Дан Цалка - На пути в Халеб

• Название: На пути в Халеб
• Автор: Дан Цалка
• Издательство: Гещарим, Мосты культуры
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-93273-160-5

---

Рядом с шатром развели четыре костра и теперь жарили на вертеле баранов. С тех самых пор, как Саади увязался за суфием, ни кусочка мяса не было у него во рту. Теперь он сидел среди франков, ел и пил с ними, забавляясь их веселостью, дивясь количеству поглощаемой ими пищи и вина и изумляясь их варварским повадкам. Сам рыцарь тоже заглотал добрую четверть барашка и теперь, увидев беркута, кругами летавшего над горой, схватил чей-то лук, пустил стрелу, промахнулся и немедленно принялся вопить и раздавать тумаки направо и налево, жалуясь и причитая, и даже разразился слезами, но, будучи утешен своими товарищами, вскоре снова принялся за еду.

После обеда воины завалились спать. Заснул и Саади, всю ту ночь не сомкнувший глаз, и спал, покуда его не разбудил помощник рыцаря и не спросил, не требуется ли чего сочинителю в помощь. Саади поблагодарил и испросил разрешения побродить по берегу моря, ибо вошло у него в обыкновение сочинять стихи во время ходьбы. Согласие помощника было получено, более того, тот попросил позволения выслать за поэтом солдата, дабы охранял его от львов и барсов, а также от всяких чудищ, обитающих в этом мертвом море.

В распоряжении Саади оставалось четыре-пять часов, время вполне достаточное для столь виртуозного поэта. Но из послания дервиша нам известно, что Саади был охвачен паникой и никак не мог решить, какое стихотворение особенно понравится франкскому варвару. Ему в жизни не доводилось читать поэзию франков, только слышал о ней уничижительные отзывы египтян. Стихотворение об охоте? О коне? О любви? Позабавить франка или заставить его расчувствоваться? И тут Саади припомнил их музыку. Когда они пели свои дробные и задорные песни, то и он, чужой для них, заражался весельем, однако их протяжные и печальные мелодии наводили на него скуку. А посему решил он сочинить что-нибудь шутливое, остроумное, такое, что пробьет броню жира и зажжет давно потухшее пламя в маленьких глазках тулузца. Он ускорил шаги, и стихи, предостерегающие от дружбы с человеком, попечению которого вверены слоны, стали складываться сами, строка за строкой:

Советом поделюсь, не тратя лишних слов:
Ты дружбы не води с погонщиком слонов.
Досуга не найдет в беде тебе помочь —
Слонов поить-кормить он будет день и ночь.
Коль друга навестить захочет наш герой,
За ним его слоны потянутся гурьбой.
Дощатый хрустнет пол и дрогнет потолок,
Когда в твой дом войдет отряд слоновьих ног.
Не тщись спасать тахту, подушки и ковер —
Их превратит в труху четвероногий вор.
Печенье и халву, орехи и компот
Слон хоботом возьмет и в свой отправит рот.
Сожрав все, что найдет, он вряд ли будет сыт
И, вмиг остервенясь, прегромко затрубит…
Чтоб былью стать не смог ужаснейший из снов,
Ты дружбы не води с погонщиком слонов!

Сочинение стихов заняло около двух часов, и у Саади оставалось еще довольно времени. Свет постепенно слабел, тускнел и гас; одиночество, озноб и ропот поднимались в душе, словно пар, восходящий над водою, и было что-то скорбное в прикосновении зыбких волн к недвижным камням. Шатры крестоносцев казались обрывками пергамента, а курящиеся дымки костров походили на письмена, сулящие несчастье. Эта картина, подобно облаку, накрывшему землю своей тенью, пробудила в Саади иную мелодию, и строка за строкой зародились в нем новые стихи, а уста шептали их с прежним радостным воодушевлением:

Как любит правду человек?
Как горный пик — свой вечный снег,
Как тихий утра ветерок —
Волну, что плещет на песок.
Еще никто не прогадал,
Кто раз и навсегда сказал:
«Я душу Богу поручу —
Чистосердечным быть хочу».

Вернувшись в лагерь, Саади прочитал оба стихотворения дервишу, и тот запечатлел их на пергаменте своим бесподобным каллиграфическим письмом. Вечером Саади был приглашен к шатру рыцаря и, хотя выбор был сделан им еще прежде, все-таки спросил дервиша: «Которое из двух стихотворений прочесть?» Дервиш отвечал: «Стихи о погонщике слонов», а армянин, уже успевший заглянуть через плечо пишущего, хихикнул и провозгласил: «Блажен глаз, узревший сие! Очаровательно и остроумно! Лишь избранные души наделены подобной легкостью. Красота сама свидетельствует о себе! Не только господин Тибо, но и странные люди, о которых сказывают, будто у них на плечах растут пёсьи головы, сумели бы насладиться этим милым и забавным сочинением!»

Этот выбор обошелся Саади унижением и многими муками. Истерзанный и больной, он рыл землю и возводил стену Триполи в течение долгих и тяжких месяцев.

За то ли он был наказан, что, наблюдая за перипетиями своего времени, стал подозревать, что весь наш мир похож на странную шутку и что умные люди в глубине души думают так же, как он? А может быть, расплата последовала за то, что все его странствия служили лишь предлогом, скрывавшим желание уклониться от долга любви к ближнему? Или он забыл что-то и был наказан за свою скверную память? Подобные мысли одолевали Саади, сидящего верхом на направлявшемся в Халеб муле, который ревел, жевал сено и отгонял хвостом мух. И кто знает, к чему бы привели все эти размышления, будь Саади суфием или дервишем. Но, глядя на цветы и травы, растущие по обочинам дороги, Саади приободрился и стал прислушиваться к позвякиванию колокольцев на перевязи мула, к щебету птиц и густому жужжанью шмелей, а потом сказал себе: «Эх, Мушриф! Довольно тебе терзаться и мучиться! Один человек не оценил твоих стихов, и ты шесть месяцев рабски трудился на стройке. Другой восхитился твоими стихами, заплатил сто золотых динариев, и теперь ты совершенно свободен. Даже по самому щедрому счету твое участие в земляных работах вряд ли стоило больше десяти динариев в месяц. Отсюда следует, что цена тебе на счетах мироздания — сорок динариев за полгода: итог невелик, но и не столь уж мал». Так думал Саади, гоня прочь свои грустные и обидные мысли; и лишь на страницах «Бустана» и «Гулистана» вьется порой дорога в Халеб, сумрачная и взыскующая.

Два клочка пергамента со стихами Саади, переведенными неведомым поэтом-франком, сопровождали рыцаря во всех его походах. Увы! Как горько ошибался персидский стихотворец! Его строки о чистосердечии произвели на рыцаря столь сильное впечатление, что тот повелел выбить их на куске особо ценного мрамора и установить в стене костела, известного под названием Базилики св. Сернана, в родной своей Тулузе. Эта мраморная доска покоится там и по сей день, в полутемной крипте, между нагрудником св. Доминика и колпаком Фомы Аквинского.

Перевод З.Копелъман

История о великом кабалисте Йосефе дела Рейна и о том, как ему не повезло Пер. З. Копельман

Великим человеком был Йосеф дела Рейна, ибо проник в тайны кабалы. А жил он в Цфате, в убогой хижине у подножья Ханаанской горы.

Девятилетним мальчуганом — дело было вечером — он услышал рассказ о мудром старце, сумевшем заклинаниями вызвать Самаэля. Старец продал Князю тьмы свою душу, скрепил купчую подписью, и Самаэль стал служить мудрецу. В тот поздний час и решил Йосеф, что тоже выучится и вызовет Самаэля, но убьет его и очистит землю от скверны. Тогда скажут о нем люди: величайшим мудрецом был Йосеф дела Рейна — не о себе одном он думал, а вступил в схватку с Князем зла, чтобы снискать милость Творца и принести в мир Избавление. И странным показалось Йосефу, что никто до него не сделал этого и что не об этом толкуют мудрецы, хотя нет задачи важнее. Однако когда заметил, что, с кем бы ни заговорил о том деле, всяк либо приходит в смущение, либо улыбается, затаил свои мысли и поделился ими лишь с учителем своим, Товием Роза, которого жители Цфата прозвали «безумным итальянцем».

Дни и ночи проводил дела Рейна за книгами, и слава о его учености — а был он еще совсем юн — распространилась не только в родном городе, но докатилась до Тверии и Иерусалима. Однако его мысли и суждения не встречали широкого отклика, и он покинул дом, потому что жизнь в общине казалась ему ненавистной: не мог он выносить ни чванливых выступлений перед горсткой слушателей, ни непререкаемого тона, каким мужья отдавали распоряжения женам. Оттого он ушел от родных и поселился одиноко в убогой хижине возле Ханаанской горы, а жители Цфата сторонились его.

Однажды его учитель, Товий Роза, почувствовал приближение смертного часа. Позвал к себе Йосефа дела Рейна и сказал ему так:

— По безграничной щедрости Своей позволил Создатель каждому человеку быть тем, кем он хочет. Тварь неразумная какой родится, такой и умирает; высшие существа — ангелы и серафимы — с момента создания своего обречены на вечность; лишь человеку даны все возможности, и всё, чему ни посвятит он себя, дает плоды. Влечет его к растению — станет растением, к скотине — станет скотом, к мудрости, знанию и милосердию — будет подобен ангелу; а если не найдет отрады в уделе тварей земных и сольется с мраком бездны — сделается одним из бесконечных. Таковы стези человека, а большего ему не дано. Оставь же свой замысел и ступай к святому Аризалю[18], который согласен теперь уделять время беседе с учениками и молиться вместе с ними. Обещай мне!