Ирина Муравьева - Жизнь Владислава Ходасевича

• Название: Жизнь Владислава Ходасевича
• Автор: Ирина Муравьева
• Издательство: Крига
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-901805-57-2

И. А. Муравьева обратилась к личности Владислава Ходасевича, поэта, резко выламывающегося из своей эпохи. Автор не просто перечисляет жизненные вехи Ходасевича, а пытается показать, как сформировался такой желчно-ироничный поэт, «всезнающий, как змея», видящий в отчетливом, суровом, самосознающем слове последнее прибежище «разъедающей тело» души среди российской «гробовой тьмы» и «европейской ночи». И как этот скептик и циник мог настолько преображаться в своих великолепных книгах о Державине и Пушкине.

---

Это была шалость, и шалость удалась, раздосадовав многих…

Но и не совсем шалость. Травников потерял в детстве ногу, затем умерла его суженая. Он уединился и стал мизантропом, но у него оставались стихи. Сам Ходасевич к 1936 году, когда была написана «Жизнь Василия Травникова», тоже потерял свою возлюбленную, тоже был тяжело болен и настроен мизантропически, а стихи, в отличие от Травникова, писать перестал. Так что были здесь и автобиографические нотки, во всяком случае перекличка настроений… И воспоминание о трагически ушедшем друге…

Точь-в-точь так же поверил наивный Адамович и в существование Василия Шишкова три с лишним года спустя, несмотря на ряд незаметных, но чисто набоковских стихотворных особенностей…

Дружили с Ходасевичем, преклонялись перед ним и молодые поэты (вопреки горьким строкам: «Желторотым внушаю поэтам / Отвращение, ужас и страх»), и он дорожил этим окружением. В 1928 году близкий ему круг поэтической молодежи создал объединение «Перекресток»; Ходасевич часто в нем появлялся, в известной мере руководил им. В «Перекрестке» существовала особая «перекресточная» тетрадь, куда каждый из участников объединения мог записывать свои «литературные сны». Ходасевич как-то написал в ней: «Сегодня я проснулся в холодном поту — мне снилось, что я был персидским поэтом и что меня переводил Тхоржевский». Литератор Иван Тхоржевский только что очень плохо, на взгляд Ходасевича, перевел Омара Хайяма.

Алексей Ремизов, иногда заглядывавший в эту тетрадь, записывал в нее смешные сны про различных литераторов. По воспоминаниям Юрия Терапиано, Ходасевич якобы сказал Ремизову: «Я запрещаю вам видеть меня во сне».

Появилось в этой тетради и такое шутливое стихотворение о Ходасевиче (видимо, плод коллективного творчества):

Арион русской эмиграции

Все, что хиреет и хромает,
Что, вечной скукою кривясь,
Чорт поднимает и ломает
И вновь выбрасывает в грязь,

Я желчной губкой собираю
В науку будущим векам.
Смотрю в окно — и презираю:
Презрен весь мир, презрен я сам.

Словами, мудрый теоретик,
Я взвесил вечности объем.
Работа двух чужих поэтик
Звенит на поясе моем.

И пусть не звучен я, не светел,
Пусть я не щедр и сух и мал —
Я Пушкину в веках ответил,
Как Вейдле некогда сказал.

В этих доброжелательных стихах была кое-где шутливо использована фразеология из статей литературных врагов Ходасевича — Георгия Иванова и Адамовича («не щедр», «сух», «чужие поэтики»). Ходасевич на стихи не обиделся, только с усмешкой исправил «двух поэтик» на «трех», имея в виду Пушкина, Баратынского и Тютчева.

Долгое время он собирал молодых поэтов и у себя, в тесной квартирке на улице Четырех труб, по воскресеньям — это тоже было что-то вроде стихового семинара. Он покровительствовал им в печати, щадил их, но до известной степени. Лгать, прощать невыразительность и бездарность он не умел. Были ядовиты подчас его короткие рецензии в «Возрождении». Их ждали, чтобы насладиться его остро отточенным сарказмом. Многие из молодых поэтов в это время побаивались его, обижались; это особенно относилось к поэтам «парижской ноты», теоретически поддержанным Адамовичем, о чем уже говорилось.

Кстати, он не щадил, если находил нужным, и «своих» молодых поэтов, не делал им снисхождения. В уже упоминавшееся статье «Новые стихи» («Возрождение», 28 марта 1935 года), снова полемизируя с Адамовичем, с его «талантливыми, но опасными статьями», и призывая молодых поэтов выходить из состояния «внутреннего распада» и «душевного разложения», он пишет о новом сборнике поэтессы круга «Перекрестка», то есть его круга, Раисе Блох, довольно сурово: «Из трех поэтов, мною выше названных, Раиса Блох, кажется, наименее трудолюбива. Ее стихи — наименее сделанные, наиболее сырые, в том смысле, что многое в них еще неясно очерчено, неточно выражено, есть еще в них слова, не до конца наполненные содержанием». В то же время он замечает, что для ее стихов характерно «чувство, в основе которого — неизбывное, неутолимое, глубоко трогающее тоскование все по том же утраченном Петербурге. Не потому ли в ее стихах, далеко не всегда совершенных, но милых, — так много веры и любви — и так мало надежды?» И тут Ходасевич приводит целиком ее стихи, ставшие весьма популярными, потому что Вертинский сделал из них песню:

Принесла случайная молва
Милые, ненужные слова:
Летний сад, Фонтанка и Нева. <…>

Несмотря на суровость критики, дружба с Раисой Блох и ее мужем, поэтом и филологом Михаилом Горлиным, сохранялась у Ходасевича до конца жизни.

Он вел с ними шутливую стихотворную переписку, сочинял для них поздравительные стихи. Им посвящена шуточная «Жалоба Амура», которая приводится в письме Ольги Борисовны Ходасевич Раисе Блох от 24 октября <1935 года> (приписка к письму сделана самим Ходасевичем):

Жалоба Амура

Амур в слезах Поэту раз предстал
И так ему сказал:
«Мой горестен удел: чуть сердца два взогрею —
Уж уступаю место Гименею».
                                              Антон Мяукин

Далее его же рукой сделаны «примечания»:

«Примеч. редактора к изданию 2035 года:

Черновик без пометок. Датируется предположительно 1974 г., когда поэтесса Р(оза?) Блох вышла замуж за д-ра медицины М(атвея?) Горлина. Чувствуется влияние Богдановича, Оцупа и др. классиков. <…>

При жизни поэта не печаталась. По-видимому, в ней нашло себе выражение чувство безнадежной любви к Р(озе?) Блох — чувство, как известно, послужившее причиной болезни поэта и рано сведшее его в могилу.

Из отзывов критики:

„Г-жу Блох звали, очевидно, Раисой, как следует из текста письма, в котором находится автограф. Редактор мог это сообразить сам. В каких отношениях были Р. Блох, О. Ходасевич (?) и Антон Мяукин, нам, к сожалению, установить не удалось“».

Посвятил Ходасевич Горлиным и шуточную басню, не удержавшись от того, чтобы не обыграть их фамилии:

Блоха и горлинка
Басня

На пуп откупщика усевшись горделиво,
     Блоха сказала горлинке: «Гляди:
     Могу скакнуть отсюдова красиво
          До самыя груди».
Но горлинка в ответ: «Сие твое есть дело».
          И — в облака взлетела.

                              xxx

Так Гений смертного в талантах превосходит,
     Но сам о том речей отнюдь не водит.

Ходасевич бывал блистательно остроумен и в жизни, и в прозе, но не всегда это удавалось ему в стихах…

На машинописи басни сохранились записи «адресатов»: «Прочел без обиды. М. Горлин. Прошу выдать блины в неограниченном количестве — нисколько не обидевшаяся Раиса Блох». Видно, дело было на масленице. Обижаться на такое «злостное искажение фамилии» мог в свое время лишь Кюхельбекер.

Оба они — Блох и Горлин — погибли в фашистском концлагере в 1943 году…

К числу друзей Ходасевича, не слишком близких, но во всяком случае, весьма к нему расположенных, можно отнести и Марину Цветаеву. Их сближение началось после вечера памяти Андрея Белого, состоявшегося в феврале 1934 года, где Ходасевич выступил с воспоминаниями, а Цветаева пришла на вечер, «чтобы не было сказано о Белом злого, то есть лжи», как написала она В. Н. Буниной. «А ушла — счастливая, залитая благодарностью и радостью». Даже скорее после другого вечера, через полтора месяца. Цветаева теперь сама читала в переполненном зале свое эссе о Белом «Пленный дух», и Ходасевич при этом присутствовал. Несколько позже он прислал ей письмо с приглашением встретиться в кафе. Она в ответ, как всегда сначала дичась и высказываясь в ответном письме о преимуществах заочной дружбы перед очной, все-таки пригласила его к себе домой. В апреле эта встреча состоялась. И после нее они иногда встречались. Но слишком разными были эти люди — и поэты — чтобы сдружиться, хотя Ходасевич неизменно писал восхищенные и умные рецензии на ее стихотворные сборники и прозу, несмотря на полное несходство их поэтик. В то время, когда Ходасевич умирал, Цветаева готовилась к отъезду в СССР — навстречу своей смерти. Уехала через день после его кончины, и очевидно, что во время его болезни они уже не встретились…