Сергей Ольденбург - Царствование императора Николая II

• Название: Царствование императора Николая II
• Автор: Сергей Ольденбург
• Жанр: История
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-227-06592-6

Сергей Сергеевич Ольденбург был эрудитом и знатоком истории, и именно поэтому Высший монархический совет поручил ему написать историю царствования императора Николая II.

Автор имел доступ к уникальным документам. Копии оригиналов подлинных исторических актов Российской империи в целях предосторожности стали отправлять на хранение в русское посольство в Париже еще задолго до Первой мировой войны.

Глубокое исследование истории России конца XIX – начала XX в. создает многогранный законченный образ мощной державы со всеми ее экономическими, политическими, социальными потрясениями.

---

Между Францией и Россией замечалось растущее охлаждение. Приход к власти левых, избрание президентом Лубе, кабинет Вальдека-Руссо и правый курс в России – все это относилось, конечно, к области внутренней политики, но не могло не влиять на тон отношений. Государь не приехал на Парижскую всемирную выставку 1900 г. и на открытие моста Александра III, при закладке которого он присутствовал. Это сильно огорчило французов. Причин было несколько: участившиеся в Западной Европе выступления анархистов (убийство короля Гумберта, австрийской императрицы Елизаветы, покушение на Вильгельма II), состояние здоровья государя, наконец, выпады некоторых органов парижской печати, показывавшие, что французские левые элементы весьма мало считаются с франко-русским союзом.

Между тем враждебные правительству настроения, всегда существовавшие в обществе, начинают проявляться более активно. «У нас на сотню либеральных изданий едва шесть консервативных, и на одного консерватора в земстве – двадцать либералов, – писал князь В. П. Мещерский. – Для блага России, для спасения ее будущности от страшных катастроф монархическая власть призвана, чтобы обеспечить государству в его ходе вперед главное – равновесие, – принимать на себя роль консервативного элемента, так как либеральный элемент, с его неразлучным контингентом равнодушных, слишком велик, а консервативный элемент в людях слишком мал…» Власть с 1899 г. приняла снова на себя роль консервативного начала; но это, с другой стороны, углубило рознь между нею и умеренными элементами общества.

Такой далекий от революционных кругов человек, как Б. Н. Чичерин, издал в 1900 г. за границей анонимный памфлет «Россия накануне двадцатого столетия». Самый этот факт был значительнее, чем содержание этой книги, придирчиво критиковавшей все главнейшие акты царствования императора Николая II: «легальная оппозиция» становилась на нелегальный путь! По этой книге видно, что написана она человеком по существу умеренным, решительным врагом социализма. «Многие доселе причисляют, – стояло в ней, – Чернышевского, Добролюбова и K° к деятелям эпохи преобразования. Их можно считать деятелями разве только наподобие мух, которые гадят картину великого художника. Но следы мух смываются легко, тогда как социалистическая пропаганда, ведущая свое начало от петербургской журналистики, отравляла и доселе отравляет значительную часть русского юношества».

Автор обращает внимание на своеобразный факт, характерный для цензуры того времени: «Более или менее значительной свободой пользовались социалисты. Либерализм казался правительству опасным; но социализм, пока он являлся в теоретической форме, представлялся безвредным. Вследствие этого учение Маркса в книгах и брошюрах получило широкое распространение среди учащейся молодежи».

Б. Н. Чичерин считал, что перед императором Николаем II не было таких крупных задач, как перед императором Александром II: «Величайшие преобразования были уже совершены. Нужно было прежде всего восстановить их в полной силе, сделать их истиной… Это не было бы неуважением к памяти отца, а просто сознанием того, что разные времена и царствования имеют разные задачи… Если бы молодой царь, даже не делая шага вперед, пошел по пути, указанному дедом, то благоразумные русские люди были бы довольны». Однако первое пятилетие царствования государя, к неудовольствию таких последовательных консерваторов, как К. П. Победоносцев или князь В. П. Мещерский, именно соответствовало этим условиям Чичерина, – но «благоразумные русские люди» либо оказались бессильными, либо гораздо более требовательными, чем известный ученый, писавший от их имени…

Все же государь, приостановив «достройку» реформ императора Александра II, не пошел и на их ломку; и наиболее существенной мерой, ограничивающей права земства, был закон 12 июня 1900 г. о предельности земского обложения. Считая, что налогоплательщики и так переобременены, власть ограничила повышение ставок Земского сбора с недвижимых имуществ тремя процентами в год (если налоги несколько лет не повышались, можно было затем повысить их сразу – после пяти лет на 15 процентов и т. д.). Если земство желало более значительного повышения налога, оно должно было получить разрешение правительства. Эта весьма скромная мера (вызванная главным образом тяжелым положением сельского хозяйства) произвела некоторое впечатление только на фоне толков о предстоящем полном упразднении земства.

Пропаганда врагов строя между тем усиливалась. «Революционная партия, – писал в 1899 г. одесский градоначальник граф Шувалов, – построила свои дальнейшие планы на привлечении к движению рабочих… С целью заручиться сочувствием масс она построила свою пропаганду на изучении и указании ему недочетов в средствах удовлетворения его духовных и материальных нужд…»

«В последние три-четыре года, – констатировал весной 1901 г. виленский генерал-губернатор князь П. Д. Святополк-Мирский, – из добродушного русского парня выработался своеобразный тип полуграмотного интеллигента, почитающего своим долгом отрицать семью и религию, пренебрегать законом, не повиноваться власти и глумиться над ней… Эта ничтожная горсть террористически руководит всей остальной инертной массой рабочих».

В высшей школе, после массовых исключений и зачисления исключенных на военную службу, три семестра прошли спокойно. Волнения возникли снова в конце 1900 г. – опять началось с Киевского университета. Повод был самый нелепый: два студента попались в уголовном деле (они вымогали деньги у танцовщиц). По этому поводу была собрана сходка (таковая по закону не допускалась), и ораторы доказывали, что для борьбы с «подобными явлениями» необходимо ввести автономию университетов. Вместе с протестом студентов против не угодившего им профессора Эйхельмана (который заменял уехавшего в отпуск князя Е. Н. Трубецкого) это привело к новым столкновениям с учебной администрацией.

Но революционная сила готовила на этот раз выступление в новой форме: его ареной должна была явиться улица. Полиция знала о готовящемся выступлении, но срок его оставался неопределенным.

14 февраля бывший студент П. Карпович, дважды исключавшийся из университета за участие в беспорядках, выстрелом из револьвера смертельно ранил министра народного просвещения Н. П. Боголепова. Это был первый террористический акт после многих лет. Он знаменовал переход к новой тактике революционных кругов. Жертвою ее стал министр, никакой личной неприязни никому не внушавший: выстрел был направлен против императорского правительства как такового.

Н. П. Боголепов еще боролся со смертью, когда – 19 февраля, в день сорокалетия освобождения крестьян, – произошла первая уличная демонстрация на площади перед Казанским собором. Но полиция приняла своевременные меры; большого скопления народа не оказалось; толпу человек в двести – триста, двинувшуюся по Невскому с пением революционных песен, оттеснили во двор городской думы и там переписали: в ней на 244 человека оказалось 148 женщин, в большинстве курсисток.

В тот же день в Харькове происходили уличные демонстрации, повторившиеся вечером. Полиция разогнала толпу. «Было подано восемь заявлений о нанесенных ударах, медицинское освидетельствование подтвердило только одно из них», – говорилось по этому поводу в правительственном сообщении.

Более серьезные волнения возникли в Москве, где они продолжались пять дней (22–26 февраля). Уличная толпа пыталась освободить задержанных студентов; на Большой Никитской и Страстном бульваре разбивали фонари. Но наиболее серьезный характер имела демонстрация 4 марта перед Казанским собором в Санкт-Петербурге. Собралась толпа в несколько тысяч человек. Полиция на этот раз не предотвратила этого скопления (за что ее потом обвиняли в «провокации»). Толпа встречала конную полицию враждебными возгласами, бросала в нее всевозможные предметы; один офицер был ранен молотком в голову. Когда толпу начали разгонять, часть ее хлынула в собор. Участников демонстрации оцепили и группами уводили в участки. В течение нескольких часов движение по Невскому между Садовой и Мойкой было остановлено. Из демонстрантов было задержано 760 человек, в том числе около половины женщин. В свалке между толпой и силами порядка было ранено, согласно правительственному сообщению, два офицера, 20 полицейских, четыре казака и 32 демонстранта. Убитых не было.

Разгон толпы конными отрядами – всегда удручающая картина; для России это было явлением новым; на Невском и на площади Казанского собора было много любопытных, много случайных прохожих; это создавало благоприятную почву для агитации революционных элементов, изображавших участников демонстрации как невинных «жертв полицейского произвола». Эта агитация впервые по этому поводу проявилась во всей полноте. Союз писателей опубликовал пламенный протест, призывая на помощь русское и иностранное общественное мнение. Среди подписавшихся, правда, было всего два писателя, создавшие себе имя в литературе (М. Горький и Е. Чириков); остальные были либо профессора, либо более или менее известные сотрудники радикальных журналов. Но за границей это воззвание наделало немало шуму; французская левая печать занялась этим делом, и в Aurore, газете Клемансо, начали печататься заявления виднейших писателей Западной Европы, присоединяющихся к «воззванию русских писателей» и протестующих против «смертоубийственного безумия» русского «царизма». (Примечательно, что все это писалось по поводу столкновения, в котором убитых вообще не было, а полиция имела почти столько же раненых, как демонстранты!)