Юрий Циммерман - Серебро далёкого Севера [СИ]

• Название: Серебро далёкого Севера [СИ]
• Автор: Юрий Циммерман
• Жанр: Фэнтези

Основы мироустройства, еще вчера казавшиеся незыблемыми, поставлены под сомнение. Суждено ли Кругу Земель пережить магическую революцию? В своем мире Отшельник Юрай — заблудшая овца, но волею судеб ответить на этот вызов придется именно ему. И не столько клинком и магическим жезлом, сколько совсем иным оружием.

---

И он демонстративно передернул плечами:

— Холодает тут, понимаешь ли…

30. Предсказание и обретение

Во имя Двух Богов и во славу их!

Доподлинно знаю: приидет день претворения, настанет час могущества, и свершится издревле предначертанное.

Доподлинно знаю: воссияет в ночи звезда полýдня, и смерть, запертая в узилище, впитает в себя свет её. Растечется по каплям вчерашняя твердыня, и мужем обратится дева юная. Первыми станут последние, ученики же научат мудрости учителей своих.

Доподлинно знаю: огнём подземным и хладом небесным испытана будет земля из края в край, но омоется она слезами безутешных и укроется власами неподвластных суду мирскому. Падшая дочь возвысится, и причислит её безмужняя жена к семье своей.

Доподлинно знаю: обретут убежище гонимые и восстанут они заново из безвестности в силе и славе повсеместной.

Доподлинно знаю: близятся уже Трое, несущее зерно мудрости, Четвёртая же примет его в лоно благодатное. Бархатом вешних трав приласкает всякого сущего плод её, но он же и раздерёт в клочья когтями звериными. Не останется в Круге Земель ни единой твари, ему неподвластной, будь то человек или тролль, гном или оборотень, ведьма или вампир. Склонятся пред ним маги и жрецы, титулованные и чернь, поэты и батраки — склонятся долу, понеже бысть он осенен милостью обоих богов.

Знаю сие доподлинно, ибо ниспослал мне откровение Арман первотворящий в бесконечной доброте и мудрости своей. Слушайте же божественную истину не ушами, но сердцами — и не говорите, что не слышали.

— Даже и не знаю, что вам сказать, почтенный Бахрав, — неторопливо проговорил жрец, осторожно откладывая в сторону ветхий пергамент. — Запись древняя и ценная, вне всякого сомнения. Любой музей не пожалеет золота, чтобы приобщить ее к своему собранию: что императорский в Хеертоне, что сокровищница при дворе падишаха в Шахваре, не говоря уже о нашей храмовой библиотеке.

Абу-Фаризи остановился на несколько мгновений, обдумывая свои следующие слова. Его густые черные брови озабоченно сдвинулись к переносице, на венчавшем узкое лицо высоком лбу прорезалось несколько морщин, а и без того широкие уши Его Святейшества, казалось, оттопырились еще сильнее.

— Что же касается истинности и боговдохновенности самого откровения… Боюсь, что не могу сказать ничего определенного. Принадлежит ли пророчество самому Исмахану, — да пребудет над нами мудрость и величие его — как это указано в тексте, и если да, то насколько полно и правильно записаны слова пророка? Этот вопрос решать не мне, но всешахварской жреческой коллегии, если даже не высшему межхрамовому собранию. В любом случае, документ должен быть тщательнейшим образом обследован и изучен. И если вы, господин губернатор, любезно согласитесь предоставить сей, найденный в Вашей провинции, пергамент для надлежащего изучения в наш шахварский храм…

Сделав выразительную паузу, первосвященник дождался утвердительного кивка своего собеседника и уже более твердым и уверенным тоном продложил:

— … то я совершенно уверен в том, что не зря потратил свое время на поездку в самый отдаленный уголок халифата. Да пребудет с вами, господин Бахрав, благословение Творца нашего Армана — с вами и с опекаемой вами губернией.

И, нисходя от храмового к мирскому, добавил:

— Разумеется, его сиятельному величеству будет должным образом доложено о вашем рвении и доблестном труде на благо церкви и государства. И вы, ваше превосходительство, можете не сомневаться в том, что подобные заслуги будут должным образом оценены.

* * *

— Бу-бу-бу, — тихо подумала про себя Айюль, тайно слушавшая беседу отца с прибывшим из столицы первосвященником из-за плотной парчовой занавеси, отгораживавшей маленький личный кабинет губернатора от парадного зала, где тот имел честь принимать сейчас высокого столичного гостя. — Теперь они еще полчаса будут друг перед другом расшаркиваться, хотя всё, что можно было бы сказать по существу, уже давно сказано.

И крупная дама в ниспадающем до пола тяжелом платье бирюзовой с золотом расцветки брезгливо поморщилась. По всем понятиям ей, старшей дочери губернатора, полагалось бы сидеть сейчас на женской половине своего дома, помыкать младшими женами любезного супруга, наводить страх на служанок и нянек, а также зорко следить за тем, чтобы многочисленные дети были одеты, обуты, накормлены и надлежащим образом воспитаны. А вместо этого?!

За Рустама ее просватали, когда малышке не было еще двух лет, а выдали замуж сразу же, как стало дозволено — в пятнадцать. Сын крупнейшего торговца, державшего в своих руках всю торговлю рисом и шелками на необъятных просторах Шахваристана, был прекрасной партией для Айюль абу-ль-Бахрави, дочери самого Бахрава. И, наверное, они могли бы стать прекрасной крепкой семьей… Но богатство родителей слишком часто становится проклятием их детей — в этом различие между той властью, которую приносят деньги, и теми деньгами, которые приносит власть. Сама Айюль с детства была воспитана в осознании своего долга и ответственности перед родителями, перед младшими и перед честью рода. Любезный же муженек пошел по легкому пути, обретая радость в дурман-траве и продажных девках. Девиц скоренько сменили молоденькие мальчики, дурман-траву — «чжэнгойская дурь», а скабрёзный трёп в компании таких же пропойц и весельчаков чем дальше, тем сильнее заполнялся богохульством и поношением высочайших особ. И когда отец-торговец вместе с тестем решились вмешаться, им уже оставались на выбор лишь самые крайние меры: Рустамчик был практически невменяем и ничего, кроме новой порции дури, его в этой жизни уже не интересовало.

Так что ныне её досточтимый супруг изволили навечно пребывать в «домашнем пансионе» на территории одного из отдаленных губернаторских владений, который отличался от шахского зиндана разве что хорошей кормёжкой и незлобивостью тюремщиков. Но запоры и решетки в этом «пансионе» были точно такими же, как в лучших государственных тюрьмах.

А сама Айюль, лишенная возможности обрести счастье в супружестве, ведении дома и материнстве, стала вместо этого первым помощником отцу в его государственном служении. Мало кто знал о ее роли, о степени осведомленности в делах провинции и о том, что ни одного важного решения Его Превосходительство не принимает, не посоветовавшись прежде с дочерью. Мало кто знал достоверно, это так, однако же подозревали очень и очень многие, и поэтому недостатка в лести, попытках подкупа или соблазительных предложениях Айюль-ханум уже давно не испытывала. — благо, слава Арману, корыстной она не была, да и слабостью на передок тоже не отличалась.

И теперь она снова возвратилась мыслями к тому пергаменту, который обнаружила, разбирая сундуки отцовской сокровищницы, собранные еще дедами и прадедами. И на который обратила внимание отца, справедливо предположив, что подобная редкость может заинтересовать Его Святейшество. Что, в свою очередь, сможет улучшить отношения между Шахваром и их отдаленной, но богатой провинцией, на которую многие в столице начинают уже косо посматривать.

— Нет, ну надо же, «безмужняя жена»! Словно про меня сказано, не приведи Арман. Еще и падшую дочь какую-то приголубить, Тинктаровым попущением… Ладно, проехали. Что там дальше у отца в программе, совещание о налогах и податях?

* * *

Всё в этой жизни когда-нибудь случается в первый раз.

Разумеется, ни единому смертному не дано вспомнить своего первого шага или первой ложки каши в младенчестве. Но тот миг, когда ты в первый раз сел на лошадь, или первый день ученичества — это запоминается навсегда. И первый раз, когда родители привели тебя в храм, и первая встреча с магом. А твоя первая женщина… и уж тем более, твой первый мужчина, если ты девушка, точнее, была ею до того…

И самый первый из тех, кого ты убил.

Первая кровь.

Первая смерть от твоей руки.

До сегодняшней ночи убивать Юраю не доводилось еще ни разу. Спасать односельчан от смерти своими травами и настойками — это завсегда пожалуйста. Заехать ближнему по морде, случалось, конечно, и не раз, по пьяному-то делу — куда от этого в деревне денешься. Но вот так, чтобы в здравом уме и трезвой памяти порешить кого-нибудь насмерть? Никогда. И разбойники за Змийгородом здесь не считаются, не надо! Во-первых, тот магический удар был спонтанным и неуправляемым, почти не зависящим от его сознательной воли. А во-вторых, Юрай и сам не знал толком, убил ли тогда хоть одного из лихих «робят» или нет — его ж самого выкинуло за тридевять земель да в таком бессознательном состоянии, что очнулся он только у Всесвята, а обо всем случившемся по дороге в Новый Удел мог лишь догадываться по рассказам Зборовского.

Наверное, именно поэтому и не находил себе сейчас места бывший алхимик, раз за разом вспоминая командный òкрик барона, свой собственный удар мечом и предсмертный хрип вора в оконном проеме. Порошок бадьянова корня тоже исправно делал свое бодрящее дело, и о том, чтобы забыться теперь сном, оставалось только мечтать. Сам Влад ушел вместе с хозяином и его родней, сжигать трупы бандитов — придуманную бароном легенду надо было поддерживать, а с трупами вурдалаков и упырей полагается поступать именно так. Здесь Юрай в очередной раз поразился изобретательности Зборовского и быстроте его реакции: хозяин заведения мгновенно зауважал путешественников еще больше, а к прибытию стражников поутру никаких следов от трупов уже не останется, одно лишь дворянское слово барона, подкрепленное свидетельствами трактирщика и его родни. И — никаких неприятных вопросов.