Марина Воробьева - Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник)

• Название: Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник)
• Автор: Марина Воробьева
• Издательство: ЛитагентАСТc9a05514-1ce6-11e2-86b3-b737ee03444a
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-097395-8

Название этой книги придумал Константин Наумов и любезно разрешил использовать его для сборника рассказов разных авторов, возможность работать с которыми составитель считает одной из самых больших удач в своей жизни.

Что скрывается за этим названием? Торжество деперсонализации, все вот эти драгоценные пограничные состояния между памятью и забвением, осознанием и страхом, жизнью и смертью, неведомые территории, откуда мы, храбрые летчики, настоящие бойсы, иногда возвращаемся не просто живыми, а с добычей.

Наша добыча – вот она.

Книга публикуется в авторской редакции

---

Книга – двести двадцать записей блога уместились в триста семьдесят страниц – вышла скоро, и Дуглас на обложке был неожиданно впечатляющий, с той самой моей фотографии. Написанные моей рукой даты и буквы DF в углу нескольких попавших в книгу рисунков были неотличимы от оригинала. Какие-то дуры затеяли носить на лодочную станцию и к нам под ворота гаража свечи в стеклянных банках, цветы и бумажные кораблики. Тришу иногда узнавали на улице. Я отказывался говорить про Дугласа, и все воображали, что понимают меня.

А знаешь, Дуг, я бы тоже дал интервью.

Я бы рассказал все, о чем мы с тобой болтали.

Я не очень хорошо понимаю, что имею в виду, говоря «ты».

Сейчас ноябрь, Дуг. Позавчера был твой день рождения. К Трише опять приезжали спрашивать о тебе. Позавчера одна женщина поставила свечку слишком близко к забору – и весь виноград сгорел. Он был уже без листьев и с высохшими ягодами, собирался зимовать. Вспыхнул, как солома. Как бумага. Как волосы. Эти, приехавшие к Трише, поймали меня на улице и спросили, что бы ты сказал, если бы видел. Я ответил, что тебе понравилось бы, как горел виноград. Потому что мне понравилось. Это было красиво. И очень жалко.

А ты, наверное, был бы страшно расстроен, требовал бы найти ту женщину и оштрафовать.

Все эти падальщики, знаешь, ушлые ребята: они очень скоро раскопают, в чем дело. Может быть, даже завтра.

С некоторых пор я не думаю, что будет завтра.

Я думаю – зачем.

Видишь ли, Дуг это бес сочинительства меня попутал. Я мог бы выдумать тебя. Мог бы выдумать другого человека вместо тебя. Я из тех уродов, кому мало собственной жизни, кто обязательно выдумает что-нибудь еще или кого-нибудь, чтобы пожить и за него тоже. Нет, вранье. Я сочиняю даже сейчас, говоря с человеком отсутствующим, несуществующим, но способным поймать меня на лжи – и я все равно ему лгу.

Видишь ли, Дуг, я затеял все это не ради трехсот страниц, пропади они пропадом. Не ради рисунков, это и вовсе смешно. Я должен был однажды увидеть что-то большое. Огромное. То, что сожмет мне сердце и переломает кости. Я должен был столкнуться с ним лицом к лицу, потому что иначе и бес – мелочь, и сочинительство – туфта. А ты был обыкновенным, простым, прозрачным, я тебя, дурака, видел насквозь, и все время ждал, что кто-то сейчас подойдет и посмотрит сквозь тебя с той стороны. И когда мы шли на лодочную станцию, я точно знал – зачем. Я хотел, чтобы смерть поглядела на меня твоими глазами, Дуг, бестолковое ты существо, простейшее позвоночное, лишенное всяческих перьев. Мое нечестное зеркало. Мой сияющий лабрадор.

Ася Датнова Дурга

«Катечка, домик я снял щелястый, зато со знатным видом – вернее, как домик – фактически, комнату, потому что в ней одной еще можно как-то жить, крыльцо, выходящее на улицу, прогнило, а второй выход проходит через комнату, лишенную пола, – держали в ней кур и мелкую скотину. Но у меня есть койка и стол, крашенный коричневым деревянный пол, выбеленные стены – а главное, тишина, Катечка, за ней и ехал. Чувствую уже, что поработаю. Целуй сына».

«Оплаты с меня так и не взяли. Хозяева мои забавная чета – он, Иван, пенсионер рослый, весом под сто килограмм. Лицо копченого цвета, нос – средних размеров кабачок, а глаза хитрые, голубые. В селе пользуется большим уважением, как главный податель света: всю жизнь проработал на электростанции. Электрики бригадой ездят по всему району на вызовы, на аварии, отрезают свет за неуплату, находят, кто подключился в обход счетчиков. Имеют, словом, дело с материей, которой я сам побаиваюсь, силой, сродной с грозами и шаровыми молниями (которых тут множество и даже бродят по комнатам). На подстанцию в село приходит сто тысяч вольт, по селу расходится уже по триста восемьдесят, но от подстанции питаются и соседние деревни, например та, что за рекой через переправу, в долгих полях – Несказань.

А жена его, Галя, женщина добрая, страшноватая: небольшие черные глаза ее смотрят в разные стороны – один видит хуже с тех пор, как корова ткнула в него рогом. Никто в точности не знает, который ее глаз слепой, правый или левый, и, разговаривая с ней, я заглядываю по очереди в каждый, и нахожу, что оба имеют выражение одинаково пустое. Раньше она работала фельдшерицей, до сих пор, бывает, лечит. На пенсии Иван связи с таинственной силой не утратил, изобретает хитроумные сплетения тонкой, с волос, медной проволоки, оплетающей дом, старый сарай, огород, грядки с клубникой – если проволочку задеть, порвать, в доме разражается какофония, и он в широких красных трусах выскакивает на крыльцо с дробовиком. Он вообще любит мастерить, придумывать.

Он, например, давно уже строит лодку, как некий Ной, хотя село стоит на холме настолько высоком, что даже залей землю новый потоп – то едва ли подмочит нижние огороды. И совершенно очевидно, что никогда Иван не будет плавать на ней. Чинит палубу, меняет скамьи, кроет лаком – все это неспешно, с чувством, с толком, основательно, ради процесса, не результата – ведь он ездит на реку только когда купаются женщины и дети, сам спит в теньке и не будет ни рыбачить, ни кататься на лодке, такой он тяжелый. Не знаю, зачем она ему. Эта деревянная, а ведь есть у него целая флотилия – видел я и свернутую надувную, и дюралевую казанку, и легкую «романтику» в дальнем сарае. Лодка стоит посереди двора, по ночам я спотыкаюсь о нее, когда выхожу до ветру. Галя выселила его со всеми инструментами и гвоздями в сарай, пообещав, что все, найденное ею вне стен сарая, будет немедленно выкинуто – будучи в целом женщиной ласковой, порой она делается злющая, она не любит всего старого, лишнего. Если начнет кричать – так порой себя накрутит что даже лицо синеет, неприятное зрелище, но да тут такой патриархат, который на самом деле тайно матриархатом управляется: жен все боятся, только на словах хорохорятся.

Поработать пока толком не удалось, осваиваюсь. Странное тут что-то со временем, то оно стоит, как осенняя вода, то вдруг прыгнет гигантским скачком, как небесная лягушка. Я решил пока навести порядок на вверенной мне территории, разобрать двор, может быть, починить окно».

«Катечка, жить стало можно только по ночам – такой стоит жар, такое колыхание воздуха. Несмотря на это, мы с Иваном работаем – не мог отказать ему в помощи, он увидел, как я столярничаю в попытках подновить комнату до приемлемого состояния, – помогу ему с лодкой. Он говорит, что отдаст ее мне задаром, считай, для тебя, говорит, строил – буду тогда плавать на ней по реке, ловить рыбу, всегда хотел чего-то такого, спокойного. Там и мысли быстрее в голову придут. На реке тишина, только стрекоза неслышно приседает на цветок рогоза, и вода течет так медленно, что словно бы в обратную сторону.

…Линия электропередач тянется по холму вниз и идет мимо нижнего леса – заросших и заброшенных тополиных посадок, начавших уже гнить и становиться непроходимым буреломом, – по просеке между тополями, там, где никто и не ходит в высокой траве – и у переправы перекидывается через реку на другой берег. Этот десятитысячник всегда гудит зловеще, едва слышно, может, из-за толщины проводов, может, певучие сами опоры. А только всегда, проходя под ним, грибники смолкают, а на реке рыбаки глушат мотор и складывают спиннинги, почтительно проплывая внизу.

Не все тут, конечно, так пасторально, если ты думаешь. Река регулярно приносит утопленников, и они колыхаются в ней, зацепившись за опоры моста, жесткие – словно бревна сплавляются по реке. Но это все чужие, из верховьев. Из местных новостей страшная, не хотел писать даже, – ребенок поехал на велосипеде кататься в поля, и пропал, три сутки искали, а нашли велосипед красный у степного озера, кровь да косточки. И кто это был – не знают. Много тут смерти, Катечка, и людской, и животной. Хотя вот некий рыбак, местный убогий – провода с десятитысячника срезал на цветмет, а жив. Оказывается, в этот самый момент их отрубили – был где-то обрыв. Говорят ему: как же ты не побоялся, что тебя убьет? А я, говорит, их сперва рукой так потрогал, проверил. Иван смеется, колышется его огромный медный живот.

Смотрел сегодня обратные билеты».

«Катечка, холодает. Но я уже привык и как-то совсем обрусел. Лодку мы с Иваном спустили на воду, и правда – стал я плавать, ловить молчаливых рыб. Хозяева поят меня молоком – корова у них, Ночка, вся белая, а по одному боку черные пятна, похожие на карту мира, а молоко у нее немного жидкое, синевой отдает, как будто лунное.

Мыши пришли в дом, и очень я с ними мучаюсь. Они пахнут. Жаловался, а мне говорят: «А вы мойте». Я говорю: «Да я мою каждый день». А они: «Да вы мышей мойте». По ночам спать не могу совсем, кругом бег, писк, ужасно противный, сдавленный такой. Хочу что-то сделать – мышеловку, или клей, или отраву. Не могу решиться: все думаю, что менее мучительно – отрава в крови, тошнота или перешибленный хребет. Но что сделаешь, иногда убивать приходится, вы там просто не представляете. Взял у Гали кошку – мне кажется, у них с мышами какой-то договор, они бегают прямо при свете повсюду, а кошка лежит, прикрыв глаза, и только улыбается.