Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс

• Название: Ксеркс
• Автор: Луи Мари Энн Куперус
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-018869-2, 5-271-06563-4

Романы известных американских писателей-историков повествуют о времени правления персидского царя Ксеркса (?–465 до н. э.). Центральное место занимает описание предпринятого им похода против Греции: знаменитые битвы при Фермопилах и Платеях и морское сражение у острова Саламин.

---

— Попалась! Наконец ты мне попалась! — завизжала Аместрида, в ярости брызгая слюной. — Но теперь ты моя! Евнухи, позвать палачей! Она моя, эта шлюшка! Моя! Царь сам отдал её мне! Пусть ей отрубят груди и бросят собакам!

— Помилуй! Помилуй! — полным отчаяния голосом возрыдала Артаинта, извиваясь на полу у ног Аместриды.

— Пусть ей отрежут нос!

— Помилуй!

— Пусть ей отрежут уши и вырвут язык!

— Помилуй!

— Пусть ей отрежут губы!

Артаинта более не молила о пощаде. Она визжала как безумная, и волосы дыбом стояли на её голове. Подобные расправы иногда по ненависти и ревности приключались на женской половине персидского царского дворца, и она видела эти страсти собственными глазами. Однако подобное прежде могло случиться с наложницей или рабыней, но никак уж не с княжной, принадлежащей к царскому дому. Истинно будет сказать, что в здешнем гинекее всегда правил страх, но, когда укоризны его оказывались слишком слабыми для наказания или отмщения, являлся палач с топором, клещами и щипчиками. Общий ропот выдавал смятение, воцарившееся среди собравшихся женщин, вместе с евнухами столпившихся между колоннами и возле дверей. Он превратился в стон, когда и впрямь появился палач вместе с подручными. Все они были в праздничных нарядах, положенных в день рождения и помазания царя.

Но в этот же самый миг в дверях, ведущих в покои царственных вдов, показалась Атосса. Фиолетовая вуаль ветхой паутиной прикрывала седые волосы, морщинистое лицо. В руке вдовы Дария был зажат непременный кнут, однако исхудавшая, трясущаяся рука едва могла замахнуться им. Тем не менее она казалась величественной среди прочих царственных вдов — Артистоны, Пармис и Фаидимы, позвавших её. Её чтили, её боялись, женщины трепетали в её присутствии куда больше, чем пред очами Царя Царей.

— Что здесь происходит? — спросила она холодным голосом.

Разъярённая, словно фурия, Аместрида горделиво выпрямилась.

— Высочайшая матерь! — вскричала она. — Базилевс отдал мне мою врагиню, пустую и тщеславную девицу, и я могу сделать с ней всё, что захочу. Сейчас я разделаю эту шлюшонку, щеголявшую в мантии, которую я выткала для моего мужа. Я прикажу отрезать ей губы, вырвать язык и отхватить уши. И пусть ей отрубят груди и бросят псам!

— Высочайшая бабушка! — завопила Артаинта, подползая к Атоссе. — Помилуй! Помилуй!

Тем временем в палате появились взволнованная до предела Артаксикса, мать провинившейся, и Артозостра, жена Мардония. Они просили Ксеркса помиловать Артаинту. Но царь заявил, что ничего сделать не может, тем более сейчас, когда пора раздавать милости и подарки царедворцам и полководцам.

И тут кнут змеёй изогнулся в воздухе. Удары его обрушились на обнажённые плечи Артаинты. Та взвизгнула от боли.

— Прочь! — в гневе рявкнула Атосса. — Или ты не слышишь? Убирайся в свою комнату, шлюха!

И старуха вновь замахнулась кнутом. Но орудие наказания выпало из ослабевших рук. Охваченные порывом усердия рабыни, толкая друг друга, бросились подбирать его. Подхватившая кнут счастливица подползла на животе к Атоссе и, став на колени, обеими руками подала плеть старухе.

Однако дочь Кира, верховная правительница гарема, окружённая легендами, вселявшими почтение и трепет, сочла нужным помиловать легкомысленную княжну.

Артаксикса подняла дочь на ноги, подбежавшие рабыни подхватили девицу под руки, и третий удар кнута лишь указал в сторону княжны — виноватой, но прощённой:

— Живо к себе!

И Артаинта бежала из кольца женщин. Увидев это, Аместрида завизжала, словно кровожадный зверь, у которого прямо из когтей выхватили добычу.

— Базилевс отдал мне эту девку! — в гневе выкрикнула она прямо в лицо Атоссы.

Плеть взметнулась. Плеть скользнула в воздухе. Плеть угрожала Аместриде, царице Персии, а в прищуренных глазах высочайшей матери вспыхнула ярость.

Вопль униженной Аместриды сотряс колонны дворца. Она стиснула кулаки. Голос её не умолкал и выдавал истерическое бессилие царицы, к нему уже примешивались рыдания.

— Царицу в её покои! — прошипела старыми морщинистыми губами негодующая Атосса. — Я правлю здесь. Я! Я!

Все затрепетали. Аместрида повиновалась, рабыни кольцом окружили царицу, поддерживая её, а она колотила их кулаками и изгибалась как дикий зверь, не желающий покоряться ловцу. Приблизившиеся евнухи с почтительным поклоном задёрнули за царицей шторы.

Атосса обвела всех присутствующих взглядом, старые больные глаза на искажённом дряхлостью лице её моргали. Все вокруг молчали. Желающих высказаться не нашлось. Ни одна из застывших на месте женщин — княжон и княгинь, наложниц, служанок и рабынь — даже не попыталась возвысить голос. Атосса повернулась к ним всем спиной. Она вышла, и прочие царственные вдовы Дария — Артистона, Пармис и Фаидима — последовали за ней. И тотчас вокруг Артаксиксы и Артозостры зажужжали голоса сотни женщин, уже не имевших силы молчать.

— Ну, вот и получила десерт, — проговорила мать Артаинты, имея в виду собственную дочь.

Начались разговоры. С галерей доносились сладкие запахи пирогов и прочих символических сластей, испечённых ради Праздника Совершенных.

— И теперь ничто не мешает нам насладиться деликатесами, — добавила Артаксикса.

Все согласились с ней. Вереница рабынь явилась с тростниковыми подносами, полными печений, пирожков и прочих сладостей. Шествие их было торжественным, отдающим религиозной церемонией, а позы — несли они блюда с восхитительными ароматными лакомствами в руках или на головах — носили, несомненно, иератический характер.

— Надо послать Аместриде, — промолвила Артаксикса.

— И Артаинте, — добавила Артозостра полным сочувствия голосом.

— И царственным вдовам, — затараторили вокруг.

Артаксикса и Артозостра выбрали сладости повкуснее, и рабыни с полными блюдами направили свои шаги к царственным вдовам, Аместриде и достойной жалости Артаинте.

Праздник Совершенных продолжил своё течение, как будто ничего и не случилось.

Глава 46

Зима закончилась. Миновала и ранняя южная весна, окутанная благоуханием цветущего миндаля, по всей Элладе и в Фессалии, где стояло на зимних квартирах войско Мардония, принятое благосклонными к персам местными князьями. Афиняне, вернувшиеся в свой сожжённый город, лишь частично отстроенный в связи с неопределённостью ситуации, и пелопоннесцы, завершившие постройку стены, перегородившей Коринфский перешеек, решили, что пришло время выслать соединённый флот численностью всего десять кораблей на Эгину. Левтихид, сын Менарета, был стратегом и монархом пелопоннесцев. Ксантипп, сын Арифрона, командовал афинскими судами.

А Фемистокл учил персидский язык. Он засел за него после того, как устроил тройную гавань в Пирее, потому что Фалеронская бухта уже не вмещала растущую морскую мощь Афин. Он учил персидский после того, как окружил свой город стенами. Отправленный послом в Спарту, он тянул переговоры до того самого мгновения, когда постройка стены была завершена. Впрочем, он и сам не понимал, зачем делает это. Возможно, он уже ощущал, что Афины в конечном итоге не возлюбят человека, ставшего слишком могущественным в родной державе, совершившего и совершавшего столь многое, более того, по общему мнению, чрезвычайно возвысившего свой родной город над прочими городами Эллады. Не исключено, что он предвидел последующие события: жалобы Спарты на излишне тёплые отношения его с персидским царём, осуждение и изгнание.

Бегство в Персию ещё предстояло совершить в отдалённом будущем. Но Фемистокл тем не менее уже учил персидский язык.

Тем временем Мардоний планировал великое наступление. Планы свои он обсудил со своими фессалийскими друзьями и не ограничился этим. Мардоний послал некоего Миса — грека, не перса — ко всем эллинским оракулам. Но казалось, что Мардоний, сделав свой великолепный жест — преклонив колени перед Ксерксом, пообещал ему согнуть греческие выи под персидское ярмо, — сделался мрачным и подозрительным. Напряжённая, полная ожиданий зима в Фессалии вполне могла показаться ссылкой. Возвратившийся Мис привёз ответы оракулов, однако бодрости духа они не вселяли.

И прежде чем начать своё великое наступление, Мардоний решил предложить грекам мир.

Зачем, в самом деле, была нужна эта война? Он сам затеял её, чтобы отомстить за поражение, приключившееся десять лет назад. Но тогда он был всего лишь пылким молодым полководцем, блестящим князем, обнаружившим перед собой великие цели после скучных Суз со всеми женщинами и их интригами. Так зачем же, в самом деле, была нужна эта война? Отомстить грекам за их вторжение в Малую Азию? Но Мардоний толком и не помнил его. И теперь он, зять Ксеркса, похоже, состарился за эти тягучие длинные месяцы, за неторопливо влачившиеся дни после Саламина и бегства царя, — состарился лет на десять. Подобно Ксерксу, он перестал спать. Мардоний более не был убеждён в том, что хочет именно войны. Он тосковал по Персии, по Сузам, по жене Артозостре, по маленьким детям. Ему казалось, что с ним борется какая-то незримая сила, недружелюбная, злая судьба.