Людмила Бояджиева - Жизнь в розовом свете

• Название: Жизнь в розовом свете
• Автор: Людмила Бояджиева
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 1998
• ISBN: 5-7027-0737-0

Две сестры, два взгляда на мир — «черно-белый» и «розовый». Страстная, исступленная любовь — к одному мужчине. И хотя предмет их обожания покинул их обеих, ревность и зависть, казалось, навсегда отдалили сестер друг от друга… И все же судьба сводит их вновь после долгой размолвки, и теперь, наконец, они могут разобраться в этой запутанной истории…

---

— Вероятно, я сама сделала глупость, решив написать новое полотно поверх шедевра.

— Имела глупость уехать с Максимом на взморье, где провела первые дни любви с Грегом. «Никогда не возвращайтесь в места, где были счастливы. Время обманет вас под маской пространства», — заклинал Набоков. Тогда я не понимала это. Все было точно так же — те же сосны и те же сыроежки в бархатном мху. Муравьи, земляника, белый песок пустынного пляжа порождали галлюцинацию — Грег появлялся то тут, то там, как проявляются на фотографии призраки. И становилось физически больно от необратимости ушедшего времени. Мне уже перевалило за сорок. Меня не давил груз лет — я ощущала себя той же????????? девчонкой, готовой все начать сначала. — О нет, Ди, дело заключалось далеко не в сексе. Это было бы совсем просто. Я ощущала любовь — мое призвание. Только она может реализовать какие-то сокрытые во мне сокровища, делает возможность стать талантливой, блестящей, единственно неотразимой. Знаешь это поразительное ощущение — ты словно бутылка шампанского — вся искришься, пенишься, опьяняешь…

Я играла в великие чувства и мне нужен был достойный партнер. Я нашла его на улице.

Максим затормозил в луже, обдав мое новое платье брызгами. Дождь едва кончился, это напоминало о Греге. А мужчина, выскочивший с извинениями из машины, оказался тоже русским — из семьи эмигрантов. Порода была видна сразу. А после оказалось, что Максим — умница, удивлявший меня разнообразием познаний, интересов, привязанностей, тонкий, чувствовавший нюансы моих душевных движений, талант, равно щедро проявлявший себя в науке, музыке, живописи… К тому же смотреть на него было наслаждением этот человек заключил тайный договор с материальным лицом. Вещи подобострастно подчинялись ему — книга разворачивалась на нужной странице, огонь сам вспыхивал в сигарете, а бутерброд вопреки закону, падал маслом кверху — и не на пол — на колено, застеленное салфеткой. Он был состоятелен, свободен, неотразим. Очень нравился женщинам и умел завораживать их. Боже, как Макс играл Шопена!

Я влюбилась, прогоняя маячившую за спиной Максима тень Грега и старалась не думать об ушедшем в науку муже. Вернувшись домой с побережья, я сказала Хантеру: «Прости, я должна уйти. Он необходим мне, а я нужна ему». Конечно, рыдала, поливая слезами атласную китайскую подушку с вышитым попугаем. Хантер осторожно погладил меня по голове деликатно как чужую. «Ты не можешь уйти. Я слабее его.»

Так????????? признаться в беременности тому, кого хотят удержать виновато, пристыженно, и все же — победно. Я осталась с мужем. Дочь училась в пансионе. Ей шел тринадцатый год.

— Ты поступила правильно, Эн. Нельзя потерять того, что никогда не имел. Вы жили с Хантером без надрыва чувств и особой духовной близости. Вы не были страстными, сгорающими от противоречивых желаний, любовниками. То есть — ничего огнеопасного и скоропортящегося в ваших отношениях не было. С Хантером можно было, не опасаясь, вступать в осеннюю пору. С ним ты благополучно встретила зиму.. — Ди осторожно обошла тему болезни Эн и быстро вырулила к главному: — С Максимом ты испытала бы много боли. Поверь… так страшно сдавать королевские позиции. Только что вокруг тебя вращалась Вселенная — и вот, его взгляд уже задерживается на другой. Просто так — ведь он художник… Ты говоришь с ним о поэзии, проявляя тонкость изощренного знатока, а он — не слышит. Ты видишь насквозь каждое движение его души, ты знаешь, за каким персиком потянется его рука. Ты — незаменима. И вдруг оказывается, что чужая женщина — глупая, напыщенная, манерная кажется ему недосягаемо прекрасной, загадочной, полной чарующих обещаний. Ее волшебно преображает новизна, а ты удобна и незаметна как заношенное домашнее платье… — Ди прервала свой пылкий монолог и пожала плечами. Банальность ситуации не делает меня печальной для каждой из нас… Не забуду, сколько черных дней выпало для меня в том цветущем, солнечном мае, когда Родриго стал исчезать из дома. Он весь светился какой-то неведомой мне радостью, хитрил или просто отмалчивался… Мне хотелось уйти — все равно как и куда, лишь бы не видеть его лживых глаз, не сгорать от унижения… Я думала, что загубила, не смогла уберечь нашу неповторимую, такую пылкую, такую возвышенную любовь… И лишь потом догадалась случилось то, что не могло не случиться. Родриго — творец, поэт, мастер! Ему необходимы свежие чувства для вдохновения. Он привык к звуку моего голоса, привык ко мне, к отыгранным полям в нашем спектакле. И я поняла репертуар надо менять, пока от тоски и злости мы не превратились в ярых врагов.

— Все так, дорогая… — Эн сжала руку сестры, державшую остановившийся крючок. — Ты признала победу житейской логики, скучнейшего реализма… Но иллюзии? Иллюзии, Ди. Как часто они бывают сильнее. Очевидности, спасая нас… В отличие от снов, в вымыслах не живут кошмары. Их рождает лучшая, не примирившаяся с тлением и смертью, часть нашего сознания. Та, что устремлена ввысь… Как ты сказала сегодня в ванной? — В бесконечность небес? Да, в бесконечность… Вспомни о мечтах, Ди. Они всегда ароматны и розовы, как утренние лучи над покрытым алмазной рекой лугом… Старая баронесса говорила об этом. Таинственным чутьем слепца она угадала когда-нибудь я пойму её, — приблизившись к сестре, Эн шепнула: — Я заметила, скептики и сухие рационалисты вообще не живучи.

Теплый субботний день. Разморенные жарой люди не принимают всерьез свирепое серое море в бурунах белой пены. Волны набрасываются на каменистую кромку берега, отдавая солеными брызгами тех, кто расположился у самого парапета набережной в арендованных шезлонгах или, с целью экономии — просто повалившись животами на металлические поручни.

Разрезая фланирующую толпу проносятся на роликах подростки, в инвалидной коляске гримасничает и дергается великовозрастный идиот, молодые мамаши с толстыми ляжками и разомлевшими от пива мужьями под боком, облизывают мороженое, толкая перед собой коляску, глазеют на сидящих за столиками кафе праздных девиц, подтягивают штанишки тех, кто уже ковыляет самостоятельно среди чужих ног, озабоченных собак, велосипедных колес.

Четырехлетний малыш плетется за мамой, зажав в руке аппетитную булочку. Рядом с ней — принюхивающийся собачий нос. Поджарый лоснящийся доберман на звенящей цепочке, чинно шагает рядом с хозяином, поглощенным беседой с отвратительно пахнущей парфюмерией девицей. Вместо того, чтобы поехать за город и швырять в пруд палки ожидавшей всю неделю этого дня собаке, он притащился на набережную, пристегнув к ошейнику самый??????? поводок. Доберман обижен, но горд. Он отказался бы сейчас от чудесной косточки, предложенной хозяином. Но булочка у носа так соблазнительно доступна. А почему бы и нет? Словно невзначай, пес повернул к ней равнодушную морду и — клятц! — Точно отмеренным щелчком челюстей большая часть булочки ликвидирована, оставив в руке малыша крошечный ломтик. Никто ничего не заметил. Люди даже не повернули головы, собака одним махом заглотив добычу, изобразила рассеянную скуку.

— Обратила внимание на ловкий????? добермана? — Эн повернула голову к катящей её кресло Ди. Сестры совершали субботнюю прогулку.

— Хитрый, шельма. Люди зачастую действуют менее умело, урвав под носом бдительных стражей свою добычу. И он по-настоящему красив.

— Хватит разглядывать пса. Посмотри быстро направо. Видишь? Запомни, а потом задашь мне вопрос.

— Какой? — Ди внимательно оглядела двигающуюся навстречу весьма впечатляющую пару. — Я же прошу — потом! Боже, ну и жара. Особенно в этой блузке.

Ди заставила сестру одеть белоснежную блузку с вывязанными её руками кружевными вставками. А потом — дополнить наряд нитью жемчуга и сережками в виде грушевидных жемчужин. Накануне обе они придали седине блестящий платиновый оттенок, но причесались по-разному: Ди предпочла аккуратные крупные букли, Эн заколола на затылке хвостик. Она считала, что дама в претенциозных очках должна выглядеть скромно.

На Ди был шелковый брючный костюм в бело-серо-черную полосу и лаковые туфельки, возле которых послушно семенил Джон — меховой черный тюрячок с торчащими ушками и обкуском хвоста. Всем своим видом скочч давал понять, что он знает здесь каждую тумбу, каждую бетонную плиту пешеходной дорожки и уж, конечно, не нуждается в поводке, хотя и принимает эту необходимую условность. Зайда всегда давала Джони сестрам на воскресную прогулку.

— Почему ты все время катишь меня по солнцу? Рахит мне уже явно не угрожает.

— Ты же любишь смотреть на море. А тень возле домов. И то — с другой стороны. — Ди скользнула взглядом по группе седоголовых туристок, сплошь одетых в легкомысленные бермуды. — Мы, кажется, действительно несколько… Ну, вырядились, как на сельской вечеринке.

— Ничуть. Сегодня суббота, законный праздник после трудовых дней. Кроме того — мы с собакой. Собака ведет себя непринужденно — значит, мы местные. А у себя дома можно и повыпендриваться.