Александр Александров - Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820

• Название: Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0322-1

В этой книге все, поэзия в том числе, рассматривается через призму частной жизни Пушкина и всей нашей истории; при этом автор отвергает заскорузлые схемы официального пушкиноведения и в то же время максимально придерживается исторических реалий. Касаться только духовных проблем бытия — всегда было в традициях русской литературы, а плоть, такая же первичная составляющая человеческой природы, только подразумевалась.

В этой книге очень много плотского — никогда прежде не был столь подробно описан сильнейший эротизм Пушкина, мощнейший двигатель его поэтического дарования. У частной жизни свой язык, своя лексика (ее обычно считают нецензурной); автор не побоялся ввести ее в литературное повествование.

А. Л. Александров — известный сценарист, театральный драматург и кинорежиссер. За фильм «Сто дней после детства» он удостоен Государственной премии СССР.

---

Вскоре прибыл на бал министр полиции Балашев и направился прямо к государю. Не дойдя до танцующих, он остановился, всем своим видом показывая, что у него есть необходимость переговорить с государем. Александр, проходя в танце, кивнул одному из своих флигель-адъютантов, и тот, быстро подойдя, хлопком отбил у него госпожу Барклай де Толли. Пока Балашев докладывал государю, они стояли вдвоем и никто не слышал, что за сообщение получил государь: бал продолжался, веселье шло своим чередом.

Внешне улыбчив, внутренне Александр все более мрачнел. Его не радовал танец с Софией, которая надела на бал алмазные шифры фрейлины. Он узнал, что этой ночью Наполеон переправился через Неман и в настоящий момент аванпосты французской армии были в семидесяти верстах от Вильны. Все его, Александра, предложения о мире остались напрасными. Нельзя сказать, что Александр испугался, он давно внутренне был готов к этой войне, потому что готовился к ней. Он смотрел на это пестрое собрание местной знати, на глазеющую публику, собравшуюся на берегу реки и по кустам, и думал о том, как поведут они все себя завтра, когда весть о войне дойдет и до них. Сколько из них останется верными ему, а сколько с восторгом закричат здравицу Наполеону. Государь понимал, что соотношение будет не в его пользу. Он понимал, что вся его дипломатия последних месяцев, усиленное привлечение поляков и литовцев на свою сторону окажутся напрасными.

«Ну что ж, война так война, — думал он. — На зачинающего — Бог! Вчера вот я ратифицировал Бухарестский мир с Турцией, а сегодня война с Наполеоном. Из огня да в полымя. Вернусь в Вильну, надо будет поручить Шишкову немедленно написать приказ нашим армиям и рескрипт к фельдмаршалу графу Салтыкову о вступлении неприятеля в русские пределы. Пусть в нем будет то, что я сказал Нарбонну: я не положу оружия, пока хоть один неприятельский солдат будет оставаться в России. А закончить рескрипт надо; на зачинающего — Бог! Непременно так закончить. В исторические моменты и фразы должны быть историческими».

Он усмехнулся: каждый экспромт должен быть хорошо подготовлен.

Графиня София была очень мила, и государь пожалел, что завтра ее уже не увидит. И Сулистровску тоже.

Глава пятнадцатая,

в которой директор Лицея Малиновский объявляет о начале войны с Наполеоном. — История де Будри, родного брата Марата. — Ночная ваза с портретом императора Наполеона. — Июнь 1812 года.

Воспитанников в парадной форме, надетой по столь торжественному случаю, собрали в лицейской зале. Сам директор Малиновский, тоже в парадном мундире со всеми орденами, застегнутом на все пуговицы, выступил вперед.

— Господа! — начал он торжественно и серьезно, обводя взглядом всех собравшихся. Лица педагогов тоже были серьезны, на детских же лицах были радость и воодушевление. — Тяжелый час наступил для нашей Отчизны! Наполеон Бонапарт без всякого объявления войны перешел Неман и вторгся в пределы Российской империи!

Дальше он не смог говорить, поднялся невообразимый шум.

— Война! — разом закричали все воспитанники. — Ура-а-а! Война-а!

— Шапками закидаем французишек! — сказал Данзас, повернувшись к соседу.

— Французов в три раза больше, чем наших, — рассудительно возразил Вольховский, который все знал, потому что готовил себя в военную службу.

— Суворочка, твой черед! — закричал Пушкин и хлопнул Вольховского по плечу.

— Господа! — продолжал свою речь Малиновский. — Уже сила отражается силой, и мы с нетерпением ожидаем известий о военных происшествиях. О Господи! Благослови оружие наше! Возблагоденствует матушка Россия, вздохнет свободно вся Европа, когда будет низложено стоглавое чудовище!

— Слушай, Француз… — обратился Дельвиг к Пушкину.

— Не смей меня больше звать Французом! — резко оборвал его Пушкин. — Лучше уж зови Обезьяной.

— Господа, я хочу воевать за Россию! Если меня не возьмут в регулярные, я запишусь в ополчение. Барклай де Толли — родственник моей матери, он не откажет. Вот увидите, он не откажет. Мне уже исполнилось пятнадцать лет. Правда, меня возьмут? — шептал как в чаду Кюхельбекер, хватая товарищей за руки, пока не вцепился мертвой хваткой в Вольховского.

— Скажи, Суворочка, меня возьмут?

Вольховский всегда был честен и прямодушен.

— Навряд ли, — отвечал он.

Нет, меня возьмут, я добьюсь своего! Я умру за Родину! — воскликнул он наконец.

— Тебя, Виля, Господь не примет! — серьезно сказал ему Пушкин.

— Почему? — вылупил глаза Кюхельбекер.

— Ты замучаешь его стихами.

— Как ты можешь в такой час шутить! — изумился Кюхельбекер. — Когда наше Отечество в опасности?!

— Давай сюда французские учебники! Мы их сожжем! — вдруг закричал кто-то из воспитанников, и эта мысль всем понравилась, по общей склонности подростков ко всяческому бунту.

— За мной! — закричал Илличевский и первым ринулся из залы.

За ним устремились остальные.

— Прекратите бунт! — вскричал Мартын Степанович и попытался встать на пути бегущих, но услышал окрик директора:

— Оставьте их, Мартын Степанович! Их можно понять.

— Бей французов! — Этот вопль доносился уже из коридора.

Толкаясь и падая, снова поднимаясь, сметая все на своем пути, захватив одного из дядек, молодого мужичка Сазонова, туповатое лицо которого тоже озарилось светом бунта, толпа подростков неслась по коридорам. Уже не отдельные крики, а слившийся воедино вопль вырывался из всех глоток разом.

В классе устроили настоящий погром, бросали французские учебники, заодно с ними и математику, и грамматику. Вскакивали и бегали по столам, танцевали, бились на палках, пропороли палкой большой глобус и таскали его на плечах, произносили гневные речи.

— Долой Будри, пособника узурпатора! Пусть старикашка убирается к себе во Францию! На гильотину!

— Предлагаю за каждое французское слово — наказание!

— Плетьми! Розгами!

— Ура-а государю императору Александру Павловичу! Ура-а!

— Убить Будри! — крикнул кто-то.

— Господа, одумайтесь! Будри ни в чем не виноват! — растерянно сказал по-французски князь Горчаков. — Это абсурдно!

— Убить! — вылупил глаза Кюхельбекер и посмотрел безумным взглядом на князя Горчакова. — А тебя за французский — в карцер!

— Сумасшедший! — не на шутку испугался князь Горчаков.

— Найдем Будри! — вскричал Кюхельбекер. — Он заплатит за все!

Остальные вдруг стали успокаиваться и подходили ближе к беснующемуся Кюхле.

— Убить! — кричал тот в исступлении.

Возле Кюхельбекера собирались уже многие.

Он тоже остановился, осматриваясь по сторонам, увидел недоуменные взгляды, почувствовал себя не совсем в своей тарелке и сказал извиняющимся тоном:

— Я это… Увлекся, что ли… Но изгнать можно, — сказал он убежденно и затряс головой так, будто у него начался приступ.

— Подумай, Кюхля, — предложил ему Саша Пушкин. — Ты в своем здравии?

— Нет, изгнать можно! — капризно настаивал на своем Кюхельбекер.

Давид Иванович де Будри был личностью довольно замечательной. Он был родной брат Марата, того самого революционера, именем которого пугали детей. Впрочем, кем у нас в России только детей не пугают.

Попал он в Россию еще при Екатерине II. Его выписал камергер князь Василий Петрович Салтыков для воспитания своего сына. Был он родом швейцарец, но в России женился на русской и навсегда остался в нашем отечестве. Поскольку имя его брата гремело в то время по всей Европе и многие считали его за кровопийцу, он обратился к императрице с просьбой, чтобы ему разрешили сменить свою прежнюю фамилию Марата на фамилию Будри, по названию той деревушки в Швейцарии, откуда они были родом, что Екатерина милостиво и разрешила. Окончив учение сына князя Салтыкова, он жил тем, что преподавал французский язык и словесность сначала в частных домах и пансионах, а с 1811 года и в Императорском Лицее. В совершенную противоположность своему брату он был добр, честен и благороден. Впрочем, из некоторых его слов можно было заключить, что и брат его был не совсем тем, кем его всячески представляли.

Забавненький коротенький старичок, с толстым брюшком, с засаленным напудренным паричком, кажется, никогда не мывшийся и разве только однажды в месяц переменявший на себе белье, из-за чего от него вечно дурно пахло, — один из немногих наставников, он вполне понимал свое призвание и, как человек в высшей степени практический, наиболее способствовал развитию лицеистов, отнюдь не в одном познании французского языка…

Василий Федорович Малиновский стоял над старичком де Будри, который спрятался у него в кабинете и теперь плакал, сидя в кресле.

— Давид Иванович, миленький вы мой, успокойтесь, ради Бога! Все пройдет. Это первое впечатление чувствительных детских душ. Они вас любят и совсем не хотели обижать. И ведь это же не бунт, покричали и разошлись.