Рышард Клысь - «Какаду»

• Название: «Какаду»
• Автор: Рышард Клысь
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Рышард Клысь — видный польский прозаик, в годы гитлеровской оккупации — активный участник антифашистской борьбы. Уже известная советским читателям остросюжетная повесть «Какаду» посвящена героическому подвигу польских подпольщиков.

В повести «Кладбищенские гости» автор рассказывает о судьбе рядового немца, на собственном опыте убеждающегося в античеловеческой сущности фашизма и в бессмысленной жестокости американского антикоммунизма.

Рассказы из сборника «Бенгоро» описывают напряженную борьбу польских патриотов с националистическими бандами в первые послевоенные годы.

---

— Каменотесы тоже обречены на смерть.

— Ох, не надо преувеличивать. Есть же в конце концов какая-то группа людей, которые вне всяких подозрений у властей?

— Увы. Я знал двух каменотесов, повешенных только за то, что из склада каменоломни, где они работали, исчезло несколько килограммов динамита.

— Выходит, все под угрозой?

— Да.

— Действительно, временами не хочется верить, что все это происходит на самом деле.

— Мир, в котором мы живем, — дом умалишенных.

— И, несмотря на это, все внешне идет своим чередом, словно ничего страшного не происходит.

— Конечно. История повторяется. Земля вращается вокруг Солнца. По-прежнему существует четыре времени года. В сутках насчитывается двадцать четыре часа, день сменяет ночь. Этого никто и ничто не в состоянии изменить. Земля вращалась вокруг Солнца даже тогда, когда инквизиция заставила Галилея отречься от своей идеи о круговращении небесных тел.

Майор рассмеялся:

— Очень смешное сопоставление.

— Вот-вот! Оказывается, мы даже не разучились смеяться, хотя сейчас вовсе не до смеха.

— Вы полагаете, уместнее читать молитвы и предаваться покаянной скорби грешников?

— Вы католик?

— Да.

— Тогда ваши сомнения мне непонятны. Вы должны сделать все, что в ваших силах, чтобы спасти хотя бы душу от вечных мук, раз уж тело обречено…

— Все в божьей власти. Миром управляет время. Любой былинке и любому человеку оно говорит: уйди, уйди навсегда. Что вы об этом думаете?

— Мы умираем изо дня в день.

— Это печально, не правда ли?

— Да, особенно когда подумаешь, что по улицам ходит так много красивых и дешевых женщин.

Майор достал сигареты.

— Закурите?

— Охотно.

— Трудно установить с вами контакт, — сказал он, протягивая пачку французских сигарет. — Вы искусно уклоняетесь от любой темы, которая мне кажется интересной, и обращаете все в шутку.

Я взял сигарету, мы закурили.

— Не могу я серьезно относиться к такой беседе, — сказал я.

— Почему?

— По многим вполне очевидным причинам.

— И потому также, что мы враги?

— Это тоже имеет значение.

— Вы уверены, что взаимопонимание между нами невозможно?

— Отчего же, но только в одном случае.

— Я уже сказал, что помогу вам.

— О да. Я помню. Но я не это имел в виду.

— Что же тогда мешает нам свободно говорить друг с другом?

— Обстоятельства, в которых мы оба оказались.

— Представим себе, что мы оба палачи по профессии и совершенно случайно оказались в одном и том же купе, — начал майор с шутливой искрой в глазах. — Мы уже довольно долго едем вместе, у нас было время освоиться и придать своим лицам соответствующее выражение, словом, мало-помалу наладился разговор; сначала мы касаемся самых пустячных и случайных тем, обмениваемся наблюдениями о погоде, говорим о неудобствах, связанных с путешествием, наконец кто-то из нас считает уместным представиться, мы знакомимся, беседа становится более оживленной, и оказывается, что мы отлично понимаем друг друга; это обоих удивляет, но в конце концов выясняется, что тут нет ничего особенного, ибо мы — представители одной и той же профессии и каждый по долгу службы ежедневно имеет дело со смертью. Нас безумно забавляет такая необычная встреча, ведь не часто случается двум палачам ехать в одном купе, и мы затеваем интересующую обоих дискуссию на профессиональные темы, а основной нитью наших размышлений являются проблемы, испокон веков волнующие человеческий разум: проблема смерти, которая захватывает нас всякий раз, когда мы выполняем свою работу; проблема времени, жестокий механизм которого столь хорошо нам известен, ибо по-настоящему только мы являемся свидетелями того особого мгновения, когда в человеке полностью стирается граница между сознанием своего бытия и темным течением все уничтожающей смерти; необыкновенно интересная проблема человеческого достоинства, ибо мы знаем, как по-разному ведут себя наши жертвы перед лицом неотвратимой и неизбежной гибели — иногда они даже унижают нас своими жалкими попытками продлить хотя бы на минуту ту жизнь, которой так неумело, так расточительно и легкомысленно пользовались, что в конце концов оказались в наших цепких и твердых руках; но бывает также, что мы испытываем нечто вроде гордости, если нашей жертвой оказывается сильный человек, с иронической усмешкой наблюдающий за последними нашими приготовлениями, хотя смысл их для него совершенно очевиден, и случается, что нам даже порою жаль этого обреченного на уничтожение человека, а иной раз нас мучают угрызения совести, словно мы убили брата. Но это, конечно, еще не все, наша профессия ставит перед нами и другие вопросы, существует целый ряд иных столь же волнующих проблем, например выбор места и средств умерщвления, проблема орудий, которыми мы охотнее всего пользуемся, методов, которые чаще всего применяем…

Он умолк, а я, ни на секунду не выпуская револьвера из рук, сидел напротив и испытующе смотрел на его лицо, оно было как раз на уровне моего, глядел на его едва шевелившиеся губы, когда он говорил своим тусклым и бесконечно усталым голосом; все мое внимание было сосредоточено на его губах, я внимательно следил за каждым, даже самым незначительным их движением на этом мертвенно-бледном лице, неподвижном, как все его тело, безвольно покоившееся на кожаном диване купе первого класса, искал хотя бы малейший след волнения в его глазах, следил за блеском зрачков, оживлявшим плавное течение этого монолога, плывущего словно мягкая и убаюкивающая волна; на мгновение я перенес взгляд на его руки, слабо надеясь, что, может быть, они выдадут его и что-нибудь прояснят — иногда руки бывают более выразительными, чем глаза, и легче ускользают из-под контроля хозяина, — но руки недвижно и твердо упирались в бедра, как будто вовсе не принадлежали этому телу, а когда я снова уставился в его лицо, майор заговорил медленно и раздумчиво:

— Вы молчите? Почему? Может быть, полагаете, что не следует касаться вопросов о роли палача, роли жестокой и античеловечной, которую взяли на себя добровольно, правда отчасти принужденные к тому жестокостями войны? Ну что ж. Можем не говорить об этом. Хотя мужчины вообще-то охотнее всего рассуждают как раз о своих профессиональных делах. Однако можно принять и другой, не менее волнующий вариант для обсуждения. Представим, например, что мы оба — неустанно преследуемые и обреченные на смерть люди, которым лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств удалось дожить до этой минуты. Увлекательная тема, не правда ли? Мы — жертвы тупого тоталитаризма, для общества уже почти не существуем, но, несмотря на это, а быть может, именно поэтому, защищаемся изо всех сил, хотя уже совершенно изнурены такой борьбой. Все чаще нас охватывает разочарование и бессилие, вытекающее из чувства собственного одиночества в этом враждебном и отталкивающем мире, и тем не менее именно сейчас жизнь как бы приобретает для нас новые краски, время — новый ритм, каждое мгновение становится драгоценным, любая пора дня или ночи — бесконечно прекрасной, наши переживания приобретают большую остроту; мы похожи на смертельно больных людей, ожидающих дня, когда наконец прервется цепь их страданий; но мы не допускаем, чтобы хоть какая-то мелочь ускользнула из-под нашей воли, мы ревниво относимся к каждому часу и даже в пустяках действуем с достойным удивления усердием, ибо непрестанно растет наше убеждение в том, что все, что мы делаем, может оказаться последним делом нашей жизни; мы жадны к каждой минуте, наши чувства обострены, мы замечаем вещи в их действительном измерении и форме, незаметной для других людей, которые в слепой заносчивости похотливых и здоровых животных совершенно не считаются с таинственной сущностью смерти, хотя она и дремлет во всех нас уже с момента нашего зачатия, когда мы находимся еще в лоне матери…

— Каждый верит в то, что он не умрет.

— Вот именно, но разве можно представить себе нечто более абсурдное? Мы ведь прекрасно знаем, как все обстоит на самом деле, сталкиваемся со смертью каждый день, не говоря уже о том, что с самого рождения носим ее в себе и каждое мгновение приближает нас к окончательной развязке, наша судьба заранее предопределена, так или иначе, мы должны в конце концов умереть; однако всякий раз, когда мы отдаем себе в этом отчет, нас охватывает тревога — кажется, что та единственная жизнь, которая нам дана, будет попусту растрачена, лишена всякого очарования и смысла, и мы начинаем лихорадочно искать для себя места на этой земле, какую-то цель, которая оправдала бы наше существование. И при этом, конечно, совершаем великое множество ошибок, на каждом шагу спотыкаемся о собственное несовершенство, попадаем в тупики, из которых вроде бы нет выхода, но в конце концов выясняется, что все это было необходимо, наш личный опыт суммируется и растет, и только тогда мы начинаем постепенно открывать истинный механизм мира, значительно более простой, чем это могло бы оказаться на первый взгляд. Сначала нас это немного пугает, но мы и с этим осваиваемся, а когда находим наконец отвечающий нашей жизни ритм, когда определяются наши убеждения и взгляды, в один прекрасный день нас вдруг ждет жестокое потрясение. Мы оказываемся перед лицом совершенно новых фактов и проблем, наши воззрения подвергаются новому испытанию, мы начинаем их защищать, чтобы не очутиться в конфликте с собственной совестью, с собственным пониманием проблем мира, и попадаем в положение преследуемого зверя — обреченные на смерть, беспомощные и одинокие. Сколько же в связи со всем этим рождается сложностей, как часто только тогда, перед лицом различных, неожиданных и трудных, испытаний, подстерегающих нас чуть ли не ежедневно, мы получаем возможность по-настоящему убедиться, на что мы способны. Вы, конечно, по-прежнему молчите. А жаль. Тем самым вы налагаете на меня обязанность говорить за нас обоих, и это, бесспорно, значительно обедняет предложенную мною тему, ибо мои наблюдения и ваш нелегкий, но, несомненно, интересный опыт наверняка резко отличаются. Что же мне остается делать? Придется вести начатый разговор, дорога впереди длинная, а вы все еще — совершенно непонятно зачем — продолжаете пугать меня своим револьвером, хотя я вовсе не намерен давать вам повод проявить свою меткость, я верю на слово, верю, что вы относитесь к тому разряду стрелков, которые, так же как и я, никогда не промахнутся. Но мы отвлеклись от темы. Теперь вы сами видите, как меня обескураживает ваше упорное молчание, мне трудно сохранять ход мысли, а вы не хотите помочь. Но не будем отвлекаться, я ведь собирался говорить о нас, о людях обреченных, о людях-жертвах, которых случайное стечение обстоятельств столкнуло в одном купе скорого поезда, я собирался говорить о своих наблюдениях, они, быть может, хоть в какой-то мере совпадут с вашими, но ума не приложу, с чего начать. Мне в эту минуту приходит в голову великое множество проблем, суть которых сводится к таким односложным понятиям, как страх, борьба, полиция, оружие, пытка, тюрьма, ловушка, измена и, наконец, смерть. Не знаю, обращали ли вы внимание, что некоторые слова приобрели для нас особое значение, впрочем, я назвал только часть, все их даже перечислить невозможно, это заняло бы слишком много времени, но любое из них назойливо ассоциируется с какими-то ситуациями, в которых мы уже некогда оказывались или, что хуже, которые нам еще предстоят; это опасные слова, враждебные слова, мы их не любим и, будь это возможно, с радостью вычеркнули бы вообще из словаря. А есть еще слова-табу, мы произносим их неохотно, внутренне противясь, уже само их звучание вызывает в нас дрожь страха, не правда ли, чувство страха — одно из тех, с которым мы сталкиваемся повседневно, оно не покидает нас даже ночью, даже во сне, мы не в состоянии защититься от него, однако же и не позволяем ему овладеть нами до такой степени, чтобы чувствовать себя униженными. В последнее время все чаще приходится слышать разговоры о том, что жизнь не имеет смысла — и вы, наверно, сталкивались с этим, — но обратили ли вы внимание, кто высказывает подобные суждения? Чаще всего люди, которые никогда даже не пытались задуматься над сущностью жизни и не умели придать ей смысл. Именно среди них оказываются потенциальные самоубийцы, готовые при мало-мальски подходящих обстоятельствах проститься с миром; их особое пристрастие к крайним решениям — сомнительного свойства, ибо куда как легко уклониться вовремя от всякой ответственности за собственные ошибки, укрыться от конфликтов окружающего нас мира, от страха перед дальнейшим опытом, которого мы не в состоянии даже предвидеть. Но разве не в том именно вся прелесть нашего существования, что каждый следующий день является для нас тайной, что он несет с собой новые события, перед лицом которых мы только и можем по-настоящему узнать себя? Умереть всегда успеется, это всего лишь вопрос времени. Намного труднее жить, стойко держаться в этом полном ловушек и опасностей мире, отстоять в борьбе собственные позиции и не дать сломить себя превратностям судьбы. Все мы окружены врагами, обречены на смерть, одиноки — это верно, но, пока мы защищаемся, боремся за сохранение своего человеческого достоинства, жизнь имеет смысл. Разве я не прав?