Анатолий Елкин - Арбатская повесть

• Название: Арбатская повесть
• Автор: Анатолий Елкин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: История
• Год: 1978

Анатолий Сергеевич Елкин (1929—1975) известен советским читателям по увлекательным книгам «Айсберги над нами», «Атомные уходят по тревоге», «Одна тропка из тысячи», «Ярослав Галан» и др.

Над «Арбатской повестью» писатель работал много лет и завершил ее незадолго до своей безвременной смерти.

Центральная тема повести писателя Анатолия Елкина — взрыв линейного корабля «Императрица Мария» в Севастополе в 1916 году. Это событие было окутано тайной, в которую пытались проникнуть многие годы. Настоящая книга — одна из попыток разгадать эту тайну. Издательство, как и автор, не претендуют на документальную достоверность всех событий, описываемых в книге.

События 1916 года тесным образом переплетаются с сегодняшним днем.

---

Советские ученые Ирина Михайловна Ободовская и Михаил Алексеевич Дементьев обнаружили в Центральном государственном архиве древних актов эти замечательные строки, относящиеся к 1833—1836 годам. Чего стоит хотя бы это одно письмо 1836 года:

«Я считаю своим долгом постараться помочь мужу в том затруднительном положении, в котором он находится: несправедливо, чтобы вся тяжесть расходов моей большой семьи падала на него одного…

…Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми моими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не спит по ночам и, следовательно, в подобном состоянии не может работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна.

…Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, чтобы я со своей стороны постаралась облегчить его положение… Я прошу у тебя этого одолжения без ведома моего мужа, так как если б он знал об этом, то, несмотря на затруднительное положение, в котором он находится, он помешал бы мне это сделать…»

«Недостаточность сведений о Наталье Николаевне, — пишут И. Ободовская и М. Дементьев, — ограниченность и поверхностность суждений о ней привели к созданию и в позднейшей литературе (как научной, так и художественной) крайне одностороннего образа жены поэта: эгоистичной, холодной, чуждой духовной жизни мужа и равнодушной к делам семьи. Но за что же тогда так беззаветно, преданно и глубоко любил ее Пушкин? Неужели только за красоту?»

«В течение многих десятилетий, — продолжают ученые, — эта душа, которую так высоко ценил Пушкин, оставалась для нас загадкой».

В письме же Н. Гончаровой к брату «мы неоднократно увидим Наталью Николаевну как заботливую мать, а также как хозяйку дома, в чем ей почему-то всегда отказывали». Душевность, сердечность, ласковое отношение к людям — главная черта этих писем. Мы увидели Натали в заботах о пушкинских изданиях, о бумаге, которая нужна для «Современника». Короче — мы увидели друга Пушкина.

«Принято было считать, — замечают исследователи, — что она (Н. Пушкина. — А. Е.) ничего не видела, не знала и не хотела знать. Письма свидетельствуют о другом — «и видела, и знала, и понимала».

Легенда о бездумной, легкомысленной красавице рассыпалась, как карточный домик.

В Доме писателей на улице Герцена шел творческий вечер журнала «Москва».

Поэт Валентин Сидоров сменил закончившего свое выступление Владимира Солоухина.

— Я вам прочту несколько необычные стихи, — помолчав, обратился он к залу. — Стихи о Наталье Пушкиной. Меня всегда мучил вопрос — какая она была в действительности? Каков ее образ, характер, освобожденный от сплетен былых и современных, от наветов завистливых и дилетантских…

Он хотел, видимо, продолжить свои размышления, но вдруг замолчал и, помедлив, признался:

— В общем — всех мыслей по этому поводу здесь не выложишь. Время не позволит. Для вас, видимо, важно мое отношение ко всей этой истории. А это отношение — в стихах. Лучше, чем рассказывать, я их и прочту.

Сразу притихший зал — такова магическая сила имени Пушкина — заинтересованно слушал:

Строками, полными печали,
К Вам обращались с давних пор,
Вас укоряли, обличали,
Вам выносили приговор…
Среди сомнений неотступных
Неколебим и чист Ваш храм,
В строках, как небо
                              недоступных
И, словно небо, близких нам.
Запечатлен Ваш облик
                                   тонкий,
Волшебный отзвук
                             Ваших слов…
Все остальное — кривотолки
Да зависть праздная умов!

На лице сидевшего со мной рядом Николая Доризо (он должен был выступать следующим) вдруг появилась растерянность. Набросав что-то в блокноте, он вырвал листок и передал мне:

«Интересная ситуация получается. Я тоже сейчас хотел читать стихи о Наталье Гончаровой, Стихи только что родившиеся — я их не успел прочитать даже близким друзьям. И с Валентином Сидоровым мы никак не сговаривались. Придется их не читать. А как ты думаешь?..»

«Наоборот! — Читать! Это же здорово! Два поэтических взгляда на один давний и до сих пор не прекращающийся спор. Не прочесть такие стихи сейчас было бы архиглупо. Второй такой, никем и ничем не подготовленной ситуации — держу пари — никогда и нигде не возникнет. Очень прошу — прочти!»

Николай прочел записку, задумался. Но все же, выйдя на трибуну, читал совсем другие стихи.

Уже к ночи, когда закончился вечер, мы направились домой. Решили пройти пешком по бульвару — от Герцена до площади Маяковского.

— Почему ты передумал? Почему не читал стихи о Наталье Гончаровой?

— Не знаю. Может быть, меня потрясло то обстоятельство, что два совсем разных поэта одновременно подумали об одном и том же. И, что самое интересное, где-то наши поэтические концепции на всю эту историю в конечном счете сошлись. Почему? И еще одно «почему» — почему в наши дни все больше и больше писателей обращаются к образу Натали Гончаровой. Отчего сегодня всех так это волнует?

4. СЛОВО БЕРЕТ МАРИНА ЦВЕТАЕВА. «ВЕЧНАЯ УЛЫБКА ДЖИОКОНДЫ…»

В спор наших современников неожиданно вторгся голос Марины Цветаевой: издательство «Советский писатель» издало ее лирическую исповедь «Мой Пушкин».

К мнению Цветаевой не прислушаться было нельзя — ее поэтический авторитет слишком весом. Да и раздумья ее воспринимались нами не как давно отзвеневшее эхо отошедших и умерших дискуссий, а как сегодняшняя, еще не остывшая полемика.

Вспоминается ночной звонок Николая Доризо. Телефонная трубка содрогалась от эмоций:

— Нет, ты только послушай, что она пишет!.. (Дело происходило вскоре после выхода в свет работы «Мой Пушкин».) Что она пишет о Натали: «За кого же… выходила Гончарова», «Их отношение тождественно». — Это о Николае, царе, и Натали! По Цветаевой, она «выходила» за «некрасивого», «нелюбимого». «Такие красавицы разорять созданы…» А всем известно, — волновался Николай, — что даже дочь Дантеса ненавидела отца и хранила портрет Пушкина. Пушкина, о котором нельзя сказать иначе — «Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет…» А Цветаева: «Гончарова вышла за Пушкина без любви. По равнодушию красавицы. Инерции неодухотворенной плоти. Шаг куклы, а может быть, и с тайным содроганием». А у Пушкина: «Душа твоя еще прекрасней…» — это о той же Натали. А что у Цветаевой: «Безучастность к работе мужа, безучастность к его славе…», «Было в ней одно — красавица…», «Кукла, орудие судьбы…», «Зал и бал — единственная родина Гончаровой…» Богиню Цветаева превращает в куклу…

Я понимал волнение друга: Доризо тогда начинал работу над трагедией в стихах «Наталья Пушкина». Вел, по его же словам, «новое и по возможности объективное поэтическое следствие…».

Как-то в разговоре с Доризо, только что прочитавшем мне новые строки, посвященные Наталье Гончаровой, поэт высказал мысль, для меня вначале парадоксальную:

— Мне всегда хотелось написать «в защиту» жены Пушкина. Толчок дали, на мой взгляд, просто неуважительные стихи Марины Цветаевой о Натали. Мне даже показалось, что в них какое-то, пусть не покажется это странным, женское соперничество. Через века, годы и расстояния. Настолько велика любовь Цветаевой к Пушкину. В искусстве, да и не только в искусстве, так бывает. Обожествление (заглушенное!) творчества и личности. И восприятие как личной, сегодняшней, твоей обиды и боли всего, что, с точки зрения той же Цветаевой, могло оскорбить или ранить память Пушкина.

Но имела ли право Цветаева судить Натали? — размышлял Доризо. — Что было бы, если (представьте невозможное!) Пушкин прочел бы Цветаеву? Он оскорбился бы, и будь Цветаева мужчиной — вызвал бы ее на дуэль. Мы часто меряем великое мещанско-бытовыми мерками — «изменил — не изменил», «ушла к другому — не ушла». Но есть еще высшие, духовные отношения. Понимание высшей меры вещей, назначения и души друг друга. Мог ли Пушкин прожить жизнь с человеком, которого бы не уважал? Конечно — нет. Не такая это была натура. Уважение, любовь и разного рода обстоятельства семейной жизни, зачастую зависящие от тысячи самых различных факторов, — совсем не идентичные вещи.

У Натали было много прокуроров. Мне всегда хотелось быть ее адвокатом. Почему? — Доризо задумался, потом резко бросил: — Да хотя бы потому, — и перешел на стихи:

Она на все его слова
Одна имеющая право.

Из Гончаровой, — горячился Николай, — хотят сделать Элен. Но Пушкин — не Пьер Безухов. Я долго размышлял над одним обстоятельством. Если, — он снова прочел две строки: