М Загоскин - Искуситель (часть 2)

• Название: Искуситель (часть 2)
• Автор: М Загоскин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Загоскин М Н Искуситель (часть 2)

М.Н. ЗАГОСКИН

Искуситель

Часть вторая

I

КОЛОМЕНСКОЕ

Нас было пятеро. Обо мне говорить нечего, но я должен сказать несколько слов о моих товарищах. Первый: сия тельный сослуживец мой, Григорий Владимирович Двинский, московский природный князь, русский не русский, француз не француз, а так, существо какого-то среднего рода, впрочем, острый малый, избалованный женщинами повеса, большой шалун, но только самого хорошего тона. Второй: Антон Антоныч фон Нейгоф, магистр Дерптского 1университета, ипохондрик, ужасный чудак, последователь мистической школы Сведенборга, фанатик, мечтатель, всегда живущий в каком-то невещественном мире, отъявленный защитник всех алхимиков, астрологов, духовидцев, и даже известного обманщика итальянца Калиостро. Третий: капитан Архаровского полка, Андрей Андреевич Возницын, человек не больно грамотный, но честный, простодушный и веселый малый, и, наконец, четвертый: Василий Дмитрич Закамский, очень умный и замечательный молодой человек. Он много путешествовал и только что воротился из чужих кpaев, но это вовсе не расхолодило его чистую и просвещенную любовь к отечеству. Встречая дурное на своей родине, он горевал, а не радовался, не спешил указывать пальцем на каждое черное пятно и не щеголял перед иностранцами своим презрением к России. Совершенно чуждый этой Исключительной и хвастливой любви к отечеству, которою гордились некогда наши предки, он любил все прекрасное, Какому бы народу оно ни принадлежало, но только пре красное свое радовало еще более его сердце, а он находил Это прекрасное и в своем отечестве, потому что не искал в нем одного дурного. Одним словом, этот молодой человек, несмотря на свое европейское просвещение, вовсе не походил на этих жалких проповедников европеизма, для которых все сряду хорошо чужое и все без исключения дурно свое. Он живет теперь в моем соседстве. Сколько раз, читая вместе со мною какую-нибудь новую выходку против русских художников и писателей, он смеялся от всей души над пустословием и бессильной злобою этих грозных судей, которые стараются из-за угла забросать всех своей природной грязью. "Бедные мученики! говорит он всегда. - Ну из-за чего они хлопочут? Их имена или исчезнут вместе с ними, или передадутся потомству как условные названия скупых и лицемеров, оставленные в наследство нашему веку бессмертным Мольером, который, к сожалению, не успел заклеймить никаким общим и позорным названием этих литературных трутней, оскверняющих все своим прикосновением". Время было прекрасное, несмотря на то что дело шло уже к осени и что у нас сентябрь месяц почти всегда смотрит сентябрем, день был жаркий, на небе ни одного облачка, и самый приятный, летний ветерок чуть-чуть колебал осенний лист на деревьях, мы все согласились ехать в Коло менское, хотя это историческое село, которое долго почиталось колыбелью Петра Великого, не далее пяти верст от заставы, но мне не удалось еще побывать в нем ни разу. Сначала древняя церковь Вознесенья и разбросанные кое-где остатки знаменитых Коломенских чертогов, которым некогда дивились послы и гости иноземные, обратили на себя все мое внимание, но когда мы обошли временные палаты, построенные Екатериною Второй, на самом том месте, где в старину возвышались шестиярусные терема и красивые вышки любимого потешного дворца царя Алексея Михайловича, то очаровательный вид окрестностей села Коломенского заставил меня забыть все. Внизу, у самой по дошвы горы, на которой мы стояли, изгибалась Москварека, за нею, среди роскошных поемных лугов, подымались стены и высокая колокольня Перервинской обители; далее обширные поля, покрытые нивою, усеянные селами, рощами и небольшими деревушками. Верст на десять кругом взор не встречал никакой преграды: он обегал свободно этот обширный, ничем не заслоняемый горизонт, который, каза лось, не имел никаких пределов.

- Какой очаровательный вид! - вскричал я. - Да это прелесть! И я живу третий год в Москве, а не бывал здесь ни разу?

- То-то и есть, - подхватил Возницын, - мы, видимо, все на один покрой: ездим за тридевять земель, чтоб посмотреть на что-нибудь хорошее, а не видим его, когда оно близехонько у нас под носом.

- Да неужели ты думаешь, - сказал с улыбкою князь Двинский, - что этот обыкновенный и пошлый вид в самом деле очарователен? Небольшая горка, ничтожная река, мо настырь, в котором строение не греческое, не готическое, не азиатское, а бог знает какое, несколько десятин лугов и сотни две разбросанных по полю безобразных изб - ну, есть чем любоваться!.. Ох вы, господа русские!.. Вам все в диковинку!

- Русские! - повторил Возницын. - А ваше сиятель ство француз, что ль?

- Не француз, а побольше вашего видел. Посмотрели бы вы Швейцарию...

- Да к чему тут Швейцария? - сказал Закамский. И что общего между альпийскими горами и берегом Москвыреки? Конечно, и в Саксонии множество видов лучше этого...

- Ну, вот слышите! - закричал князь.

- Да только это ничего не доказывает, - продолжал Закамский, - и в чужих краях, и в самой России есть местоположения гораздо красивее, но и этот веселый сельский вид весьма приятен, и я всякий раз им любуюсь.

- Из патриотизма! - сказал Двинский с насмешливой улыбкою.

- Да погляди кругом, князь! Разве это дурно?

- Конечно, не дурно, потому что у нас нет ничего лучше...

- Вокруг Москвы? Быть может! Но поезди по России...

- Нет, уж я лучше останусь в Москве. Послушай, фон Нейгоф, ведь ты философ, скажи: не правда ли, что из двух зол надобно выбирать то, которое полегче?

- Неправда! - отвечал магистр. - Где более зла, там более и борьбы, а где борьба, там есть и победа.

- Вот еще что выдумал! - вскричал Возницын. - А ес ли я не хочу бороться?

- Не хочешь! Да вся наша жизнь есть не что иное, как продолжительная борьба, и, чем гениальнее человек, тем эта борьба для него блистательнее. Развитие душевных сил есть необходимое следствие...

- Бога ради! - прервал князь. - Не давайте ему говорить, а не то он перескажет нам Эккартсгаузена от доски до доски.

- Не смейся, князь! - сказал Закамский. - Наш прия тель Нейгоф говорит дело, да вот, например, не всю ли жизнь свою боролся с невежеством этот необычайный гений, который родился здесь в селе Коломенском?

Неправда! - прервал Нейгоф. - Историк Миллер до казал неоспоримыми доводами, что Петр Великий родился в Кремле.

- Быть может, - продолжал Закамский, - только здесь, в Коломенском, он провел почти все свое детство. Здешний садовник, Осип Семенов, рассказывал мне, что он сам частенько играл и бегал с ним по саду.

- Какой вздор! - подхватил Возницын. - Сколько же лет этому садовнику?

- Да только сто двадцать четыре года (Этот старик умер в 1801 году - прим.).

- Misericorde! (Пощадите! (Фр.)) - закричал князь. - Сто двадцать четыре года!.. Да разве можно прожить сто двадцать четыре года?

- Видно, что можно.

- Ах, батюшки!.. Сто двадцать четыре года!.. Ну, если мой дядя... Да нет, нынче не живут так долго.

- А ты, верно, наследник? - спросил Возницын.

- Единственный и законный, - отвечал князь, вынимая свои золотые часы с репетициею. - Господа! продолжал он. - Половина второго, теперь порядочные люди в городе завтракают, а мы в деревне, так не пора ли нам обедать?

- А где мы обедаем? - спросил Закамский.

- Разумеется, здесь, на открытом воздухе! отвечал Возницын. - Я велел моему слуге приготовить все - вон там внизу, в роще.

- Как! В этом овраге? - сказал князь.

- Так что ж? Там гораздо лучше, здесь печет солнцем, а там, посмотрите, какая прохлада, что дерево, то шатер - век солнышко не заглядывало. Мы все отправились за Возницыным, прошли шагов сто по узенькой тропинке, которая вилась между кустов, и не приметным образом очутились на дне поросшего лесом оврага, или, лучше сказать, узкой долины, которая опускалась пологим скатом до самого берега Москвы-реки. Колоссальные кедры, пихты, вязы и липы покрыли нас своей непроницаемой тенью, кругом все дышало прохладою, и приготовленный на крестьянском столе обед ожидал нас под навесом огромной липы, в дупле которой можно было в случае нужды спрятаться от дождя.

- В самом деле, как здесь хорошо! - сказал Двинский, садясь за стол. - Совсем другой воздух, жаль только, что эту рощу не держат в порядке: она вовсе запущена.

- А мне это-то и нравится, - прервал Нейгоф. - Не ужели вам еще не надоели эти чистые, укатанные дорожки и гладкий дерн, на котором ни одна травка не смеет расти выше другой? Признаюсь, господа, эта нарумяненная, за тянутая в шнуровку природа, которую мы, как модную кра савицу, одеваем по картине, мне вовсе не по сердцу, я люблю дичь, простор, раздолье...

- А эти полусгнившие, уродливые деревья также тебе нравятся? - спросил князь.

- Прошу говорить о них с почтением! - прервал За камский. - Они живые памятники прошедшего. Быть может, под самой этой липой отдыхали в знойный день цари: Алексей Михайлович и отец его, Михаил Федорович, быть может, под тенью этого вяза Иоанн Васильевич Грозный беседовал с любимцем своим Малютою Скуратовым и пил холодный мед из золотой стопы, которую подносил ему с низким поклоном будущий правитель, а потом и царь рус ский, Борис Годунов.