей безвременной смерти.

Центральная тема повести писателя Анатолия Елкина — взрыв линейного корабля «Императрица Мария» в Севастополе в 1916 году. Это событие было окутано тайной, в которую пытались проникнуть многие годы. Настоящая книга — одна из попыток разгадать эту тайну. Издательство, как и автор, не претендуют на документальную достоверность всех событий, описываемых в книге.

События 1916 года тесным образом переплетаются с сегодняшним днем.

---

— Помните!

…К нему волшебница явилась,
Вещая: «Знаешь ли меня?
Ступай за мной, седлай коня!..»
И ведьма кошкой обратилась;
Оседлан конь, она пустилась;
Тропами мрачными дубрав
За нею следует Фарлаф.

— «Руслан и Людмила».

— Когда я прочла этот отрывок, режиссер Александр Птушко, смотревший меня для роли в фильме «Руслан и Людмила», воскликнул: «Стоп! Она!..» Так я второй раз после детства «вошла» в сказку Пушкина… Кстати, вы, конечно, знаете, Александр Сергеевич не раз бывал в нашем доме…

— На Английской набережной в Петербурге?

— Да. Недавно я тихонечко подошла к дому. Зашла внутрь. Напросилась в две-три квартиры. Конечно, и живут там иные люди, и облик помещений изменился. А вот зеркало сохранилось.

— Какое зеркало?

— Перед которым Наталья Николаевна прическу поправляла, прежде чем проследовать в залу…

Она так и сказала: «проследовать в залу», и это было, пожалуй, естественно только в ее устах, потому что веков и десятилетий для нее не существует, и далее пошел разговор о том, как Мария Ростиславовна вышла на Сенатскую площадь и «ветер был такой, что я поняла, как они тогда продрогли». «Они» — это декабристы, и скажи сейчас она, что «по душам выговорила царю, что она о нем думает», я бы не удивился. Тем более что нечто такое произошло с Капнист в фильме, где она на «ты» с самодержцем всероссийским.

А время? Время для нее — раз плюнуть: «Я любила играть в детстве именной саблей с бриллиантами, подаренной когда-то Капнист императрицей Елизаветой Петровной, дочерью Петра I… В годы гражданской войны она пропала. Интересно бы ее найти… Беспокойный наш род, — вздыхает она. — Да оно и понятно: мы же полугреки-полукорсиканцы, если заглянуть в век шестнадцатый». Впрочем, рассказы о более близких, чем век шестнадцатый, временах смещают все мыслимые представления о хронологии: «Старые жители Судака хорошо помнят дом моей бабки — знаменитый «Дом с привидениями». Там хранилась огромная библиотека в двадцать восемь тысяч томов… В новом фильме по повести Анатолия Рыбакова «Бронзовая птица» я играю роль старой графини. — Она засмеялась: — Играю саму себя. Впрочем, конечно, это несколько иной образ, но воспоминания о бабушкином доме мне очень помогли в работе над ролью… — Мысль ее вдруг пошла по иному кругу, обратившись к воспоминаниям о матери. — Когда Шаляпин угостил меня конфетами, мы подружились. Это был добрый великан… Куприн производил совсем иное впечатление — отрешенность, задумчивость. Когда я играла в фильме «Олеся», не раз вспоминала выражение его лица. Словно вновь встретились…»

В одну из встреч мы заговорили о поэзии начала века. «Все сложно. Особенно личность писателя… Недавно в Париже в возрасте около девяноста лет умерла первая жена Максимилиана Волошина — Сабашникова. Как-то мы спорили о Максе. Сабашникова сказала: «Человеческое вытеснено из его натуры поэтическим». Макс обиделся, а Марина Цветаева намеренно переменила разговор. Повернулась к Бальмонту и стала хвалить мне его последнее стихотворение…» «Воспоминаний горькая услада»? Нет. Вглядитесь в образы, созданные Марией Ростиславовной в «Олесе», «Руслане и Людмиле», в картинах «Таврия», «Будет исполнено в вашу честь», «Старая крепость», «Вера, надежда, любовь», «Иду к тебе», «Лейтенант Базиль» и многие, многие другие: на сколь мощно-разностороннем «фундаменте» культуры взращен яркий талант большой русской актрисы Марии Ростиславовны Капнист.

На вечере в Центральном Доме литераторов, посвященном 150-летию со дня смерти В. В. Капниста, председательствовал Михаил Николаевич Алексеев.

После того как Мария Ростиславовна блистательно прочитала стихи своего прапра… дедушки, он как-то растерянно бросил:

— Века?.. А что века! Словно сам Капнист сейчас выступил перед нами. Блеск, острота мысли — ничто не стерто временем…

Торжества были в самом разгаре, и я не мог не сопровождать добрую мою знакомую в непостижимых ее поездках: то она оказывалась в заводском клубе на Красной Пресне, то метро и троллейбусы заводили нас в такие уголки столицы, о которых я, москвич, отроду не слышал.

— Читали? — торжествующе-вопрошающе Мария Ростиславовна протягивает мне свежий номер «Литературной России». — О нас, Капнистах…

Газета писала:

«Общее дело объединяло и молодое поколение Обуховки и Хомутца. Вслед за Сергеем Муравьевым и его братьями в борьбу за святое дело свободы и равенства включились и сыновья В. Капниста — Алексей, Иван и Семен. Они были членами Союза Благоденствия. Писатель знал об этом. Сохранилось письмо к нему Сергея Муравьева-Апостола, в котором есть такая фраза: «При сем и я тоже что всегда, а новостей-то, новостей!.. — с три короба! Только что они тяжелы, нельзя с нарочным верхом послать». Что же это за новости, о которых нельзя написать в письме? Ясно, что речь идет о событиях, каким-то образом связанных с Южным обществом и его членами. Существуют и другие документы, подтверждающие, что В. Капнисту были известны программа и планы тайного общества. Да и мог ли не сочувствовать этому правому делу автор «Оды на рабство», впервые опубликованной в том самом издании 1806 года, экземпляр которого был подарен И. М. Муравьеву-Апостолу».

Мы шли с Марией Ростиславовной по заснеженной Москве на Красную Пресню. Там в клубе Ильича ей предстояло выступать.

На жгучем морозе похрустывал снег под ногами, за ледяной изморозью окон уютно горели красные, желтые, зеленые огни, белыми силуэтами тянули ветви к черному небу деревья, а она, не обращая внимания на холод, рассказывала мне о «лихоимцах», которых ненавидел Василий Васильевич, и в тихом сквере неожиданно прозвучали иронические строки «Ябеды»:

Бери, большой тут нет науки,
Бери, что только можно взять,
На что ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать, брать, брать…

— В России всегда ценилось мужество. Думаете, легко ему было бросить в лицо Екатерине:

На то ль даны вам скиптр, порфира,
Чтоб были вы бичами мира
И ваших чад могли губить?
Воззрите вы на те народы,
Где рабство тяготит людей;
Где нет любезные свободы
И раздается звук цепей…

«Ода на рабство» металлом прозвенела в немолодом ее голосе, и, хотя б даже из школьных учебников мы знаем, что «наивно полагал Капнист, будто Екатерина II может улучшить положение крестьян», эта наивная вера звенела гражданским колоколом.

И через полчаса, глядя в глаза рабочих ребят, собравшихся в клубе Ильича, я понял, как не безразличны им строки поэта, прозвучавшие тогда над отходящей ко сну, притихшей Красной Пресней. Она не забыла 1905-й, и, может быть, в суровости бронзы, запечатлевшей бессмертных солдат рабочих баррикад, скульптор запечатлел реальные черты деда кого-либо из пареньков, слушавших сейчас Марию Ростиславовну.

Не просто и не скоро возводилось здание свободы. И в фундаменте его есть камни, положенные рукой Капниста.

Люди этого не забыли.

Видимо обдумывая что-то, дня через два Мария Ростиславовна сердито заметила:

— А Виссарион Григорьевич все же во многом был к Василию Васильевичу не прав. Слишком суров…

— Кто? — не понял я.

— Виссарион Григорьевич Белинский. — Она размышляла так, словно на дворе стоял ноябрь не 1973, а 1834 года, и речь шла не о людях, ушедших от нас более ста лет назад, а о критиках-современниках, к которым можно зайти в редакцию, выразить свое неудовольствие или запросто поспорить по телефону, обговорив на другой день время для более обстоятельного разговора.

К такой манере обращения с великими тенями привыкнуть нелегко. Но чем больше узнаешь Марию Ростиславовну, тем более понимаешь, что прошлое для нее столь же реально, как и сегодняшнее, и она одинаково спокойно и обстоятельно обсуждает и свою последнюю актерскую работу в фильме «Руслан и Людмила», и правомерность «реприманда», «учиненного» ее прапрадедушкой в славной баталии при Гросс-Егерсдорфе. О прадеде-декабристе повествует в тонах нежных и озабоченных, словно Мария Ростиславовна собирается сейчас махнуть во Внуково, взять билет на Ту-114 и вместе с графиней Волконской слетать на недельку-другую в Сибирь, прихватив («он так непрактичен, дитя, совсем дитя!») на проспекте Калинина апельсинов для любимого дедушки.

Что же тут удивительного, что и Виссарион Григорьевич Белинский в чем-то сплоховал перед Марией Ростиславовной. Впрочем, ворчала она по поводу него весьма дружелюбно.

— Вы имеете в виду «Литературные мечтания»?

— Конечно!

— Да, право, стоит ли из-за этого волноваться, Мария Ростиславовна!

— То есть как это — стоит ли?! Вы же помните, что сказал Виссарион Григорьевич о Капнисте. Мол, поблек бы на «фоне Пушкина»!