Сухбат Афлатуни - Бульбуль

• Название: Бульбуль
• Автор: Сухбат Афлатуни
• Издательство: Журнал Esquire (RU)
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2016

---

Сухбат Афлатуни Бульбуль

Он родился на базаре.

Это не совсем точно.

Родился он в роддоме, что в двух остановках от базара.

Отец его был торговцем глиняными свистульками.

Схватки начались к обеду. Отец просил жену потерпеть, пока он распродаст хотя бы половину. А пока посиди тут. Да, вот тут, за прилавком.

Мать сидела за прилавком, вздыхала и тем самым привлекала к себе внимание. Расчет оказался верным. Глиняных воробьев разобрали быстро.

Отец все рассчитывал верно.

Ближе к вечеру он усадил жену на тележку, сам впрягся в нее и побежал в роддом. Телега прыгала на кочках. Отец зажал в губах глиняную рыбу, издававшую милицейский свист, и бежал, разгоняя им встречных.

Так, свистя, он и ворвался в роддом. Там его остановили, забрали у него жену. Отец посидел на роддомовской скамейке, освежился из крашенного серебрянкой фонтана и побежал обратно на базар. За пределами базара он чувствовал себя неуютно. Это же свойство перейдет к сыну, который как раз в это время вылез на свет. Не на самом базаре, как он будет рассказывать, а в двух автобусных остановках.

Впрочем, что такое две остановки по сравнению с необъятностью базара? Это только по карте у базара, были границы, обведенные тушью. А в жизни он выплескивался на соседние улицы, где на ступенях или складных стульях сидели люди и продавали все, что могло иметь цену. Хоть какую-то. Подходи покупай.

Цену на базаре имело все. Все, кроме отбросов, которые выносили к южным воротам и сваливали в огромные ржавые баки и рядом. Но и отбросы имели цену. К ним подбирались нищие, отгоняли птиц и вели споры, кому что брать.

Лавка отца находилась возле восточных ворот, он был последним продавцом свистулек. В старые времена их было много, теперь по глине работал он один. По звучащей глине. По молчащей работали гончары, делали тарелки, кувшины. Но и гончаров становилось меньше.

Узнав о рождении сына, отец так обрадовался, что даже ошибся, подсчитывая выручку. И решил назвать сына Базарбаем, Повелителем базара. Походил по лавке, вспомнил, что так уже звали по соседству среднего сына Салима-гончара. Когда я буду звать моего Базарбая, гончар подумает, что зову его Базарбая, пойдет путаница… А базар любит порядок.

Попив чай, он назначил сыну другое имя, еще лучше.

Бульбуль. Соловей. А? Как вам, а?

Такого имени не то что на базаре, даже за пределами базара ни у кого нет. Хотя в тоги, что было за пределами базара, отец разбирался плохо. И свистульки с таким именем продавать легче будет. Как у Соловья свистульку не купить?

И Бульбуль стал расти на базаре. Дом он помнил плохо. Дом был недалеко, у восточных ворот, маленький, тихий, с виноградником. Весной отец белил лозу известью. Настоящим домом Бульбуля был базар, первыми игрушками — глиняные свистульки. И первой его музыкой.

Сам базар был музыкой. Пели торговцы, нахваливая свой товар. Пели нищие возле северных, западных, восточных и южных ворот. Пели мухи и осы над прилавками. Пели перепелки в плетеных клетках и дикие горлянки — на стенах и крышах. Пело солнце, пробиваясь сквозь навесы.

Но лучше всего пели глиняные свистульки, его первые игрушки.

И еще пела глина, любовь к которой он унаследовал от отца. С трех лет он лепил маленьких птиц, рыб и собак. Вначале показали сестры, как делать, потом сам начал, из приарычной глины.

«Буль! Буль!» — пел арык.

«Бульбуль!» — звал его отец. Бульбуль поворачивал обритую голову с чубчи-ком. Так стригли всех детей на базаре.

В четыре года он лишился матери. Похороны поразили его своей красотой.

На следующий день он вылепил из глины маленькую мать и погребальные носилки. И долго играл с ними. Потом похоронил глиняную мать возле арыка, где росла мята.

Базар не заметил этого вторжения смерти и пел по-старому. В рядах зеленщиков пахло сыростью. У восточных ворот сидели торговцы старой книгой, пили чай и отодвигали самые ветхие рукописи от солнца. Это были ученые люди в калошах, парчовых тюбетейках и толстых очках. Парикмахер Уриэль брил клиента перед засиженньш мухами зеркалом. Из грузовика выгружали капусту. В зеленоватых лужах валялись пьяные.

Бульбуль лепил фигурки зеленщиков, торговцев книг, Уриэля и грузовик с капустой. Пьяных он не лепил, он их немного боялся.

Когда лепил, начинал петь. Его голос привлекал внимание покупателей, они задерживались и покачивали головами. Его пение вплеталось в пение базара, гул насекомых, стук топора из мясных рядов и лязг ножниц из зеркальной комнаты Уриэля.

В шесть лет ему сделали обрезание, он кричал так, что, казалось, весь базар должен был слышать. На следующий день начал лепить птиц и животных с мальчуковым отростком, обрезанным, как у него самого. Получалось похоже. Отец побранил его. И пошел показывать гончару, потом встретил знакомого мясника… К вечеру весь базар говорил о тоги, какой способный у свистульщика сынок растет. Надежная смена отцу.

Наступила весна, фруктовые ряды заалели клубникой. Бульбуль лепил из глины, пел, дрался с Базарбаем, сыном гончара, снова пел.

Так он дорос до школы.

Школа находилась в одной остановке от базара и была русской. Там уже учились братья и сестры. Уриэль постриг его перед школой, ущипнул за щеку и обрызгал своим жгучим одеколоном.

После базара школа показалась Бульбулю серой и страшной. Он затаился.

Если б жива была мать, он пожаловался бы ей. А так приходилось жаловаться отцовской глине.

Звук у свистулек сделался слабым и печальным. Отец не мог понять, в чем дело, пока кто-то из старших не донес ему о поведении его любимца. Отец запретил ему жаловаться глине, а сам стал подумывать о новой жене для себя и матери для Бульбуля. Но так и не надумал.

Весной из школы пожаловал русский учитель пения.

У учителя были торчащие уши и очки в золотой оправе.

Вначале учитель зашел в мясной ряд и купил кило баранины, следя, чтобы не накидали костей. Важно поторговавшись, купил мокрый пучок лука и два пучка длинной редиски. Заглянул к лепешечникам, пошевелил носом.

Наконец, дошел до продавца свистулек.

«У вашего мальчика огромный талант, — говорил он, вертя в пальцах глиняного ослика. — Уникальный голос. Робертино Лорети. Her, лучше. Надо отдать в музыкальную школу».

Положил ослика обратно на прилавок и ушел.

Стояли жаркие дни.

Все воскресенье отец посылал Бульбуля то по одному, то по другому делу. И все торопил его: давай, давай! Набегавшись под солнцем, Бульбуль вернулся, потный и пыльный. Пить хотелось.

«На!» — отец поднес кувшин.

Бульбуль жадно стал глотать.

Остановился.

«Холодная, отец!»

«Пей, не болтай».

Бульбуль сделал еще пару глотков.

«Очень холодная! Лед!»

«Пей, сынок», — отец прижал кувшин к подбородку.

«Буль! Буль!» — вода вливалась в Бульбуля, обжигая горло.

Незадолго до этого она была льдом, ради которого отец специально ходил к мороженщику.

Месяц Бульбуль пролежал дома под старыми одеялами. Врача звать отец не стал, лечил сам.

Через месяц Бульбуль стал поправляться.

Учитель пения больше не появлялся.

Отец никогда не ошибался.

Если из одного корня вырастают две лозы, одну срезают. Иначе плоды у обеих будут мелкими.

Бульбуль рос сильным и ловким. Быстро бегал, помогал по торговле, из школы таскал пятерки. Все лучше лепил из глины. Но голос после болезни стал сиплым. Как у старика.

Зато свистульки, которые лепил Бульбуль, свистели как настоящие соловьи. Вскоре он лепил уже все то, что лепил отец. И даже лучше.

И тогда начали ломать базар.

Есть поговорка: базары и мазары трогать нельзя.

Мазары власть почти не трогала. Мертвые в ее планах построения светлого и правильного будущего не занимали никакого места. Исключение делалось только для тех мертвецов, кто за это будущее пожертвовал своей героической жизнью. Но большинство умирали скромно и несознательно, как мать Бульбуля. Или как его дед, который знал арабский и персидский, но газет не читал — и потому считался неграмотным. Им не полагался ни монумент, ни вечный огонь, к ним не водили и не заставляли стоять под палящим солнцем пионеров. Их хоронили на тенистом уютном кладбище, напоминавшем своей скученностью базар. Только без шума и пения.

Власть все это не трогала. Только если на мазаре была могила святого, тут она наводила свой порядок, чтобы не ходили и не поклонялись. А на обычные мазары махнула рукой. Все равно скоро коммунизм.

А вот базар власть еще как трогала. Отец помнил времена, когда базар был в два раза больше. А его отец, ставший при советской власти неграмотным стариком, застал времена, когда базар был огромным, до самого горизонта. И по базару можно было бродить целый день. Устанешь — зайди в чайхану. Обычную или черную, где намывали мак и восторженными голосами читали стихи. А возле восточных ворот, находившихся гораздо дальше нынешних, стоял минарет, с которого время от времени сбрасывали блудниц. Этот минарет и разрушили в первую очередь. Народ на базаре еще долго обсуждал, откуда теперь сбрасывать блудниц и что вообще с ними делать.