Зина Гимпелевич - Василь Быков: Книги и судьба

• Название: Василь Быков: Книги и судьба
• Автор: Зина Гимпелевич
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Культурология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-86793-853-6

Автор книги — профессор германо-славянской кафедры Университета Ватерлоо (Канада), президент Канадской Ассоциации Славистов, одна из основательниц (1989 г.) широко развернувшегося в Канаде Фонда помощи белорусским детям, пострадавшим от Чернобыльской катастрофы. Книга о Василе Быкове — ее пятая монография и одновременно первое вышедшее на Западе серьезное исследование творчества всемирно известного белорусского писателя. Написанная на английском языке и рассчитанная на западного читателя, книга получила множество положительных отзывов. Ободренная успехом, автор перевела ее на русский язык, переработала в расчете на читателя, ближе знакомого с творчеством В. Быкова и реалиями его произведений, а также дополнила издание полным текстом обширного интервью, взятого у писателя незадолго до его кончины.

---

— А евреи не люди?

— Неполноценная раса, — с ударением сказал Кавешка. — Оно, может, и не по-христиански, но… Если разобраться, то ведь они нам чужие. Они подпортили нашу историю. Они столетиями расслабляли дух белорусов (у Быкова — «беларусинов». — 3Г). Не станем их жалеть…

— Не пожалеем мы, не пожалеют и нас.

— И не нужно. Не нужно, господин Барановский (Агеев взял документы и фамилию убитого сына Барановской. — ЗГ), никого жалеть. Жалость нужна слабым. Это хотя и христианское чувство, но, несомненно, из числа атавистичных. Не надо жалости! Сейчас нам нужна сила и единство. Разумеется, под германскими знаменами. Фюрер, он поводырь арийцев, а беларусины наполовину арийцы. Кривичи, например. Правда, некоторая часть подпорчена инородцами, особенно татарами и жидами.[244]

Мария, молодая этномузыковед, образование которой проходило под руководством ее отца, передавшего профессию дочери и привившего ей любовь к ней, — хотя, как мы уже говорили, уступает в силе изображения Барановской, все же играет в романе серьезную роль. Возможно, впрочем, что некоторая идеализация этого образа имеет свое художественное оправдание — ведь мы ее видим прежде всего глазами Агеева, для которого она — первая и навсегда потерянная любовь. Мария, с детства впитавшая в себя мировоззрение отца-патриота, также патриот, только нового поколения. Ее воспоминания об одной из экспедиций отца, взявшего ее с собой, когда Мария была еще девочкой, полны романтического энтузиазма по отношению к белорусскому фольклору и деревенской жизни:

— А как же вы там жили, в экспедиции?

— О, там был рай! Где-нибудь в лесной деревеньке, квартира у какой-нибудь тети Луши или тети Альбины, а у той корова с теленком, собака, овечек с ягнятами штук восемь, поросята пискливые. Ужасно было здорово! Подружусь, бывало, с ребятами, на ночлег ездим, коней пасем. Купаемся в речке, раков ловим, ну и рыбу, конечно. А сколько цветов в поле, на луге. А лес! Какие там леса: ягод, грибов — уйма. Нет, я и теперь не могу спокойно все это вспоминать. Я ведь и сюда приехала к двоюродной сестре, чтобы походить по ягоды. Так люблю ягоды собирать… И вот пособирала[245].

Как это часто происходит с быковскими персонажами (в полной гармонии с литературной практикой экзистенциалистов XX века), Мария становится пленницей непреодолимых и жестоких жизненных обстоятельств. Ее этика и мировоззрение чрезвычайно близки убеждениям Барановской: она кажется ее духовной дочерью. Ход повествования не оставляет сомнения в том, что, если бы Мария выжила, в ней продолжили бы свое развитие демократические и патриотические нравственные ценности Барановской, и, возможно, она тоже пришла бы к полнокровной вере в Бога. Во всяком случае, на «белорусскость» она смотрит глазами Барановской и своего отца. А также наверняка Василя Владимировича Быкова.

Вот кусочек ее диалога с Агеевым:

— А что? А чем белорусский хуже? Такой же славянский язык, как русский или украинский. Не лучше и не хуже — равноправный.

— В этом ты молодец, — сказал Агеев. — А мне, знаешь, деревенскому, в армии пришлось… помучиться. Пока отвык от своего, осваивал русский язык. И потом еще дразнили «трапка», «братка».

— Ну, в армии, может быть, и нужно, чтобы все было по-русски. А в Минске мне чего стесняться? В своей республике. Но в городе этого не понимают, зато в деревне было раздолье. Так любила, как бабы наши поют. Вот идут вечером с поля — слышно и тут, и там, за горою и за лесом, песни протяжные такие, красивые, да так славненько тянут на два голоса[246].

Мария ждет ребенка от любимого. У молодой женщины по-старинному добродетельный характер, более того, ее образ глубоко символичен, чему свидетельство и самое ее имя. Белорусская мадонна: юная, прекрасная, добрая, загадочная и благородная душа. Такой ее рисует писатель; ребенок, которому, судя по всему, не суждено появиться на свет, подчеркивает библейскую высоту ее трагедии.

Тайна судьбы молодой женщины не открыта ни Агееву, ни читателю: в последний раз мы видим ее в полицейском застенке (Марию арестовала полиция, когда она выполняла партизанское задание Агеева). Мы также знаем, что ее не было в группе расстрелянных, в которой находился Агеев, ведь он перерыл практически весь карьер в поисках хоть какого-то следа Марии. Таким образом, раскопки Агеева несут скорее метафизическую, даже символическую нагрузку — это попытка героя докопаться до истины и тем самым подтвердить реальность и собственной жизни, и жизни вообще. Особенно ярко этот смысл раскрывается в двух снах Агеева, которые следуют один за другим. В обоих сновидениях присутствует нечто сверхъестественное, что сильно отличает их от других его снов и как бы подтверждает догадку, что и Быков, и его главный герой пытаются отыскать правду далеко за пределами земных реалий.

В ходе повествования сны как поэтическое средство изображения постоянно мешаются с воспоминаниями Агеева, символически воплощая не только смысл, но и соединяя эмоциональный накал с нравственными посылами произведения. Так, один из последних снов Агеева явно предполагает, что душа Марии не исчезла бесследно, что она где-то здесь, в нем содержится некий неясный намек на ее земную судьбу. Участвует в этом сне тоже не Агеев во плоти, а его обнаженная душа: «Сон был простым, почти элементарным по образности, однако он поразил Агеева своим загадочным смыслом, загадочным даже для него, привыкшего практически безошибочно расшифровывать свои ночные шарады»[247].

Всезнающий повествователь, однако, приподнимает для читателя завесу над загадкой, почему Агееву не раскрывается истина ни в его снах, ни в физических и метафизических раскопках карьера. Похоже, высшая сила не уверена в том, что Агеев способен вынести тяжесть истины, даже если она будет открыта ему: «Казалось, однако, что его все же пугала истина и многозначный туман надежды был ему более мил. Он давал возможность жить спокойней. Без депрессий и стрессов»[248]. Финал произведения содержит тяжкий приговор Агееву. Герой Быкова хорошо понимает, что добро и зло — часть одной и той же животворной силы, дающей жизнь и свободу воли каждому. Он также понимает, что между добром и злом часто трудно найти границу, потому что сила эта — одна. Он также чувствует, что встреча с Марией была для него подарком с небес, прологом вечности и счастья. Однако он потерял этот подарок, потому что легкомысленно, своевольно и эгоистично распорядился судьбой другого человека. В результате его собственная жизнь стала пустой и бессмысленной, и у него нет надежды на спасение.

Роман Василя Быкова «Карьер» чрезвычайно многозначен и полифоничен. В нем одновременно и гармонично, как в классической симфонии, уживается не только обширная группа мотивов, тем, присущих роману, но и жанров: притча, прекрасная история любви, философский авторский трактат (в котором он анализирует проблемы нравственности и веры), история Первой и Второй мировых войн, а также Гражданская война и коллективизация; советский быт спустя четверть века после окончания войны также мастерски вплетен автором в канву романа.

Благодаря глубокой символике «Карьера» значительная доля авторского пессимизма, порой трагичного, сбалансирована надеждой, которая указывает читателю не столько на хрупкость человеческого бытия, сколько на то, что только жизнь по совести помогает человеку выстоять в его вечной борьбе со злом.

«В тумане», 1988

Выходило, что убить человека проще, чем оставить в живых. Убить — безопаснее, убить — правильнее.

К той же мысли, но как бы с другой стороны, приводит писатель и Сущеню. Убить себя, исчезнуть, не пятнать судьбы близких — самое простое и самостоятельное решение. По крайней мере, Сущеня распорядится собою сам, от других — от их мнения, их справедливости и законов — он зависеть больше не хочет. Отказывается.

Игорь Дедков

«Мокрым, слякотным и ветреным днем поздней осени второго года войны разведчик отряда Буров ехал на станцию Мостище, чтобы застрелить своего знакомого, Сущеню»[249]. Этими словами начинается короткий роман Василя Быкова «В тумане». Сюжет этого произведения несложен. Партизаны, попавшиеся на удочку сфабрикованной эсэсовцами и полицией клеветы на Сущеню, собираются его уничтожить за «предательство», которого он не совершал. Они уверены, что возведенный на него навет — трое повешенных врагами партизан, с которыми он выполнял задание по взрыву поезда с боеприпасами, — совершенная правда. Партизаны также убеждены в своем праве на месть, так как Сущеню, единственного из схваченной группы подрывников, не повесили, а, подвергнув ужасным пыткам, отпустили. Коварные враги, зная менталитет партизан, уверены, что те найдут способ отомстить Сущене. Партизаны, легко проглотившие наживку эсэсовцев и полиции, послали Бурова и Войтека уничтожить «врага». По просьбе Сущени Буров согласился провести расстрел не на глазах у жены и их малолетнего сына. Когда двое исполнителей приговора отправились расстреливать Сущеню, они попали в засаду. Бурова и Войтека смертельно ранили, и Сущеня, несмотря на то что он изо всех сил старался вызволить своих палачей, опять оказался в безвыходной ситуации. Никто ведь не поверит ему теперь, что это не он убил тех, кто собирался его расстрелять. Для того чтобы освободить семью от мести партизан, Сущеня покончил с собой.