Александр Папченко - Кузнечик

• Название: Кузнечик
• Автор: Александр Папченко
• Издательство: Екатеринбург
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992

---

Тимка жалостно вздохнул.

— А я гуляла, — сказала Алька, настойчиво взбивая из золы гоголь-моголь.

— А я… купался… там, — повторил Тимка и вспомнил, что он это уже говорил.

— А я гуляла, — сосредоточенно повторила Алька, как на допросе.

«Кажется, сейчас помру», — подумал Тимка и принялся лихорадочно искать, что бы сказать, но как назло в голову лезло идиотское «я купался»… Но неожиданно Тимку осенило:

— Где? — спросил он. — Где гуляла?

— Там, — кивнула в сторону леса Алька. и вновь стало тихо. Пауза затянулась. Она уже стала шире той черты, когда еще можно что-то сказать. Она стала красноречивой, потом тоскливой, потом подозрительной…

Тимка внутренне собрался. Нужно было говорить. Что? Наорал побольше воздуха и очень громко произнес, как прокричал:

— Погода сегодня хорошая…

— Хорошая… — отозвалась эхом Алька.

— А вчера был дождь… ночью, — сказал Тимка.

— Дождь, — повторила Алька. В этот критический кошмарный момент вернулся дед, который отходил к машине.

— Ландыши, ландыши, теплого мая привет… — пел дед. Сунул Тимке котелок и велел сбегать за водой. Алька вцепилась в спасительную пачку макарон, и обстановка разрядилась. А сам дед принялся разжигать новый костер. Он поступил очень мудро. Любовь любовью, а кушать все равно хочется.

Обед прошел в тихой дружелюбной атмосфере.

После обеда день продолжался. Солнце перекатилось на другую сторону реки. Дед лежал, удобно облокотившись, и размышлял:

— Вот если бы я курил, так сейчас бы закурил для полного ощущения…

— Курение — яд для вашего организма, Евгений Иванович, — заметила Алька.

— Дед, одна капля никотина убивает лошадь. Все знают, — подтвердил Тимка.

— Это какого-нибудь плохого никотина капля… Ну, там «Примы» или «Астры», а вот, к примеру, «Герцеговина Флор» никого не убивает. Хотя, — спохватился дед, — курение, конечно, отрава и эта… пакость. Не курите!

— Ты не бойся, дед, — успокоил Тимка, — я уже бросил.

Дед зевнул.

— Вот если бы я не спал, можно было… — дед вновь зевнул, — …посмотреть место, где шведы форсировали. Десну, когда шли к Полтаве. Петровские редуты называется… — Дед опять зевнул. — Редутов, конечно, нет, а место осталось. За третьим дубом. Какие редуты!.. Потрепали при переправе нервы Карлу XII…

— Что ж, ты, дед, зеваешь, когда спал все утро? — спросил ехидно Тимка.. — Что ж ты зеваешь? Конечно, нужно немедленно идти и посмотреть. Правда, Алька?

— Конечно, Евгений Иванович… С познавательной точки, — подтвердила Алька.

— Знаете что? В моем организме какое-то странное смущение… Разбалансировка основных функций… Вон, вдоль берега в горку… Залезете на вершину — самое место. Из-за речки шли шведы. Здесь на бугре стояли наши. А я пока… — Дед зевнул и напялил на глаза газету.

— Все, — сказал Тимка, — он все сказал. Пошли?

— Если б я так много спала, у меня были бы мешки под глазами, — укоризненно сказала Алька, поднимаясь.

— Когда у тебя под глазами появятся морщины, девочка, поверь, мешки не так будут пугать… — донеслось из-под газеты.

Алька, пользуясь тем, что дед ее не видит, сделала мину, мол, мешки меня всегда будут пугать. И они с Тимкой отправились вдоль берега.

Берег вначале был пологий, а потом незаметно стал вздыматься к небу. Стали попадаться сосны. Потом начался лес. Сосны, те что стояли у самого откоса, цеплялись корнями» за песок, некоторые даже почти висели. Тропинка вилась по самому гребню, то отступая под полог леса, то вновь выбегая на гребень. И даже кое-где обрушилась… Река подтачивала берег. Все выше забирались ребята, хотя снизу холм и не казался высоким. Высота обозначилась только теперь, когда, остановившись передохнуть, Тимка показал Альке деда и машину. Маленьких и далеких.

На самой макушке холма, посредине небольшой поляны стоял дуб. Трава была усыпана дубовыми листьями вперемешку с хвоей. Дуб был не старый, лет четыреста. В нескольких метрах от дуба начинался обрыв. Обрыв, наварное, год за годом приближается, а для дерева, которое растет так долго, это очень быстро. И не убежать дубу, не отойти от опасной черты. Тимка вздохнул. И огляделся. Красивый вид открывался отсюда. Река, извиваясь и сверкая, тянулась в луга, и вдалеке синел лес. Ветра не было, только пахучий влажный воздух наплывал волнами. Да еще в небе кувыркалась то ли неумело, то ли нарочно птичка, и барахталась, и звенела.

Алька подошла, стала на самом краю обрыва с Тимкой. Из-под сандалий посыпался песок. И струился долго по песчаным барханам. Тимка провожал его взглядом. И Алька тоже. А потом Тимка поднял глаза, поглядел на Альку, хотел что-то сказать, и вдруг неловко ткнулся губами и носом ей в теплую щеку. У Альки вздрогнули ресницы и чуть изменилась линия рта. Так что даже непонятно, что… Тимка отвел взгляд. Тишина оглушала. Песок беззвучно струился из-под ног. Длинными прядями обтекал барханы. Алькины сандалии стояли на самом краю. Поцарапанные щиколотки. Загорелые и поцарапанные. Тонкие… «Кузнечик дорогой…» — вспомнил Тимка. И вдруг улыбнулся. Подмигнул Альке и, оттолкнувшись, прыгнул. Очень-очень долго летел. Или падал. А потом еще долго скользил по песку, вздымая тучи пыли. Катился к реке, пока не замер. Глянул вверх, туда, где на гребне стояла Алька, испуганно прикрыв ладонью рот. Тонкая, в светлом платье, с длинными выгоревшими волосами.

— Алька! — крикнул Тимка. — Прыгай! Не бойся!

Алька прыгнула, и тут только Тимка испугался. И лишь взглянув на смеющееся лицо прибывшей по назначению запесоченной Альки, радостно закричал:

— Здорово! Ты катилась, как пушечное ядро!, Ну, думаю…

— А ты, — закричала Алька, — ка-ак прыгнул! Я испугалась!

— А я думаю — песок мягкий!

— Мягкий!

— Ка-ак шендарахнусь боком!

— А я… а я с такой высоты еще никогда не прыгала!

— Ага! Я так испугался, когда ты прыгнула!

— А дед спит! — рассмеялась Алька. Тимка тоже засмеялся. Нельзя было понять, что в этом такого смешного, что дед спит, но Тимка с Алькой смеялись, пока не заболели щеки. Стоило кому-то затихнуть, как другой, корчась от смеха, выдавливал:

— А дед-то… дед дрыхнет… — И все начиналось сначала.

Потом Тимка посмотрел на Альку и прошептал:

— Я ведь тебя люблю…

Алька замерла, как тогда на обрыве. С лица исчезла улыбка. И опять что-то изменилось в лице… иди мелькнуло что-то взрослое… или как у человека, которого окликнули, и он пытается вспомнить окликнувшего и не может, и не знает, сердиться ему или радоваться придется через секунду…

— И я люблю, — очень серьезно произнесла Алька и отвернулась.

Тимка хотел сказать еще что-то, не не решился. Показалось, что это будет глупо. Не зря ведь говорят, что слова нужны тогда, когда ничего другого уже не остается.

Тимка и Алька лежали у подножия Петровских редутов, засыпанные песком. И очень трудно было представить им, как много-много лет назад бежали здесь солдаты нахального шведского короля, и русские солдаты тоже бежали. И ругались зло, и кричали… И потом лежали. И даже если бы они представили это, им не было бы грустно, так как это было давно. Так давно, что уже не чувствуется, а только помнится.

Тимкина рука касалась Алькиной руки. Солнце садилось за луга. Вслед солнцу тянулись плоские и рваные, словно поджаристые блины, облака. Золотистые на просвет. Очнулись лягушки. Сразу же запели. Прохладой потянуло от реки. Тимка пошевелился и приподнял голову:

— Ты знаешь… — сказал он, и сам удивился, как громко и противно звучит его голос. — Ты знаешь, Оль…

— Знаю, — сказала Алька. Тимка встал.

— Дед нас, наверное, ищет…

— Наверное, — сказала Алька.

— Оль, ты… — запнулся Тимка. — Ты больше не читай свои стихи… а то они…

— Глупые они, — вздохнула Алька. — Просто ради смеха.

Они еще некоторое время стояли неподвижно. Уходить не хотелось. Жалко было почему-то… хоть и непонятно, что жалеть.

— Надо идти, Тим. А то Евгений Иванович испугается, — нарушила тишину Алька, и они пошли, вначале по берегу, а затем зашлепали прямо по воде босыми ногами.

За время отсутствия ребят дед не терял зря времени. Подправил палатку, — хотя как поправишь дырку от Тимкиной головы? Восстановил. «систему безопасности». Разжег костер. И даже сварил ужин. Заметив ребят, дед сказал:

— Конечно, с точки зрения истерической педагогики вам следовало бы закатить хорошенькую истерику… — Он выразительно постучал по циферблату часов. — Однако, в отличие от некоторых, я верю своему внуку. И вообще, у меня принципы!

Одного только не сказал Евгений Иванович, что он, как «педагог, исповедующий неистерические принципы», мужественно сражаясь с одышкой, пару раз взбирался на холм и, объективно оценив обстановку, возвращался обратно. На холм его гнала ответственность…