Стивен Дональдсон - Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула]

• Название: Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула]
• Автор: Стивен Дональдсон
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1993
• ISBN: 5 - 7012 - 0367 - 0

Без издательской аннотации.

---

Это одна из причин, почему мы придаем такое значение даваемым здесь рекомендациям; мы хотим помочь вам научиться мириться с одиночеством. Многие из пациентов, покидающие это заведение, не проживают столько, сколько смогли бы прожить. Шокированные своим отчуждением, они утрачивают приобретенную здесь мотивацию; они отказываются от самолечения и становятся либо активными, либо пассивными самоубийцами; очень немногие из них вовремя возвращаются сюда. Пациенты, которым удается выжить, находят где-то кого-то, кто не отказывается помочь им сохранить стремление к жизни. Или находят силу жить дальше где-то внутри самих себя.

Однако каким бы путем вы ни пошли, одно остается неизменным: с сего момента и до конца жизни проказа — самый главный и единственный факт вашего существования. Она будет держать вас под своим контролем каждое мгновение. С момента пробуждения и до момента погружения в сон вам придется отдавать все без исключения внимание всем острым углам и трудностям жизни. От этого нельзя будет уйти ни на каникулы, ни в отпуск. Вы не должны позволять себе отдыхать, погружаясь в мечты или впадая в меланхолию. Все, что наносит ушибы, толкает, жжет, царапает, скоблит, пихает или ослабляет вас, может стать причиной вашего увечья, уродства или даже смерти. А мысли о том образе жизни, который вам недоступен, тоже могут привести вас к отчаянию и самоубийству. Я много раз был тому свидетелем.

Пульс Кавинанта учащался, и простыни, мокрые от пота, липли к телу. Голос его ночного видения не изменился; он не мог пытаться напугать его, его страх не доставлял ему радости — но теперь слова стали черны, как ненависть, а за ними простиралась огромная кровоточащая рана пустоты.

— Это подводит нас ко второй проблеме. На первый взгляд она не так уж сложна, но впоследствии вы убедитесь в том, что она может быть разрушительной. Многие люди зависят во многом от того, в какой степени у них развито осязание; фактически, вся система их взаимоотношений с окружающим миром построена на осязании. Они могут не поверить своим глазам или ушам, но когда они к чему-то прикасаются, то знают, что это реально. И не случайно мы описываем свои глубочайшие проявления эмоций с помощью терминов чувства прикосновения. Грустные истории трогают нас за душу. Неприятные ситуации раздражают или ранят нас. Это неизбежный результат того факта, что мы являемся биологическими организмами.

Вы должны бороться, чтобы для себя изменить эту ориентацию. Вы — разумные существа, у каждого из вас есть мозг. Пользуйтесь. Пользуйтесь им, чтобы распознать опасность. Пользуйтесь, чтобы научить себя оставаться в живых.

Потом он проснулся один в своей постели, облитый потом, с широко раскрытыми глазами, губы напряжены от готовых прорваться сквозь сжатые зубы рыданий. И так повторялось ночь за ночью, неделя за неделей. День за днем он вынужден был доводить себя до бешенства, чтобы найти силы покинуть бесполезное убежище своей палаты.

Однако его главное решение оставалось неизменным. Он познакомился с пациентами, уже несколько раз проходившими курс лечения в лепрозории, — пойманными рецидивистами, которые не в состоянии были выполнить главное условие своего мучения — условие держаться за жизнь без всякой мысли о компенсации, которая и придавала жизни ценность. Их циклическая деградация доказала Кавинанту, что его ночные видения содержали в себе сырье для выживания. Ночь за ночью они дубасили его о жестокий и непоправимый закон проказы; удар за ударом они показывали ему, что полное подчинение этому закону является единственной защитой от нагноения, разъедающей гнили и слепоты. В течение пятого и шестого месяцев лечения в лепрозории он практиковался в ВНК и других упражнениях с маниакальным усердием. Глядя на пустые антисептичные стены палаты, он словно бы старался загипнотизировать себя с их помощью. Привычка отсчитывать часы между приемами лекарств постепенно стала подсознательной. Если же он допускал ошибку или хоть немного нарушал свой защитный ритм, беспощадному самобичеванию потом не было конца.

Через семь месяцев врачи пришли к мнению, что его усердие — это не проходная фаза. Они имели все основания полагать, что прогресс его болезни остановился. И отправили его домой.

Возвращаясь поздно вечером к себе на Небесную Ферму, Томас думал, что готов ко всему. Он приучил себя спокойно относиться к отсутствию каких бы то ни было вестей от Джоан и к испуганному шараханью бывших своих друзей и знакомых, хотя эти обиды все еще причиняли ему боль, вызывая время от времени головокружительные приступы ярости и отвращения к самому себе. Оставшиеся в доме вещи Джоан и Роджера и опустевшая конюшня, где Джоан держала прежде лошадей, терзали его измученное сердце, словно едкая кислота, но он уже подчинил себя задаче сопротивляться таким раздражителям.

Тем не менее, ко всему он все-таки не был готов. Очередной шок оказался ему не по силам. После того, как он дважды и даже трижды проверил, действительно ли Джоан ничего не писала, и после разговора по телефону с юристом, который наводил для него справки, — смущение и волнение этого человека, казалось, можно было почувствовать даже через соединяющий их металлический провод — Томас отправился в свою хижину среди леса и занялся чтением написанного им начала второго романа.

Явное скудоумие собственного сочинения ошеломило его. Назвать эти каракули смехотворно-наивными было бы для них еще комплиментом. Он едва мог поверить, что эта высокомерная чушь написана им самим.

Той же ночью он перечитал свой первый роман, бестселлер. Затем, двигаясь с величайшей осторожностью, он разжег огонь в камине и бросил туда как новую рукопись, так и напечатанный роман.

«Огонь! — думал он. — Очищение. Если мне не суждено больше написать ни строчки, то, по крайней мере, я избавлю свою жизнь от этой лжи. Воображение! Как я мог быть настолько самоуверенным?»

И, глядя, как листки превращаются в серый пепел, он вместе с ними сжигал и свои мечты о дальнейшей писательской деятельности. Впервые он ощутил, насколько верны были наставления врачей; ему надлежало подавить все свое воображение. Он не мог позволить себе развивать воображение — способность, с помощью которой можно представить Джоан, радость, здоровье. Если он будет терзать себя несбыточными желаниями, то это нанесет урон соблюдению того закона, который позволял ему выжить. Воображение Томаса могло убить его, или соблазнить, или обманом склонить к самоубийству: мысли о недоступном повергли бы его в отчаяние.

Когда огонь потух, Томас затоптал пепел ногами, как бы довершая уничтожение написанного.

На следующее утро он принялся за организацию своей жизни.

Первым делом он отыскал старую опасную бритву. Ее длинное лезвие из нержавеющей стали сверкало в флюоресцентном свете ванной, словно злобный плотоядный взгляд, но Томас намеренно загородил его от света, намылил лицо, боязливо облокотился о раковину и приблизил лезвие к горлу. Словно линия холодного огня пересекла его яремную вену — пронзительная угроза крови и гангрены, и возвращенной проказы. Если бы его лишенная двух пальцев рука соскользнула или дернулась, последствия могли бы быть самыми серьезными. Но Томас сознательно пошел на риск с тем, чтобы приучить себя к внутренней дисциплине, усилить свою бдительность при соблюдении основных правил выживания и подавить непокорность им. Бритье этим лезвием стало у него впоследствии особым ритуалом, ежедневной очной ставкой со своим положением.

По той же причине Томас повсюду стал таскать с собой острый перочинный нож. Как только он чувствовал, что его контроль ослабевает, что к нему возвращается воспоминание о надежде или любви, он доставал этот нож и колол себя в запястье.

Побрившись, он занялся домом. Сделал уборку, расставил мебель таким образом, чтобы выступавших углов было как можно меньше, чтобы свести до минимума угрозу острых краев и невидимых препятствий; он уничтожил все, обо что можно было споткнуться, ушибиться или пораниться, так что комнаты стало безопасно обходить даже в темноте; он сделал свой дом максимально похожим на камеру в лепрозории. Все опасное он поместил в комнату для гостей; покончив с этим, он запер ее и запрятал ключ подальше.

После этого Томас вернулся в свою хижину и тоже запер ее, предварительно выкрутив пробки, чтобы предотвратить возможность возгорания старой электропроводки.

Наконец он смыл пот с рук. Он мыл их с мрачным и одержимым видом; он ничего не мог с собой поделать — физическое чувство нечистоты было слишком сильно.

Грязный прокаженный!

Осень прошла в непрерывном балансировании на грани безумия. Темная сила пульсировала в нем, словно пиратская шпага застряла между ребрами, непреднамеренно раздражая его. Он чувствовал смертельную потребность выспаться, но не мог этого сделать, потому что во сне ему теперь стали чудиться кошмары разложения; несмотря на бесчувственность своего тела, он, казалось, ощущал, как оно живет. А пробуждение ставило его лицом к лицу с ужасным непоправимым парадоксом. Не имея никакой поддержки или ободрения со стороны других людей, он начал сомневаться в том, что сможет вынести всю тяжесть борьбы с ужасом и смертью; тем не менее эти ужас и смерть объясняли, делали понятным, почти оправданным его отчуждение и отказ других помочь или ободрить его. Его борьба была результатом тех же страстей, что обуславливали его изгнание; мысль о том, что с ним будет, если он откажется от борьбы, была ему ненавистной. Ненавистной была и мысль о том, что он вынужден вести безвыигрышную вечную борьбу. Но людей, которые сделали его духовное одиночество столь абсолютным, он ненавидеть не мог. Они всего лишь разделяли его собственный страх.