Виктор Строгальщиков - Край

• Название: Край
• Автор: Виктор Строгальщиков
• Издательство: «Пальмира»
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2003
• ISBN: 5-94957-023-5

После распада России журналист Владимир Лузгин, хорошо знакомый читателю по трилогии «Слой», оказывается в Западносибирской зоне коллективной ответственности. Ее контролируют войска ООН. Чеченские моджахеды воюют против ооновцев. Сибирские мятежники — против чеченцев, ооновцев и федералов. В благополучной Москве никто даже не подозревает об истинном положении вещей. В этой гражданской смуте пытается разобраться Лузгин, волею журналистской судьбы оказавшийся в зоне боевых действий. Помалу он поневоле начинает сочувствовать тем, кого еще недавно считал врагом.

Присущие авторуострое чувство современности, жесткий и трезвый взгляд роднят остросюжетный роман Виктора Строгалыцикова с антиутопиями Джорджа Оруэлла и Олдоса Хаксли. Но, в отличие от прославленных западных образцов жанра, «Край» оставляет надежду. Надежду на то, что лучшие, родовые черты российского народа помогут ему остановиться у края…

---

— Не очень. Так, иногда, от не хер делать… А вообще, я думаю, весь этот выкуп — так, прикрытие.

— То есть?

— Помните Кафтанюка?

— Конечно, — ответил Лузгин.

Кафтанюк был тюменский немалый начальник, ныне процветающий в Москве. Ломакин рассказал, как он за две недели до Закона через кафтанюковскую структуру прогнал на Вентспилс, балтийский морской терминал, две «вертушки» с нефтью — два состава, сто тысяч тонн, и танкеры уже шли к Роттердаму по нейтральным водам, когда Закон вступил в силу, и всю ломакинскую нефть одним моментом реквизировали в счёт давешних долгов перед бог знает какими инвесторами. Кафтанюк обиженно поклялся, что денег никаких от немцев-контрагентов он ещё не получал, но Ломакин нутром чуял, что его надули, что кто-то с кем-то сговорился. К тому же немцы на удивление спокойно восприняли срыв легального контракта и даже не пытались оспорить реквизицию, в то время как Международный суд в Гааге был попросту завален схожими исками. В компании Ломакина «поставили на счётчик»: его контракт, ему и отвечать. Он созвонился с немцами, за свои деньги нанял аудит в известной фирме «Меррилл-Линч» и уже собирался вылетать через Москву во Франкфурт, но вскоре на тюменской улице его кольнули в спину тонким лезвием и увезли и спрятали в деревне на границе.

— Я вначале думал: если так, то почему же сразу не убили? А потом понял. Надо, чтобы всё смотрелось натурально. Ко мне даже посредник приезжал. Хрен знает, кто и откуда, но по виду городской. Сумму, козёл, обговаривал. Да я уже допёр, что всё это туфта. А вообще, знаете, почему я до сих пор живой? Что меня пока спасает?

— Что? — спросил Лузгин.

— Да жадность, блин, бандитская! Бабки за похищение, я думаю, им уже выдали. Времени прошло солидно, посредник был, меня живого видел. Можно и того… Так ведь надеются, козлы, что им ещё и выкуп привезут! Вот почему я живой… Покурим, да? Только давайте одну пополам, а то хрен знает, сколько мы тут проторчим.

— У меня в сумке ещё есть, — сказал Лузгин.

— А сумка где? — усмехнулся в темноте Ломакин. — Будем экономить.

— Будем, — согласился Лузгин. Он достал и ощупал пальцами сигаретную пачку, вялую от полупустоты, и ему в голову пришла совершенно дурацкая мысль, что его с Ломакиным не тронут, пока у них есть курево. Он сидел на Досках, снизу тянуло холодом, и он уже боялся, что застудится слабым своим местом и будет потом мучиться. Лузгин постарался прикидывать, замёрзнет ли он в куртке и рубашке, если свитер снимет, скомкает и сядет на него. Но раздеваться при Ломакине и вообще суетиться в темноте ему показалось неловко, и он остался сидеть, как сидел, только продёрнул под себя, насколько смог, стёганый подол пуховика. Наверху, у них над головами, раздался выстрел, звук был отчётливый, хлёсткий, потом ещё и ещё. Лузгин даже дёрнул плечами, представив, как в тёмный двор врываются солдаты и косят всех налево и направо, потом открывается люк…

— Сколько там солдат на блокпосту? — спросил Ломакин.

— Отделение. И бронетранспортёр.

— Видел я их, — сказал Ломакин. — Меня через блокпост везли в открытую. Последний шанс у меня был. Все куплены, козлы.

— Ну, не все, — сказал Лузгин. — Что-то отвлекло, наверно. Они хорошие ребята. — И подумал: а сейчас их там убивают: и Коновалова, и Шевкунова, и Потехина с Храмовым, — и стал рассказывать Ломакину про пулемёт и пьяного Узуна, про убитую Потехиным узуновскую мать и про то, что должен был приехать старлей Елагин с инспекцией и подкреплением.

— Чёрных много?

— Много.

— Замочат пацанов, — сказал Ломакин. — Мою бы роту щас сюда… Уж я бы пострелял с ребятами! Я бы, глядь, душу отвёл…

— Ты в армии служил, Валентин?

— Конечно.

— А я вот не служил, — сказал Лузгин.

— Ну и зря, — сказал Ломакин. — Мне в армии понравилось. Там всё чётко, ясно и понятно.

— А дедовщина?

— Да херня это. Лично я никому сапоги не драил.

— А тебе драили?

— А мне драили.

— Но это же унизительно, Валя. И там ведь бьют, правда?

— А ты сам дерись. Ты поставь себя правильно. Я вот в роту охраны попал. После первой драки сказал «старикам»: ещё раз сунетесь — приду ночью с поста и всех перестреляю на хер.

— И пришёл бы?

— Пришёл, — сказал Ломакин. — Бывает так, что надо до края идти. Иначе заломают. Да это не только в армии, в жизни вообще так… Вот вы сказали, что у оонов-цев служили…

— Ну, не совсем, — сказал Лузгин. — Я по контракту был, не в штате.

— Какая разница, — сказал Ломакин. — Все равно враньё писали, правда?

— Я не писал, — сказал Лузгин. — Я только правил.

— Какая разница!

— Есть разница, — сказал Лузгин.

— Нет разницы, — сказал Ломакин. — Давайте спать, а то жрать сильно хочется.

— И пить, — сказал Лузгин. — Внутри всё горит.

— Это самогон. — Пальцы потрогали рукав лузгинско-го пуховика. — У вас куртка тёплая, можете лечь, доски длинные, хватит.

— Спасибо, Валентин, — сказал Лузгин. — Я попробую.

— Ия, — сказал Ломакин. — Утром что-то будет, я жопой чувствую.

— Тогда лучше не спать.

— Наоборот. Когда не спишь — всякая дрянь в мозги лезет.

— А тебе снится что-нибудь?

— Ну, — сказал Ломакин. — Один раз пацаны приснились.

— Дети, в смысле?

— Ну.

— Семья-то в Тюмени?

— Нет, в Венгрии.

— Вот как? — удивился Лузгин. — А почему не на Канарах?

— А вы были на Канарах?

— Нет, — сказал Лузгин. — А вообще-то я много где был.

— Канары — дрянь, там делать нечего. У меня в Венгрии, на юге, виноградник свой.

— Здорово, — сказал Лузгин. — И вино сами делаете?

— Ну, не сами, конечно, но делаем. Хорошее вино, французы покупают.

— Здорово, — сказал Лузгин. — Так какого же чёрта, Валентин?

— На вине много не заработаешь, — сказал Ломакин. — Это же не нефть. Это так, для развлечения.

— Но на жизнь бы хватало?

— Смотря на какую.

На любую, подумал Лузгин, на любую, потому что любая жизнь лучше этого смрадного погреба, откуда Валентин Ломакин уже не выйдет никогда, а ежели и выйдет, то до ближайшего забора, и пацанов своих он тоже не увидит, а всё потому, что человеку вечно мало. За себя Лузгин не слишком беспокоился: он верил, что со временем — когда? — его отпустят, не станут бородатые убивать ооновского журналиста, это им невыгодно в большом политическом смысле. Не обольщайся, тут же осадил себя Лузгин, могут шлёпнуть запросто, и не будет никакого международного скандала, на хрен ты сдался ооновцам, жалкий контрактник, а вот работал бы ты в штате — совсем другое дело: прилетели бы на вертолёте, в синих касках… Хренуш-ки, Володя, а не вертолёт.

Да нет же, отпустят, обязательно отпустят, просто так они не убивают, у них свои понятия о чести. И Лузгин им, в общем-то, не враг. Они, конечно, ненормальные с житейской точки зрения, но они не маньяки и не сумасшедшие, и какая-то правда за ними стоит, просто нам эта правда не нравится. Он что-то читал про Великий Туран лет десять назад или больше, и ему было очень смешно, как если бы он вдруг услышал про империю коряков или королевство чукчей. Но кто же знает, в самом деле, чьи предки жили здесь три тысячи лет назад, две тысячи или ближе. Четыре века Сибирь была колонией Москвы, и тюменские крестьяне, отправляясь за Урал, говорили, что едут в Россию. А здесь была Сибирь. Лузгин был бегленько знаком с трудами Николая Ядринцева, известного сибирского «областника», как сказали бы сейчас — сепаратиста, умершего сто с лишним лет назад своею смертью, чего не скажешь о его последователях, под корень выведенных Сталиным из государственных соображений — государственных, и без кавычек, как это ни печально сознавать. Ведь разме-телили при Сталине Чечню и было тихо, и здесь бы тоже было тихо, и не было бы этой зоны. Другие зоны — да, но этой не было бы точно. А вот ты сам хотел бы в ту, другую, в карьеры или на лесоповал? Нет, не хотел бы ни за что. Тогда заткнись, приятель, и не умничай, ложись и спи, как тебе посоветовал Ломакин, сам-то он вон как лихо похрапывает. Крепкие, крепкие нервы у парня, но воняет здесь просто ужасно, и чем дальше, тем невыносимее, а он думал, что притерпится и перестанет замечать.

Он часто просыпался — напрочь отлежал весь правый бок, но по-другому лечь не получалось, и слышал, как Ломакин сопит и всхрапывает и что-то бормочет во сне, коротко и зло. Намаявшись, Лузгин решился закурить, уселся тихо, чиркнул зажигалкой и увидел рядом голову Ломакина, склонённую к плечу, открытый рот в зарослях бороды, шевелящейся в такт тяжёлому дыханию. Он погасил огонь и затянулся, и несонный ломакинский голос произнесё:

— Пополам.

Дым перебивал другие запахи, но не был виден в темноте, и потому процесс курения получался каким-то неполным.

Со скрипом и стуком отдёрнулась крышка, сквозь горловину в погреб упал серый свет, потом косая тень, и громкий грубый голос приказал: