Улья Нова - У нас будет ребёнок! (сборник)

• Название: У нас будет ребёнок! (сборник)
• Автор: Улья Нова
• Издательство: Литагент1 редакция0058d61b-69a7-11e4-a35a-002590591ed2
• Жанр: Современная проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-92326-7

«У нас будет ребёнок!». Эти несколько слов навсегда меняют наше существование. Новая жизнь, новая радость, новая любовь, долгожданное счастье. Сколько мужчин, услышав эти слова от своей женщины, начинают чувствовать себя счастливыми – и для скольких они звучат точно гром среди ясного неба, перечёркивая перспективы и ломая планы… Ожидание ребёнка, опасения за его здоровье и судьбу, мечты и надежды, материальные и матримониальные проблемы, – обо всём об этом читайте в рассказах современных писателей.

---

Я ждала девочку. Мне все говорили, что будет девочка. Знаете, как женщины смотрят на живот беременной, улыбаются, вздыхают, думая о своем, а потом говорят: «мальчик» или «девочка».

Я почему-то была уверена, что будет именно девочка. Наверное, потому, что на протяжении всей беременности меня тянуло на шоколад и зефир и еще – на черешню. Я ела ее в невообразимых количествах, крупную, мясистую, красно-желтую. Когда я появлялась на нашем рынке – узкий прилавок под навесом возле автобусной остановки, то женщины, торгующие фруктами, наперебой приглашали меня к своим ведрам, наполненным вожделенной ягодой, гомонили, уговаривали попробовать и тоже пророчили мне девочку.

Беременность проходила довольно легко. Токсикоз, мучивший на первых месяцах непереносимостью запахов подсолнечного масла и сырой курицы, скоро пропал. И несмотря на то, что к седьмому месяцу меня разнесло до шарообразности, я продолжала быть довольно шустрой.

– Ишь, какой пузырь! – восхищались мне вслед.

– Это только девочка так мать портит, у тебя все лицо в пятнах и поперек себя шире… Мальчики, они аккуратненькие, животик остренький…

Когда мне делали УЗИ, мой ребенок повернулся спинкой, словно никак не хотел открывать свой пол, секретничал. Но врачи и медсестры в один голос твердили, что у меня будет дочь.

Я догадываюсь, отчего это происходило. Дочь у меня уже была. Давно. Тогда тоже было лето, у меня все дети рождаются летом. Я уверена, если мне еще раз вздумается рожать, то это снова произойдет именно в самое жаркое время года. Я же Скорпион, по знаку, и все мои дети – Раки. Так уж вышло.

Анна. Я хотела назвать ее Анной. Она умерла на пятом дне жизни в роддоме маленького степного городка и похоронена на местном кладбище моими обезумевшими от горя и стыда родителями.

Я помню, как роженицам принесли первый раз детей для кормления, я тоже готовилась, выставив из-под больничной рубашки налитую молоком грудь. Я ждала и улыбалась. Но мне не принесли ребенка, ни в тот день, ни на следующий. Меня вызвали к детскому врачу, и полная казашка в белом халате долго выясняла, чем я болела во время беременности и чем болел отец ребенка. Не добившись от меня ничего вразумительного, она попыталась объяснить: девочка не выживет, и даже хорошо, что она не выживет, потому, что она больна, у нее высокое внутричерепное давление, и растет голова, буквально расползается по швам… Я не помню, что она мне еще говорила, у меня тоже начала расползаться черепная коробка, я не могла вспомнить за собой ни одной болезни, кроме примитивной простуды, и я не знала, чем болел пресловутый «отец ребенка» – красавец Вадик, так и не ставший моим мужем.

Я лежала в палате вместе со счастливыми матерями, которым носили их мальчиков и девочек. Я убегала в коридор, когда они кормили, и билась головой о стену, выкрашенную этой жуткой синюшной масляной краской, которой выкрашены стены всех больничных коридоров страны. У меня был жар, от застоявшегося молока грудь распирало из-под полотенца, туго перетянутого, я горела и каменела вместе с моей грудью, мне хотелось выть, как раненой самке, потерявшей детеныша; но мне запрещали, запрещали, запрещали… Я была как зачумленная. Мои соседки по палате боялись меня, но в родильном отделении не хватало мест, меня продолжали держать вместе с роженицами.

– Девочка умерла, – равнодушно сообщила нянька, – будете забирать или отдать в крематорий?

Я замотала головой, я ничего не понимала. Что я могла ей ответить?

– Если труп не заберут, я тебе его в кровать подложу! – пообещала мне та же нянька через несколько часов.

Я снова висела на телефоне и что-то говорила плачущей маме.

Гробик отец заказал у себя на работе. Они забрали мою девочку и сделали все, как положено. Я ни разу не была на ее могиле. Не знаю, была ли мама. Мы старались не говорить об этом.

Сколько раз говорила я матери:

– Не обрекай ты людей и себя, молчи!

У матери глаз тяжелый. Слово скажет, припечатает.

Написала она письмо своей несостоявшейся свахе: «И вам то же будет».

Прошло несколько лет, женился Вадим. И тоже была девочка, дочь, и так же умерла она в роддоме на пятые сутки, и никто ничего объяснить не смог.

Я когда узнала, позвонила матери, рассказала. Она вздохнула:

– Беру свои слова назад. Чего уж…

Вторая дочь Вадика выжила, правда, очень слабенькая родилась.

А началось все с банальной ссоры между нашими бабками. Дело в том, что бабушка Вадика работала в бане. Баня эта была на балансе у коммунхоза, где моя бабушка занимала должность главного бухгалтера. В общем, одна бабка получилась под началом у другой. И какая-то там произошла неприятная история с воровством. Историю замяли, но с работы бабушка Вадика вылетела, не без помощи моей бабушки. Вот эта самая пострадавшая на банной ниве старушка, когда узнала о наших с Вадиком отношениях, пошла в церковь и поставила свечу мне «на смерть». Говорят, есть такой способ извести человека.

Как я об этом узнала? Ничего удивительного – поселок маленький, все друг друга знают. Одна бабка ставит свечу, другая видит и слышит, что при этом говорится. Свидетельницей оказалась бабушка подруги. Вот и вся цепочка.

Конечно, дело не в бабках, свечках и прочей чепухе, дело в нас самих. Что-то у нас пошло не так. Со стороны же – банальная история: парень обрюхатил девку и бросил, «сама дура виновата, не надо было давать…» – как-то так у нас обычно говорят.

Прошло лет семь, наверное. Я встретила мою недоброжелательницу, когда мы возвращались с кладбища, от могилы деда. Она не посмела подойти ко мне, обратилась к бабушке:

– Как Маша? – спросила.

– Да вот, все хорошо, – ответила бабушка.

– Зла на меня не держите, Степановна, – тихо попросила.

– Бог простит…

С тем и разошлись.

* * *

Ребята с радиотехнического устроили танцы прямо на асфальтированном пятачке возле общаги. Был май, студенты, ошалевшие от весны, экзаменов и водки, плотной толпой взбивали ногами уже теплую пыль.

Валерка вышел на меня из темноты, широко расставив руки. Пьяный. А мне было все равно.

Мои друзья прозвали его Испанским летчиком, Валерка часто рассказывал одну и ту же историю, вычитанную им в какой-то книге, там главным героем выступал этот самый летчик. Валерка каждый раз приукрашивал свой рассказ новыми подробностями, слушатели вежливо молчали, но однажды монолог слишком затянулся, и слушатели покинули комнату в студенческом общежитии, недоуменно пожимая плечами.

– Машка, зачем тебе этот Испанский летчик? Ты замуж хочешь? Гнездышко свить? Так ты посмотри на него, какой он муж! Он же идиот! Послушай, давай мы найдем тебе мужа, а? Хочешь?

Я мучилась от этих разговоров, отнекивалась, отшучивалась. Мне действительно надо было замуж и срочно. Мать, приехавшая на похороны деда, устроила истерику. Она требовала немедленного замужества.

– У тебя остался последний год! Закончишь институт. Пойдешь на завод, а там сразу какой-нибудь женатый объявится!

– Мама!

– Молчи! Я знаю! Будешь всю жизнь в любовницах!

– Мама!

– Что, мама, что?! И этот твой Вадик опять тебе звонит. Свяжешься с этим подонком, он тебя и нас в могилу загонит!

– Он мне не звонит!

– Молчи! Мне бабушка все рассказала!

– Так ведь это бабушка с ним разговаривала, не я. Мы не общаемся.

Мать плакала, шумно хлюпая носом, голос дрожал и срывался на крик.

– В общем так: если замуж не выйдешь, к нам с отцом можешь больше не приезжать!

– Ты хочешь, чтобы я вышла замуж? – Я боялась этих ее слез, я боялась ее слов, ее страха, доходящего до ненависти.

– Да, хочу!

– Все равно за кого? – уточнила я.

– Все равно!

– Хорошо.

Валерка был первым после того ночного разговора, кто сам пришел с распростертыми объятьями – жениться. Мы были знакомы чуть больше двух месяцев.

Валерка спился быстро. Два года я жила с ним, сама не знаю зачем. Все никак не решалась уйти. С самого первого дня нашей свадьбы, когда, проснувшись утром в теткиной квартире, я лежала на старом, еще дедовом диване и, глядя в потолок, решала, что лучше: сбежать в никуда или прыгнуть с балкона; с самого первого дня я знала, что загнала себя в угол, и биться мне теперь в этом углу, как пойманной в паутину мухе. Паутина была липкой, густой и привязчивой, а паук в моей голове шептал: «Куда ты пойдешь? Кому ты нужна? Сиди и радуйся, что хоть кто-то взял!» Я пыталась, но радости не было.

Был завод и проходная с 8 до 16:30. Было тупое переписывание бумаг: цифры из одного гроссбуха переносились в другой. Были бесконечные общаги и бессмысленные собрания и субботники. По вечерам приходили друзья, те, кто еще оставался. Мы играли в преферанс до одури, пили водку и говорили ни о чем.

Его родители жили у самого Азовского моря, в Мариуполе. Мы ездили туда, но море почему-то я видела только из окна вагона. Оно было свинцово-серым, ненастоящим: мелькнет куском тусклого стекла, затянутого рябью, и исчезнет, словно его и нет.