Матти Йоенсуу - Служащий криминальной полиции

• Название: Служащий криминальной полиции
• Автор: Матти Йоенсуу
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Детектив
• Год: 1985

В документальном романе финского писателя Матти Юряна Йоенсуу «Служащий криминальной полиции» речь идет о будничной работе рядовых сотрудников криминальной полиции Хельсинки

---

— Я вообще-то намеревался проверить сообщение, но разговор оборвался... откуда ж было знать. Говорил ведь он вполне серьезно.

— Откуда же заранее знать. Мы ведь и находимся здесь для того, чтобы разбираться в таких делах, — отозвался Харьюнпя, ибо ему показалось, будто Хуско защищается от обвинения, которого никто ему не предъявлял, и потому чувствует себя неловко. А Хуско и в самом деле чувствовал необходимость покаяться, ибо он удовлетворился слишком поверхностными сведениями о взрыве.

— Хорошо хоть, я не вызвал туда еще и пожарную команду. А собирался, хе-хе. Когда произошел взрыв газа в квартире по улице Кёуденпуноя и на место выехал Кари Хяуринен... Уголовная полиция. Алло? Да? — произнес Хуско, сняв телефонную трубку. — Да. Да... в какой части города? Ага, и вы хотите сделать по этому поводу заявление. Да, так, что там? — Хуско надолго замолчал, потирая указательным пальцем висок. Харьюнпя слышал в трубке женский голос, доносившийся до него лишь как писк. — Да, цветочный перегной. Но послушайте, ведь это всегда... да-а-а. Нет, нет, конечно, но ведь в перегное всегда есть комья. Да, даже в первосортном... нет, нет, тут, насколько я понимаю, никакого обмана нет. Комки величиной со спичечную коробку? Но это же естественно. Конечно. Подумайте об этом спокойно, по крайней мере до утра. Да. Ничего... так, пожалуйста. До свидания. — Хуско положил трубку и вдруг резко крутанулся на своем вращающемся стуле. — Вот, что называется, божий дар с яичницей. Она собиралась сделать заявление о мошенничестве ввиду того, что в заказанном ею перегное для цветов есть комья. — Хуско тряхнул головой, на его лице появилась слабая улыбка. — Да-а-а, — с силой выдохнул он и стал перебирать копии заявлений.

Харьюнпя взглянул на поседевший затылок Хуско, на рукава его свитера. Локти протерлись почти насквозь. Харьюнпя вспомнил, что Хуско любит копчушку; что на рассвете он ложится прикорнуть на эту скамейку, на которой Харьюнпя сейчас сидит. Он почему-то постеснялся спросить у Хуско, почему тот больше не возобновляет разговора о взрыве. Харьюнпя тихо сидел на скамейке. Когда стрелка часов дошла до половины двенадцатого, он решил пойти прилечь, поднялся, потянулся и как-то неестественно зевнул.

— Да-а-а. А что, если пойти вздремнуть, — сказал он, видимо, для того, чтобы Хуско знал, где он и при необходимости мог вызвать его по телефону.

Рядом с Насилием находилось помещение, заставленное шкафами для одежды сотрудников. В дальнем его конце была дверь в комнату отдыха, там же находился санузел, где пахло мылом, туалетной бумагой и березовыми вениками, сложенными у стены под окнами. Харьюнпя прошел к постелям. Комната была длинной и узкой. Она была заставлена заимствованными у армии двухъярусными железными кроватями, лишь посредине оставался узкий проход. Из глубины доносилось легкое дыхание. Харьюнпя не стал зажигать электричество: через оконные шторы пробивался отсвет уличных фонарей, и в этом сумеречном свете он видел достаточно хорошо.

Харьюнпя сбросил с себя одежду. Он пытался не замечать специфического запаха, образовавшегося в комнате за многие десятки лет. Однако запах всегда присутствовал, поскольку окна никогда не открывались.

Харьюнпя сложил одежду у изголовья в таком порядке, чтобы можно было быстро одеться в темноте. Забрался под серое одеяло — деревянные доски под матрасом отчаянно заскрипели. Поворочавшись с минуту и так и не найдя удобного положения, он смирился с тем, что к утру поясница опять даст о себе знать. Лежа на спине, он разглядывал доски верхней кровати, но не смог в темноте различить сучков на них.

Двери приглушали и отдаляли шум в рабочей комнате, отчетливо слышалось лишь позвякиванье ограничителей пишущих машинок да телефонные звонки. Ручные часы тикали под самым ухом Харьюнпя. На Софиянкату хлопнула дверца автомобиля. Наверно, это дверца «воронка» — уж очень глухой был звук. Харьюнпя чувствовал усталость, но не мог уснуть. Он знал, что причиной тому — разыгравшиеся нервы, ожидание вызова по дежурному телефону, когда загорится зеленый сигнал и голос Хуско вопросительно произнесет: «Харьюнпя?» Обычно не успевал он лечь, как его вызывали. На этот раз было иначе. Харьюнпя ждал, сжимая пальцы ног, — они терлись друг о друга в жестких носках. Было как-то странно лежать в чужой кровати, дышать спертым воздухом. С таким же успехом кто-либо другой мог быть на его месте, а он — дома, в своей кровати, ощущая боком теплое тело жены, слыша, как дочка ударяет ручонкой о кровать, и видя на потолке полоски света, просачивающегося сквозь жалюзи. Вместо этого он лежит под казенным, дурно пахнущим одеялом и ждет, когда кто-нибудь помрет и телефон сообщит ему об этом.

А лежит он на этой дощатой кровати, потому что это кровать в полицейском учреждении, и затхлая комната — это комната полицейского учреждения, и сам он — полицейский. Да, полицейский, старший констебль, который никогда не собирался стать полицейским, в молодые гады даже и не помышлял об этом. Харьюнпя закончил прохождение воинской службы так поздно осенью, что поступать куда-либо учиться было уже поздно. Он проболтался с месяц в Бюро по найму и получил место в Бюро регистрации актов гражданского состояния. Бюро это находится в подчинении полицейского ведомства. Харьюнпя получил там место исполняющего обязанности младшего констебля. С полгода он занимался выдачей метрических свидетельств, затем познакомился с Элизой, безуспешно попытался поступить на юридический факультет, после чего продолжал выписывать свидетельства о рождении. Женившись, Харьюнпя почувствовал, что необходимо пробиваться в жизни, и по совету Элизы подал заявление на подготовительные курсы, по окончании которых его и приняли на работу в полицию. И вот однажды, январским слякотным днем, он оказался в полицейской форме на Техтаанкату, на посту возле здания Советского посольства. В школе Харьюнпя никогда не мечтал о том, чтобы кем-то стать. Максимум, что подсказывало воображение, — это профессия журналиста или свободного художника, который, почувствовав потребность в деньгах, может взять и продать свою картину.

Харьюнпя повернулся на живот. Он попробовал пальцами торец кровати — поверхность была шершавая. На прошлой неделе он сказал одному из своих школьных товарищей, что работает оператором в Центре по обработке информации. Он соврал не потому, что стыдился своей профессии, а потому, что уже не видел в ней ничего своеобразного или особенного, как это было еще несколько лет назад. Тогда он с удовольствием рассказывал всем, что работает в полиции, если кто-либо из знакомых просил, то с гордостью показывал свое официальное удостоверение — жалкую карточку в пластмассовой окантовке. Теперь же он сказал, что работает оператором в информационном центре. Это никого не интересовало, а вот если бы он назвался старшим констеблем, к нему бы сразу появилось настороженно-уважительное отношение, как к священнику, который неизменно окружен какой-то особой атмосферой святости.

Харьюнпя пытался заснуть или хотя бы погрузиться в дремотное состояние, когда уже не различишь, где действительность, а где сон. Он уткнулся лицом в подушку и почувствовал под щекой комки. Тогда он снова повернулся на спину и опять увидел свою фотографию в ряду фотографий погибших сотрудников. Он сжал руку в кулак и задержал дыхание. Попытался думать о чем-то другом. Подумал, как утром пойдет на рынок, глубоко вдохнет в себя запах моря и овощей, купит кусок мясного пирога и выпьет чашечку кофе со сливками. Без двадцати три Харьюнпя наконец забылся легким сном, пробуждаясь всякий раз, когда раздавался звонок дежурного телефона или кто-то в комнате начинал двигаться.

Глава 7

Харьюнпя быстро поднялся и сел. Он слишком поздно вспомнил, что над головой у него — кровать, и ударился, о ее дощатое дно. Черт возьми, до чего больно. Он стал быстро одеваться, боясь, как бы снова не задремать после вызова Хуско. Он тщетно пытался натянуть штаны — мешали ботинки, которые он сначала надел, да кроме того, он стоял на левой штанине. Темнота и сонная одурь еще больше осложняли дело. Выйдя из себя, Харьюнпя схватился за пояс, рванул вверх штаны, но они выскользнули из пальцев и съехали на щиколотки. Только тогда он присел на край кровати, снял ботинки и начал все сначала.

Поднеся руку к окну, он выждал, пока глаза не привыкли к брезжившему за окном свету. Было двадцать четыре минуты пятого. Для утренних происшествий слишком рано. Но Харьюнпя знал, что Хуско не будил людей в это время из-за мелких дел. Он уже не помнил, что сказал Хуско по телефону, ему запомнилось только, что дело имело отношение то ли к морю, то ли к матросу, или к Меримиехенкату, то есть Матросской улице.

Сигнал на телефоне вспыхнул, когда Харьюнпя пробирался в темноте к двери.

— Харьюнпя? Ты идешь?.. Постарайся проснуться, — сказал Хуско, в его голосе нельзя было различить ничего, кроме усталости.