Павел Загребельный - Я, Богдан (Исповедь во славе)

• Название: Я, Богдан (Исповедь во славе)
• Автор: Павел Загребельный
• Жанр: История

---

Тогда Выговский, будто и не было молвлено ничего перед этим, спокойно известил, что король Ян Казимир просит у папы диспенсы, то есть разрешения жениться на вдове своего брата Владислава.

- Хоть в этом король похож на меня, - засмеялся я. - Мне пришлось просить разрешения у патриарха, королю - у папы. На том и конец нашей общности. Выбрал я из двух королевичей менее злого, а он оказался никаким. А никакие хуже злых. Шляхта будет вертеть им сильнее, чем покойным Владиславом. Да уже и вертит. По-прежнему считают меня казачком мизерной кондиции, а народ наш - стаей грабителей и бандитов. По-прежнему и слушать не хотят о наших условиях и наших границах и слоняются вдоль них, как голодные волки. По-прежнему не могут смириться с мыслью, что у каждого народа своя земля, как свой язык и свой разум. И человек каждый имеет свои межи, которые, отделяя его от других людей, дают ему целость и сущность. Так почему же народ не может иметь своих границ - и не только иметь, но и защищать их? Я хотел мира настоящего, а король, выходит, - лишь для подготовки новой войны. Я прошу помощи у хана от ненасытного панства, а канцлеры в Варшаве молвят, что Хмельницкий зовет хана быть союзником в грабежах. Кому грабежи, а кому война за свободу!

- Может, с божьей помощью, избежим как-нибудь войны на этот раз, осторожно заметил Выговский.

- А как ты ее избежишь? Сам Кисель, всячески заигрывая со мной и склоняя к переговорам и к замирению, пишет одновременно канцлеру Оссолинскому: "Страшную и тяжелую войну имеем, на которую надо поднять последние силы Речи Посполитой". Ты не читал этого, пане писарь, а я читал. Готовь универсал к народу, ведь не сидеть же нам, пока придут нас уничтожать паны вишневецкие и конецпольские! Напиши: "Посылаем сейчас вам этот наш универсал, через который объявляем наше настоятельное желание, чтобы ваша милость, братья наши, выслушав его, сразу же, ни в малейшей мере не откладывая и оставив все теперешние дела хозяйственные, прибывали с добротным военным снаряжением (на каждого по два фунта пороха и сухарей вдосталь) к нам на военное соединение к Маслову Ставу, чтобы вместе с нами встать против главных своих врагов, не допустить разорения нашей отчизны, прогнать их глухоаспидские стаи, которые не хотят слушать закона божьего и желают людской резни, не допустить опустошения нашей страны, найти погибшую драхму наших вольностей, наполнив наши сердца весельем от этого достояния. А если ваша милость, братья наши, пренебрежете этим предложением и нашим желанием и из-за теперешних хлопот не захотите прибыть к нам в обоз, то знайте, что когда победят нас, то победят враги наши и вас, и ваш труд хозяйский пойдет на пользу им. Вы же вынуждены будете в голоде и ущемлении, с уязвленной своей православной совестью, увязнуть в схизматической погибельной тине, погибнуть горькой невольничьей несчастной смертью и так бесчестно вселитесь в вечность. Этого вам не желаем, но хотим искренне видеть вас возле себя, радостных и собранных в войско, чтобы вместе с вами мужественно и безбоязненно встать против своих вышеупомянутых врагов за веру и отчизну. Лучше за целость отчизны на воинском плаце пасть, нежели в домах своих, яко бабникам, побиенными быть..."

Пусть этот универсал поднимет и тех, кто еще оставался в лоне заблуждений.

- В тебя верят, как в бога, гетман, - взглянул на меня пан Иван почти влюбленными глазами. - На сторону казацкого войска переходит много шляхты, даже панны перебегают.

Я засмеялся на эту речь:

- Когда и панны верят, то следует опасаться искушений. А чем от них спасешься? Молитвой? Но ведь ее не слышно за мушкетным громом и казацким криком!

Кому я все это говорю? Был Выговский или его не было? Неслышно появлялся, бесшумно исчезал. Такого бы класть под кровать как средство от бессонницы. Когда я начинал говорить, он уже был здесь, сплошное внимание, сплошной слух, верность и преданность. Когда же я умолкал, передо мною снова была пустота - человек, рождаемый моими словами, человек для моих слов, для отведения души, как Демко для исполнения повседневных повелений или Иванец для излияния гнева.

Верный, как пес, присутствующий и не существующий как дух. Он исчезает, чтобы возникнуть из небытия неожиданно и непрослеживаемо, и каждый раз я знаю, что когда молчу сам, то выложит он передо мною какую-нибудь весть и весть эта непременно будет неприятной, может тяжелой и болезненной.

А каких еще вестей можно ожидать на вершинах власти? Это только отец семейства прежде всего заботится о хлебе насущном - это и проще всего, и доступнее всего для простого ума, и необходимее всего, - и в новогодний вечер садится в красном углу за пышным снопом пшеницы, и спрашивает детей своих: "Дети, видите меня?" - "Не видим, тато!" - отвечают дети. "Ну, так чтобы и на следующий год не видели". А достаточно ли этого тебе, когда ты стал отцом целого народа? Не хлебом, а душой возвысился человек над миром. Добро, истина, справедливость - вот чего ждут от тебя прежде всего, когда же нет свободы, тогда забывают обо всем на свете, а жаждут только ее, и любой ценой.

Может, и я бежал на самый край своей земли, чтобы уберечь собственную свободу от чуждых поползновений вражеских, поэтому теперь так ревниво относился ко всем, кто хотел прорваться в мое укрытие.

Умер киевский воевода Тышкевич, и в тот же день король отдал воеводство Адаму Киселю, снова снарядив его во главе комиссаров на переговоры ко мне. Однако в Киев ни пана Киселя, ни комиссаров казаки не пустили, вместо этого Иванец Брюховецкий, выбиравший место для весенней переписи казацкого войска, препроводил в Чигирин моих давних знакомых: пана Смяровского и отца Петрония.

Иванец по своему обыкновению, наверное, разглагольствовал перед комиссарами о своих влияниях на гетмана, но чем ближе подъезжал к Чигирину, тем реже вспоминал об этих своих влияниях, а на полпути между Черкассами и Чигирином и вовсе оставил Смяровского и Петрония и поскакал вперед, чтобы как-нибудь заладить дело, в которое впутался так неосмотрительно.

Выговский не стал играть с огнем и сказал мне про Иванца сразу. Я позвал его к себе.

- Где ты их взял?

- Под Киевом. В имении пана Киселя своим полком стоят.

- Почему же не прибыл пан Адам?

- Не отваживается так далеко углубляться в казацкую землю. Король ему кроме воеводства Киевского дал еще староство Черкасское, так он жаловался, что не может доступиться до королевского подарка из-за казаков. Передал этот дар брату своему Николаю.

- Ты же привел аж сюда Смяровского и того отца Гощанского?

- Привел, гетман.

- Кто велел?

- Смяровский похвалялся, что имеет письмо к тебе от самого короля. Вельми важное письмо.

- Читал это письмо?

- Кто?

- Да хотя бы ты!

- Как же мог его читать, если он тебе в собственные руки, гетман!

- Вот и хорошо. Иди себе и сиди, пока жив и невредим.

- А как же послы?

- Сказано: сиди и молчи!

Иванец не стал искушать судьбу, а я не распалялся дальше, ибо чувствовал, что здесь не все ладно. Прогнал Брюховецкого с глаз, а Выговскому сказал, чтобы Смяровского и Киселева игумена никто не встречал и не принимал, пускай добираются как знают.

Смяровского приняли враждебно, как плебея. Коней у него отняли, людей избили, избили бы и его самого, да спас Выговский, который пристроил комиссара в каком-то казацком доме и уговорил меня, чтобы я принял его, поскольку он имеет королевское письмо. Отец Петроний рвался что-то передать на словах от пана Киселя, но я уперся: достаточно с меня и королевского письма, а Киселева игумена, если хочет, пусть слушает сам писарь.

Не мог спокойно видеть и Смяровского. Опостылел он мне уже под Замостьем, где похвалялся проткнуть саблей Кривоноса. Что-то зловещее было в костлявой фигуре и в рыжих растрепанных усах королевского секретаря, зловещее и страшное, прибывал каждый раз как посланец смерти, и после каждого его появления в моем лагере смерть вырывала самых верных моих побратимов. После Замостья - Кривонос, после Переяслава - Тугай-бей. По чью душу прибыл теперь этот посланец ада?

- Так что, - спросил я, когда Выговский поставил передо мною королевского посланца, - чем станешь креденсовать в наших ушах на этот раз, пан Смяровский? Снова будешь добиваться, чтобы пустил я панов в Украину? Разве не слыхал моей речи в Переяславе? Сами можем пить свою горилку из золотых чаш. Или, может, наши жены должны были бы учиться поцелуям у ваших пани? Или цветы наши не могли расцветать без шляхетских надзоров и взглядов? Или птицы не знали, как лететь в ирий, и ждали, пока им покажут королевские старосты? Жаль говорить!

Смяровский тряс усами, тряс саблей, порывался что-то сказать, но я повернулся к нему спиной, пошел в другой конец светлицы, сел на простую скамью, не покрытую ковром, только после этого посмотрел на него:

- Так с чем прибыл?

- Унижение королевского комиссара! - взвизгнул Смяровский.