Вадим Саитов - Цитадель души моей

• Название: Цитадель души моей
• Автор: Вадим Саитов
• Издательство: СИ
• Жанр: Историческое фэнтези

Когда готы осадили Рим, ромейские колдуны в отчаянии вызвали из неведомого зверолюдей. С тех пор уже несколько сотен лет разумные потомки волков, медведей и лис ведут с Империей борьбу за существование в Ойкумене. Лейтенант егерей Бернт Сервий, по прозвищу Шелест, неожиданно оказывается вовлечен в цепь политических интриг между людьми и бестиями. И каждый ход в этой игре не обходится без жертв.

---

Один раз нечто подобное у меня уже получилось. А там и клан был немаленький, и опыта общения с людьми ему было не занимать.

Эти, конечно, умные очень. Но… нет, не догадаются. Пусть очень умные, но они — верги. У них мозги по-другому устроены. Так что можно особо не беспокоиться — я выживу и на этот раз.

Меня другое беспокоит — я-то выживу, а вот лейтенанта егерей Бернта Сервия бестии уже убили. Умер он на той поляне под Ольштадом, вергами загрызенный.

И что мне теперь с этим делать?

V. Cui podest malum?

— Шелест?! — капитан откинулся на стуле и уставился в меня взглядом, полным веселого удивления, — живой?

Удивление его мне было понятно. Когда егерь вдруг пропадает без вести (неважно при каких обстоятельствах) практически всегда он не находится вовсе. Изредка бывает, что находится, но — не весь. Частями. «Одна нога здесь, другая — там» — аккурат на такой случай пословица. Ну и всё, иных вариантов нет. Хотя, вру — не всегда. Егеря — тоже люди.

Бывает и по-другому. Очень-очень редко, но бывает. Три года тому под Ристом мы Марка «Лютика» потеряли. Чистили гнездо гиттонье, и, уже после чистки, Марк назад запросился — обронил, говорит, ножик из лунного серебра. В лагере, скорее всего, в палатке, или рядом где. Я Марка с чистым сердцем отпустил — ровно мы там отработали, не могло недобитков остаться — отпустил и решил: догонит. А не догнал. Ни в тот день, ни в следующий. Тут уж я забеспокоился — вернулись к гнезду, все обшарили: как пропал человек: ни следов, ни зацепок. Разбили заново лагерь, три дня частым гребнем окрестности чесали, а окрестности там, надо заметить, ничуть оному процессу не способствуют — из тех мест, про которые говорят: «Леший — и тот заблудится». И только на пятый день после пропажи — нашелся Марк. На телеге его к нам привезли, спящего мертвецким сном и распространяющего вокруг себя такой аромат, что запряженная в телегу вислоухая лошадка выглядела уже находящейся на грани обморока. «Ваш?» — «Наш» — «Забирайте». По словам самого Марка, встретился ему, уже на обратном от лагеря пути (под самым Ристом) мужичок, сено с полей на телеге везший. Мужичок тот Марка до Риста подвезти согласился, а узнав, кого везет, затащил к себе — «на пару чарок». Что было дальше — Марк не помнил. Так что следующая фраза Дерека была мне очень даже понятна:

— Имей в виду, если скажешь, что в обнимку с госпожой Бутылкой всю неделю провел — прикажу на скамье разложить, не посмотрю, что лейтенант. Лучше соври что-нибудь.

Сидевший рядом Сена — лейтенант из моей кохорсы, усмехнулся и коротко фыркнул.

— Новы, — коротко ответил я. Задергалось у Дерека левое веко. Капитан поморщился недовольно, зубы оскалил:

— В Ольштаде?

— Да.

Дерек с Сеной обменялись быстрыми взглядами, потом капитан покачал головой.

— Не пойдет. Соври что-нибудь другое.

Я промолчал. Дерек тяжело вздохнул.

— Рассказывай. Всё. Подробно.

«Все и подробно?» Ну-ну. Оно можно бы — в конце концов, никакого преступления я еще не совершил. Вот только я и так знаю, что капитан решит насчёт эпизода последнего — будто у меня «цыплячка» началась. Она же — «кроличья болезнь». Я бы и сам так решил — уж больно симптомы со стороны похожие. Есть такое заболевание нервное — когда надламывается что-то в человеке, и, в момент сильного напряжения, нервы у него полностью отказывают. И он просто столбом замирает. Пока не отвлечешь его криком в ухо, светом в глаза, или пока он сам из ступора не выйдет. Не так уж редко среди егерей случается, другое дело, что очень редко когда вовремя обнаруживается — по вполне понятным причинам. Но если обнаруживается, то, ясное дело, в егерях такому уже не место. Пенсион назначат (вполне приличный, кстати), дадут поместьишко где-нибудь в захолустье да гражданство имперское (если своего еще нет). Чем не мечта среднего обывателя?

Вот только егерем ему больше не быть. А ведь привыкаешь к этому. К отношению людскому привыкаешь — к тому, как теплеют людские глаза, когда жетон твой они подмечают. К тому, что на постоялом дворе хозяин сам пойдет в хлев ночевать, а тебе лучшую комнату и лучшую постель обеспечит. Что трактирщик тебе, по своему почину, нальет из бутылки, для себя отложенной — и с верхом, с горкой даже. А то еще и от денег потом откажется. Ну и женщины, опять же. Да. У любого человека в семье есть кто-то, от бестий пострадавший, и потому мы — враги бестий — для людей лучшие друзья. Хотя даже этим всего не объяснить. У меня еще есть версия. По-моему, с тех пор, как перевелись собаки, всегда бывшие верными друзьями человека, вакантное место amicus homini заняли мы, егеря. Потому и отношение к нам такое. Человеческое.

Впрочем, это все — не главное. Хотя и значит для нас больше, чем мы это показывать стараемся. Но не главное. Главное то, что «бывший егерь» это примерно то же, что «бывший человек». Я вот, просто не представляю, как это можно — не быть егерем. А кем же тогда быть, вообще?

Грустное это зрелище — егерь на пенсии. Ненормальное.

Не слышал я еще, чтобы егерь, по здоровью комиссованный, добром кончил — либо в гладиаторы подастся, либо в грабители, либо горькую запьет. Полгода-год — и нет человека. Сам себя сгрыз, даром, что его десять лет бестии сгрызть не могли.

По всему тому — не стал я всей правды говорить. Я же знаю, что нет у меня никакой «цыплячки». Впрочем, любой больной ею, то же самое говорит с пеной у рта — и не врет — сам себе верит. Ну и пусть. Пусть даже и «цыплячка» у меня. Лучше уж я в бою сгину, чем на пенсии — уж я постараюсь никого своей смертью не подставить. Рассказал я всё, как было, вплоть до того момента, как очнулся, к столбу наказаний привязанный. А потом усмехнулся, продемонстрировал унгву (так все время в кармашке и пролежавшую) и закончил:

— Ремни разрезал, собрался кое-как и — к речке. Хорошо, что логова они в своей привычке обустраивают — у воды. Я с ходу из ручья на дерево запрыгнул, на верхушку залез и сидел два дня.

Дерек хмыкнул.

— Повезло тебе. Местные на этот фокус уже не ведутся. Злюка рассказывал — на западной границе отправил он людей в засидку над рекой, так верги тамошние, следы у воды обнаружив, первым делом ветки, над водой свисающие обнюхивают и осматривают, а уж потом по берегам ищут.

— Повезло мне, — согласился я, — так новы ж.

Покивал Дерек задумчиво, пожевал губами. И не скажешь по нему — напрягла его чем — нибудь концовка моего рассказа, или нет. Да я к его лицу и не присматриваюсь особо — еще заметит и задумается. Sapienti sat[11].

— Ясно. Давай теперь сухую выжимку. Что в них нового?

— Повадки у них другие, с этого начну. Хотя бы то, что они меня — с наветренной стороны тропили. Хитрить не стесняются, и ума на хитрости хватает. Да уже то, что я камнем по башке получил…

— Это не их хитрость, а твоя глупость, — Дерек перебивает, — но мысль я понял. Будем иметь в виду. Дальше.

— На имперском они свободно разговаривают, — говорю я. Сена хмыкает недоверчиво.

Рассказ мой он весь слышал, но все равно поверить не может.

— Вообще без акцента, — настойчиво говорю я, — лидийцы или германцы какие и то по — имперски хуже говорят.

— Это ж всю глотку перекроить надо, — ворчит Сена, — и зачем это им?

— Сами не сказали, а спросить я не догадался.

Дерек ухмыляется краем рта, а я ведь — и в самом деле просто не догадался. Возможно, что отличное произношение и знание людского языка — не прихоть их зверобогини, а какой-то смысл в себе несет.

— В драке как? Двумя словами — сильнее прежних? И насколько?

— Сильнее. Намного. Опыта реального у них пока мало, а скорее всего, и вовсе нет. Одно только это меня и спасло. Опыта поднаберутся — беды нам с ними будет.

— Значит, нельзя им давать опыта набираться. Еще что?

— Глаза крупнее, голова больше, осанка прямее. На пальцах, похоже, по суставу добавилось — ножи они теперь не в пример ловчее держат, что прямым хватом, что обратным. И — мои все с ножами были, но я позже, уже с дерева, видел, как один верг с мечом, у меня отобранным, упражнялся — и не сказать, что у него плохо получалось.

— Хорошие новости есть? — спрашивает, заметно помрачневший, Дерек.

— Нет… — я задумываюсь, — хотя… вот: раз у их самок теперь по два соска, так и щенков в помете поменьше будет. Как у людей.

— Именно, что как у людей, — мрачно кивает Дерек, — заметь, это совершенно не мешает им плодиться так, что тараканы завидуют.

Я только плечами пожимаю. Характерная оговорка, кстати. «Им». Не «нам», а «им». Уже не в первый раз я замечаю, как егеря себя неосознанно от рода людского отделяют. Среди молодых такого нет, а вот среди старых и опытных — чаще частого. Даже за собой замечаю. Вот только не пойму никак — отделяя себя от людей, кого мы за новый вид бестий считать начинаем — людей или нас самих, егерей?

— Ладно, — Дерек встает, давая понять, что разговор окончен, и решение им принято. — Шелест, сколько рыл в клане?