Людмила Бояджиева - Пожиратели логоса

• Название: Пожиратели логоса
• Автор: Людмила Бояджиева
• Жанр: Современная проза

Это приятный допинг для обыкновенного человека, не нашедшего в повседневной реальности «островов сокровищ», манивших с детства. Книги Бояждиевой утоляет жажду сильных эмоций, ярких красок, захватывающих событий. Во всех своих произведениях Людмила Бояджиева ставит перед собой задачу соединить традиционные для русской литературы нравственную ориентацию и качественную форму с требованиями коммерческого успеха — динамикой развития сюжета, усилением элементов детективного, авантюрного характера, психологической напряженностью действия, созданием живописной атмосферы.

---

«Не надо сопротивляться гнойно безумно разлагающемуся сочащемуся кровавой спермой насилия хую тоталитаризма, а надо уметь отдаваться ему с наслаждение и использовать для общего дела». Автор этих строк (игриво подписанных «Ленин») концептуалист Воронин, относит к «гнойно, безумно и т. д. разлагающемуся» смыслу — весь опыт мирового Логоса — литературного слова.

«Смелость» истинного Пожирателя увлекает в ряды Алярмуса мелких «мастеров слова», ориентирующихся на «прогрессивные процессы». Воинствующие литературные мозгляки с призванием революционера, во все времена охотно подхватывают знамена спасения мировой Идеи. Этим все равно, что разрушать, их идеал — хаос. Другую категорию представляют приспособленцы, торопящиеся присоединиться к революционному авангарду. Тонкокожий эстета пуще всего боится быть причисленным к ретроградам, списанным в отход и он, тишайший и нежный — мухи не обидит, кидается доказывать, что мир — нужник, а нас всех, улыбающихся солнышку, кормящих щенка или растящих дитятю — сильно надули.

Все группы Пожирателей исходят из основного тезиса: лживый монстр тоталитарный ЛОГОСА, порабощающий человеческий мозг, должен быть уничтожен.

4. ПЕРСПЕКТИВЫ

Пожиратели живучи и чрезвычайно заразны, увлекая слабых духом бесхребетных идолов толпы — поющих, орущих, хрипящих, провозглашающих себя разрушителями ложных ценностей — сострадания, милосердия, любви. Какие бы термины не изобретали теоретики культурного процесса, изощряясь в анализе творчества слуг Алярмуса, характеристику своему племени Пожиратели придумали сами — говноеды.

Полагаю, Алярмус объявил войну Лгосу неспроста — существует кодовое сочетание звуков и смыслов, способное погубить антимир, остановить наступление глобального разложения.

Найти его — вот главная задача Посвященного.

СОДЕРЖАНИЕ:

1. история вопроса

2. анализ текстов

3. личные наблюдения

…..»

24

— Ну, что сказать? Довольно забавно… — с некоторой растерянностью резюмировал свои впечатления от прочитанное Жетон, не перейдя к основной части. И поспешил наполнить кипятком кружки. — А если честно — не очень.

Теофил взял листки, сложил, сунул в карман куртки:

— Это не смешно. Это страшно.

— Ты бы перекусил, сердешный. Жанка беляшами снабдила. свежайшие, только слегка от снега подмокли. Дух какой — дивный! — в подусном пространстве Евгения исчез беляш.

Филя схватился за чашку, уставился в клубящийся пар:

— Ты прав, старикан. Смешно! Все жутко смешно… И абсолютно не доказательно! Сам запутался.

— Диагноз тут не простой. Давай разберемся спокойно. Что лежит в основе твоей душевной проблематику? — комплекс непечатного гения. Отсюда старопердунческие нападки на смелых и процветающих, — Жетон показал кулак просительно заглянувшему в окошко знакомому инвалиду — алкашу.

— Не выйдет у меня ничего, — Филя болтал в кипятке пакетик «земляничного» чая, отчего запахло в забитом прессой лотке летним полуднем. И покоем, детством, надеждами. — Драться так и не научился. Вот Колька никому не спускал…

— Так что ж твой школьный чувак друга не поддержит? Мог бы уже изданию сочинений Трошина посодействовать и закидать мой прилавок поэтической продукцией. Что-нибудь типа: «Благодарю, любя». Сборник стихов.

— С опечаткой во втором слове, — огрызнулся Филя. — Буква «е» вместо «лю».

— У меня купят и без похабени! Рубинштейна Леву, на чистых листках пара предложений — и то расхватали. Думали — шифровка, а угадавшему смысл писаний — «фольксваген». Я плакатик с изображением автомобиля от новогодней викторины «Угадай-ка, кто наш зайка», повзаимствовал и рядом поставил. Совсем даже немного лишнего говорил. Из рук рвали! А уж ради тебя постараюсь держаться в рамках сурового реализма. Намекну без понтов, что ты сын Плисецкой от Пьера Ришара или Трошин — псевдоним Распутиной.

— Оставь, это серьезно. Наверно, я плохо все объяснил. Или ты меня в психи зачислил, — Филя начал распаковывать одну из газетных стопок, которыми был завален его киоск.

— Так как же в искусстве без здоровой шизы? Без нее, родимой, только в попсу протиснуться можно. А что если я твое сочинение ксерану, и покажу кое-кому из описанных тобою «говноедов», — Жетон пил чай с какой-то китайской церемонностью — бумажные завалы притиснули его в угол киоска и мешали развернуться. Движения получались скованные и медленные ритуальные.

— Зачем это? Зачем им-то читать?

— Да кайф словлю. Меня ведь тоже комплексы самиздата хуже окопной вши заели. Для коммерции я авангард, для авангарда — попса, для попсы — урод накрученный, отстой. Горе от ума. (Глоток чая с присвистом) Дарование у меня природное и глубокое, с таким трудно вписаться в эклиптику «тела культуры». А у тебя талантик легкий и поверхностный (глоток и многозначительная пауза) — с ним жить можно. Ты их всех там нелицеприятно отразил, хотя и беспомощно, без профессионализма. Надо писать: «Пафос обнаружения разрывов в метафизике присутствия крайне важен для разработки основных категорий деконструкции и, следовательно, враждебен созиданию». Это звучит. (Отхлеб с шумом) А ты деликатничаешь по-стариковски — «гадят в цветнике». Зато, конечно, выражаешься доступно пониманию широких масс.

Ведь как формулируются два принципа массового чтива? Общеприятность и общепонятность. Если хочешь быть близок народу, потрудись соблюдать эти правила. Прочли, значит, Иван Иваныч или Пульхерия Ивановна не без удовольствия книжечку — все насквозь поняли. А если она ещё и закручена малость и подана как глубинное откровение чрезвычайно неординарного автора, то почувствовали себя широкие читатели сопричастным к тайному смыслу и высшей категории художественной элиты. Вот этой сопричастности с массами «говноеды» на дух не переносят и Перервина от всей души топчут — уж больно он широко доступный. И если не слишком-то общеприятный и программно непонятный — так ведь в этом для масс весь смак! Смрадный душок свидетельствует об изысканности деликатеса и в трапезе гурмана просто необходим. Без него слишком уж заурядно, как борщец со сметаной. Ты на ус то мотай, литератор. Ай, кипяточек остыл!

— Пишет Перервин здорово. И знаешь, он ведь и «Лолиту» написать мог бы. Только уже написана и приходится собственного дитятю под отморозка гримировать…

— Да никого он не гримирует! Таких и плодит. Это у него нутряное, природное. Так что я у тебя сочинение повзаимствую и братанам «говноедам», то бишь самым отвязным концептуалистам почитать дам. Нехай подивятся, яки соображения людям простым в голову приходят, — Жетон поднялся, тряхнув сооружение, положил руку на плечо Трошина и ободряюще встряхнул. — Чахлик ты невмерущий. Перевод с украинской мовы сечешь? — Кощей Бессмертный.

— И откуда только у людей оптимизм такой прет! — Филя вернул на место упавшие от сотрясения очки. — Почему-то мне кажется, что тебя мама в погреб с горилкой часто роняла. Ничего я тебе ксерануть не дам. Эта докладная записка, служебный материал для моего куратора. Того, за кем мы следили. Сдается мне, он должен понять. Если не поймет… — Трошин пожал плечами. Пойду к врачу.

25

В личной жизни Теофила как раз в эти дни случилось поворотное событие. Шел труженик печатного фронта на свиданку с Валюшей после недельного, наверно, перерыва. Торт нес и хризантемы голубые голландские все добро по бартеру за прессу полученное от «смежников».

Открыл дверь Валькиной квартиры своим ключом. Она не вышла как обычно на встречу, запахивая халатик. Не крикнула даже: «Заходи, я сейчас», хотя была дома и даже очень громко сморкалась в комнате. Филя вошел и соприкоснулся прямо тут, в семнадцатиметровой тесноте небогато убранной комнаты с высоким моментом истины. В пропахшей болезнями и немощью помещении, в свете пластиковой люстры «каскад» — всенародной роскоши восьмидесятых, Валентина рыдала над усопшей бывшей свекровью.

— Зинаида Михайловна сегодня ночью представилась. Обрядили уже с соседками, — она всхлипнула с новым чувством, поправляя крахмальную простыню, облекавшую отмучившееся тело до сложенных на груди с иконкой рук.

Филя увидел останки существа, о котором никогда не думал, как о существе одушевленном. Парализованная старуха, пропитавшая квартирку смрадом отмирающей плоти, заедавшая жизнь совсем чужой женщины своим безмолвным, обременительны и совершенно бессмысленным присутствием, ушла в мир иной. Что осталось от этой не очень-то плодоносной и удачливой жизни? Коленкоровая папка с фотографиями, раскиданными на круглом столе, прибранные для упокоения останки на кровати, чья-то мимолетная память?

Серое, остроносое, сморщенное лицо в обрамлении деревенской цветастой косынки, сложенные на груди иссохшие руки — узловатые пальцы, темные русла вспухших сосудов.