Роджер Желязны - Создания света, создания тьмы. Остров мертвых. Этот бессмертный

• Название: Создания света, создания тьмы. Остров мертвых. Этот бессмертный
• Автор: Роджер Желязны
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1992
• ISBN: 5-900450-07-4

В этом выпуске серии «Клуб „Золотое перо“» научно-фантастические романы широко известного англоязычным любителям фантастики американского писателя Роджера Желязны «Создания света, создания тьмы», «Остров Мертвых», «Этот бессмертный». В основе произведений, пронизанных мифами различных народов, — поведение человека при освоении космического Нового Света, его творческое самоосуществление.

---

И Нефита плачет у самого моря и говорит:

— Это слишком много! Этого никогда не будет!

И Принц Имя Которому Тысяча встает и поднимает вверх руку.

Внутри облака, которое возникает и колеблется перед ним, появляется силуэт женщины. Пот выступает у него на лбу, и силуэт делается более отчетливым. Тогда он делает шаг вперед, пытаясь обнять ее, но руки его смыкаются только на дыме, и в ушах звучит произнесенное его имя, а зовут его Тот.

Затем он остается один у моря, под морем, и свет на небе — это брюха рыб, которые пережевывают свою рыбью пищу.

Глаза увлажняются, и он извергает проклятье, потому что знает, что это в ее власти — прекратить ее собственное существование. Он зовет ее по имени, но не получает ответа, не слышит даже эха.

Тогда он узнает, что Безымянный умрет.

Он кидает камушек в океан, но камушек не возвращается.

Он скрещивает руки на груди и исчезает, а следы его ног остаются на песке и смываются морем.

Морские птицы кричат во влажном воздухе, и огромные рептилии вытягивают свои длинные шеи на тридцать футов вверх над волнами, качая головами, а потом опять исчезают в море, но уже в другом месте.

Марачек

А теперь обратите внимание на Цитадель Марачек в центре Средних Миров… Мертвое. Мертвое. Цвет — прах.

Это то место, которое часто посещает Принц Имя Которому Бог, чтобы завершить множество дел.

На Марачеке нет океанов. Здесь течет лишь несколько жалких ручейков, пахнущих как мокрые собаки, теплых и солоноватых. Солнце этого мира — очень усталая крохотная звезда, слишком себя уважающая или просто слишком ленивая даже для того, чтобы стать сверхновой и засверкать блеском славы, а вместо этого проливающая свой анемичный свет, от которого глубокие синие тени отбрасывают гротескные куски камней, стоящих на огромном желтом и оранжевом пляже, которым является весь Марачек, продуваемый со всех сторон ветрами, и звезды над Марачеком можно видеть в полдень, правда слабо, хотя вечером они светят с яркостью неона, ацетилена, фотовспышки над продуваемыми тусклыми равнинами, и почти весь Марачек плоский, хотя равнины дважды меняются в течение дня, когда ветры достигают своего максимума, наметая горы песка и сметая их, дробя песок все мельче и мельче, так что утренняя и вечерняя пыль целый день висит в воздухе, отчего сверху Марачек кажется еще более неприятным: все там под одну гребенку: горы постоянно изнашиваются и становятся ниже, камни все время приобретают разную форму под руками невидимого скульптора — ветра, и все вечно захоранивается, — такова поверхность Марачека, который, конечно, когда-то был славным, могущественным, плодородным и так далее, к этому заключению можно прийти, даже глядя на его сегодняшнее запустение, но на Марачеке осталось одно здание, Центр Средних Миров, которое сохранилось со старых времен и которое, несомненно, будет существовать так долго, как и сам этот мир, хотя, может быть, пески похоронят и вновь отстроят его много раз. Цитадель настолько старинна, что никто не может точно сказать, когда она была построена. Цитадель, которая может быть самым древним городом во Вселенной, разрушавшаяся и возрождавшаяся (кто знает сколько раз) на том же самом основании, фундаменте, возможно с самого воображаемого начала иллюзий, которая называется Временем, Цитадель, которая самим своим существованием показывает, что есть вещи вечные, независимые от того, в каком они находятся состоянии, о чем Брамин писал в «Городе Ископаемом»: «…всей сладости уничтожения не испытывали твои порталы; служить, существовать — вот вечный твой удел».

Цитадель Марачек-Карнак, в котором живут всякие твари, в основном насекомые и рептилии, которые пожирают друг друга и одна из которых (жаба) существует в данный момент времени под перевернутым кубком на старинном столе в самой высокой башне Марачека (северо-восточной), в то время как больное солнце поднимается над пылью и тусклостью, и звездный свет становится не так заметен. Это и есть Марачек.

Когда Брамин и Мадрак появляются там из дверей Блис, они усаживаются за этот стол, который сделан из единого куска розовой субстанции, неестественно выглядевшей и которую не может уничтожить само время.

Это то самое место, куда духи Сета и чудовищ, с которыми он дерется, переносятся в мраморной памяти уничтоженного и заново отстроенного Марачека, самого древнего и вечного города.

Брамин восстанавливает левую руку и правую ногу Генерала, он поворачивает его голову, так что теперь она снова смотрит в правильном направлении, затем делает какое-то приспособление на шее, чтобы голова держалась.

— А как поживает другой? — спрашивает он.

Мадрак поднимает правое веко Оакима и опускает его кисть.

— Наверное, шок. Интересно, вырывали ли кого-нибудь раньше из самого разгара битвы фуги?

— Насколько я знаю, нет. Мы, несомненно, открыли новый синдром: «усталость фуги» или «темпоральный шок» — можно назвать и так. Может быть, наши имена еще внесут в учебники.

— Что ты собираешься делать с ними? Ты в состоянии их оживить?

— Чего же тут сложного? Но только тогда они все начнут по новой и, вероятно, не остановятся, пока не уничтожат и этот мир.

— Не особенно много придется им здесь уничтожать. Может быть, нам заняться продажей билетов, а потом освободить их? Можем заработать кучу денег.

— О циничное чудовище, продавец индульгенций! Только монах мог придумать такой план!

— Вот еще. Мне подсказали его на Блисе, если ты помнишь.

— Верно, когда выяснилось, что игральная карта Жизни тоже может быть бита. Тем не менее в данном случае я думаю, что нам лучше отправить их каждого на свой мир, и пусть дальше разбираются сами.

— Тогда зачем ты привез их в Марачек?

— Я этого не делал, их вытянуло через дверь, когда я открыл ее. Сам я стремился в это место, потому что центра достичь легче всего.

— Тогда у меня нет больше предложений.

— Давай немного отдохнем, а этих двоих я погружу в транс. В конце концов, мы всегда можем открыть себе новый путь и уйти отсюда.

— Это будет вопреки моим этическим правилам, брат.

— Не говори мне об этике, нечеловечный ты человек! Поставщик лжи жизни, выбираемой человеком! Тоже мне святой!

— Все равно я не могу оставить человека умирать!

— Ну хорошо… Эге! Кто-то здесь был до нас и удушил жабу!

Мадрак поворачивает голову и смотрит на кубок.

— Я слышал рассказы о том, что много веков они могут выдержать в крохотных безвоздушных пространствах. Интересно, как долго находилась здесь эта? Если бы только она была жива и могла говорить! Подумай только о тех славных событиях, свидетелем которых она могла бы быть!

— Не забывай, Мадрак, что я поэт, и будь так добр, оставь свои замечания для тех, кто умеет лучше тебя разговаривать и рассказывать басни с непроницаемым лицом. Я…

Брамин подходит к окну.

— Кто-то идет, — говорит он. — Теперь мы можем с чистой совестью оставить здесь этих двоих.

На зубчатой стене, стоя как статуя, Бронза ржет, как паровой свисток, и бьет тремя копытами. Потом она выдыхает лазерные лучи в наступающий день, и ее глаза начинают моргать.

— Что-то приближается, хотя еще неощутимо, сквозь пыль и ночь.

— Так уходим?

— Нет.

— Я разделяю твои чувства.

Они ждут вместе.

Сексоскоп

Каждый знает, что некоторые машины умеют заниматься любовью, плотской, за метафизическими описаниями Святого Иакова, Механофила, который считает мужчину сексуальным органом машины, создавшей его, и чье существование необходимо, чтобы исполнилась судьба механизма, производящего поколение за поколением машиноподобных, совершая все модели механической эволюции через человека, до той поры, пока он не исполнит своего предназначения и не будет достигнуто совершенство, а вот тогда уже может произойти Великое Кастрирование. Святой Иаков, вне всякого сомнения, еретик. Было доказано в слишком большом количестве случаев, чтобы их здесь перечислить, что машине необходим род. Теперь, когда человек и машина часто обмениваются компонентами и целыми системами, для цельного существа можно начинать когда угодно и добиться любого соотношения человек-машина. Сам человек, орган предположительный, таким образом достигнет своего апофеоза через самопожертвование и искупление. Тогда можно больше не говорить о Великом Кастрировании и не задумываться о том, как бы отделить машину от ее создателя. Человек всегда остается частью Большой Картины.

Все знают, что машины занимаются любовью. Не в грубом смысле этого слова, конечно, как те мужчины и женщины, что по каким-то экономическим соображениям сдают свои тела на год или на два одной из компаний, чтобы быть присоединенными к машинам, когда их кормят внутривенно, дают изомерические упражнения, погружают их в сознание (или скорее отключают его) или подключают мозговые стимуляторы, которые обеспечивают правильные движения на период не более пятнадцати минут за сеанс, на кушетках клубов удовольствия и наслаждений (а часто в лучших домах и просто публичных заведениях) для развлечения других. Нет. Машины занимаются любовью через человека, но многие функции так перемешались, что они в основном занимаются духовной любовью.